Журнал «Золотой Лев» № 207-208 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Ю.В. Житорчук

кандидат физ-мат наук

 

Мировая дипломатия в преддверии Второй мировой войны

(К семидесятилетию начала Второй мировой войны)

 

1. Берлин ставит точки над «i» в своих отношениях с Польшей.

 

Долгое время Берлин был вовсе не против образования германо-польского военного союза, однако при этом Гитлер желал видеть в Польше лишь безропотного сателлита. После своего тешинского подарка и заключения товарно-кредитного соглашения фюрер рассчитывал на то, что Польша добровольно возвратит Германии Данциг и согласиться на создание транспортного коридора, разумеется, при условии соответствующей территориальной компенсации за счет будущих завоеваний в СССР.

Уже 24 октября 1938 года Риббентроп сообщил польскому правительству, что пришла пора окончательно выяснить отношения между Польшей и Германией. При этом он заявил о необходимости возврата Германии Данцига и строительства экстерриториального шоссе и двухколейной железной дороги через Польский коридор. В обмен на это Германия была готова продлить польско-германский договор, гарантировать незыблемость польских границ и допустить Польшу в Антикоминтерновский  пакт, для того чтобы компенсировать ей территории на Востоке. Однако при этом Варшава в обязательном порядке должна была бы согласовывать свою внешнюю политику с Германией. На следующий день польский посол в Берлине Липский сообщил в Варшаву:

 

«Министр иностранных дел сказал мне, что он видит возможность сотрудничества с нами в колониаль­ном вопросе, в проблеме выселения евреев из Польши и совместных действиях в отношении России в рамках антикоминтерновского пакта».

 

Заметим, что вопрос о компенсации Варшаве польских территорий, на которые претендовала Германия, Гитлер сформулировал еще во время самой первой встречи с польским послом весной 1933 года:

 

«Было бы гораздо умнее искать доступ Польши к морю... на другой стороне Восточной Пруссии. В этом случае, пожалуй, уже давно существовали бы хорошие отношения между Германией и Польшей и возможность экономического соглашения».

 

Возвращался к этой теме и Геринг во время его визита в Польшу в январе 1935 года. Вот что по этому поводу записал в своем дневнике заместитель министра иностранных дел Польши граф Шембек:

 

«В своих беседах Геринг проявил себя значительно более откровенным, чем принято. Особенно это относится к его беседам с генералами, и в частности с генералом Соснковским. Он зашел настолько далеко, что почти предложил нам антирусский союз и совместный поход на Москву. При этом он высказал мнение, что Украина стала бы зоной влияния Польши, а северо-запад России — зоной Германии».

 

19 ноября 1938 года, после посещения Варшавы и личной встречи с Беком Липский по возвращении в Берлин нанес визит Риббентропу.  Он напомнил гитлеровскому  министру о заслугах польского правительства перед нацистской Германией, в период аншлюса Австрии и судетского кризиса. Затем он сказал, что:

 

«По внутриполитическим причинам для министра иностранных дел Бека было бы трудно согласиться на присоединение Гданьска к Германии… Однако Польша готова признать Гданьск чисто „немецким городом” со всеми вытекающими отсюда правами, но с сохранением его как свободного города, не входящего в состав Германии, и с обеспечением прав Польши... Любое другое решение, как и любая попытка присоединить вольный город к рейху, неизбежно приведет к конфликту».

 

Несмотря на территориальные и политические требования, которые выдвинул Гитлер, польское руководство еще долгое время продолжало жить прежними иллюзиями о незаменимости Польши как союзника при реализации восточных планов фюрера. Это видно из целого ряда польских документов того времени. Так в декабрьском 1938 года докладе 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска Польского подчеркивалось:

 

«Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке... Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно... Главная цель,  ослабление и разгром России».

 

Не менее ясно мысль, о необходимости польско-германского союза в будущем военном конфликте с Россией, видна из письма графа Шембека польскому послу в Москве Гржибовскому от 10 декабря 1938 года:

 

«Нам чрезвычайно трудно сохранять равновесие между Россией и Германией. Наши отношения с последней полностью основываются на концепции наиболее ответственных лиц третьего рейха, которые утверждают, что в будущем конфликте между Германией и Россией Польша явится естественным союзником Германии».

 

А вот выдержка из записи беседы советника посольства Германии в Польше Рудольфа фон Шелии с только что назначенным посланником Польши в Иране Каршо-Седлевским, состоявшейся 28 декабря:

 

«Политическая перспектива для европейского Востока ясна. Через несколько лет Германия будет воевать с Советским Союзом, а Польша поддержит, добровольно или вынужденно, в этой войне Германию. Для Польши лучше до конфликта совершенно определенно стать на сторону Германии, так как территориальные интересы Польши на Западе и политические цели Польши на Востоке, прежде всего на Украине, могут быть обеспечены лишь путем заранее достигнутого польско-германского соглашения.

Он, Каршо-Седлевский, подчинит свою деятельность в качестве польского посланника в Тегеране осуществлению этой великой восточной концепции, так как необходимо, в конце концов, убедить и побудить также персов и афганцев играть активную роль в будущей войне против Советов. Выполнению этой задачи он посвятит свою деятельность в течение будущих лет в Тегеране».

 

Естественно, что полученный 19 ноября от Варшавы ответ не мог удовлетворить аппетиты Берлина. В этой связи уже 24 ноября Гитлер издает секретную директиву о подготовке к внезапному  захвату  немецкими  войсками Данцига, который планировалось осуществить по возможности одновременно с захватом Мемельской области. При этом фюрер исходит из того, что как Данциг, так и Мемель можно будет захватить с помощью местных нацистов и демонстрации военной силы, не прибегая к войне с Польшей и Литвой. По этому поводу в директиве Гитлера сказано:

 

«Действия строить с расчетом на захват Данцига быстрым ударом, используя благоприятную политическую обстановку. Война с Польшей в планы не входит».

 

Однако несмотря на уже принятую директиву по захвату Данцига, Гитлер, тем не менее, не оставил своих попыток склонить польских руководителей к “добровольному” военному союзу с Германией на условиях безоговорочного повиновения Варшавы. С этой целью 6 и 26 января 1939 года были проведены два раунда переговоров между Риббентропом и Беком.

В первом раунде переговоров Риббентроп вновь повторил немецкие требования о необходимости присоединения Данцига к Германии и строительстве экстерриториальной автострады и железной дороги, соединяющих основную часть Германии с Восточной Пруссией. Далее он успокоил поляков, сообщив им, что Гитлер «уже изложил нашу отрицательную позицию в отношении Великой Украины», давал понять Беку, что после удовлетворения Польшей германских требований в соответствии с пожеланиями правящих кругов Польши может быть разрешен вопрос о Закарпатской Украине и о совмест­ной польско-венгерской границе.

После чего спросил Бека, не отказалось ли со своей стороны польское правительство от претензий маршала Пилсудского на Украину. На это Бек ответил, что поляки «уже были в самом Киеве и что эти устремления, несомненно, все еще живы и сегодня».

Бек в свою очередь заверял, что польское правительство в отношении Германии придерживается прежней дружественной политики и что оно относится отрицательно к так называемым гарантийным системам, обанкротившимся во время судетского кризиса. Польский министр также подчеркнул, что:

 

«Предложения канцлера не предусматривают достаточной компенсации для Польши и что не только политические деятели Польши, но и самые широкие слои польской общественности относятся к этому вопросу очень болезненно».

 

Это, по словам Бека, затрудняет разрешение гданьского вопроса в соответствии с германскими предложениями.

Во втором раунде переговоров, состоявшейся в Варшаве, Риббентроп вновь вернулся к уже известному германскому предложению о возвращении Данцига и создании автомобильной и железнодорожной линии через польский коридор. Кроме того, предложил Беку согласовать политику в отношении Советского Союза и Советской Украины. В ответ на это, как записано в записи беседы:

 

«Бек не скрывал в тайне того, что польские устремления будут простираться на Советскую Украину и на получение доступа к Чёрному морю, но одновременно указал на мнимую опасность для Польши в случае вовлечения её в союз с Германией против СССР».

 

С целью рассеять польские опасения, Риббентроп изрек:

 

«Присоединение Польши к антикоммунистическим державам не связано было бы ни с какой опасностью, напротив Польша могла бы обеспечить свою безопасность, если бы она решилась разделить позицию, занятую Германией».

 

Так или иначе, но Польша очередной раз отказалась отдать Германии Данциг, а формальным поводом для этого на этот раз, как это не парадоксально, послужило неведомо откуда взявшееся нежелание Варшавы участвовать в антисоветских планах фюрера. В этой связи один из сопровождавших Риббентропа чиновников в последний день визита в Варшаву получил такой неожиданный ответ от начальника кабинета Бека графа Любенского:

 

«Польша считает себя полностью нацией европейской культуры, ощущающей как тесные связи с Францией и Англией, так и ищущей разумный компромисс с немецким соседом. Нужно длительное взаимопонимание с Германией, однако без того, чтобы Польша была бы втянута в антисоветские авантюры. В своей пограничной ситуации Польша не может позволить себе участие в антисоветских блоках. Такова позиция польского правительства, которую Бек изложил в беседе с рейхсминистром. Во внесенной этой ясности и лежит значение визита».

 

Отказ польского правительства от немецких предложений теперь порой трактуется как принципиальный отказ Варшавы от участия в антисоветских авантюрах Гитлера. Однако есть веские основания считать, что такая формулировка польского отказа была не более чем дипломатическим трюком, нацеленным не только на оправдание своего отказа от передачи Германии Данцига, но и служащим намеком на возможность сближения Варшавы с Москвой, если немцы и далее будут настаивать на своих требованиях. Достаточно вспомнить приведенные выше документальные свидетельства того, что незадолго до этого Варшава считала себя естественным союзником Германии в будущем конфликте между Германией и Россией и представляла Польшу державой от моря, до моря. Так или иначе, но после окончания визита германский посол в Варшаве Мольтке, отвечая на вопрос о позиции Польши в случае столкновения между Германией и Россией, заявил:

 

«Обстановка полностью ясна. Мы знаем, что Польша в случае германо-русского конфликта будет стоять на нашей стороне. Это совершенно определенно».

 

Все дело заключалось в том, что присоединение Варшавы к антисоветской коалиции предлагалось Берлином лишь как своего рода символический жест, а практическую роль должны были сыграть обязательные политические консультации и территориальные уступки. Принимая во внимание реалии Польши того времени, такие требования Гитлера не могли быть удовлетворены никаким независимым польским правительством без серьезного риска потери власти над страной.

Это хорошо видно из записи секретной встречи заместителя министра иностранных дел Польши Арцишевского с германским послом Мольтке, состоявшейся в середине мая. Главной целью беседы была попытка Арцишевского оправдать в глазах гитлеровцев позицию Бека, занятую им на пленарном заседании сейма. Он просил Мольтке уведомить Гитлера, что Бек 5 мая просто был вынужден произнести речь «под давлением общественного мнения, но он по-прежнему верен Гитлеру». Далее Арцишевский сказал:

 

«Польша делала далеко идущие уступки Германии и готова идти еще дальше. Однако она не может полностью передать Германии экономического и политического господства над Данцигом. Польские государственные деятели не могут пойти на это, не потеряв власти над своей страной».

 

Арцишевский уверял немецкого посла в стремлении польского правительства к союзу и дружбе с нацистской Германией. И результат этой беседы не замедлил сказаться. 23 мая  Мольтке сообщил в Берлин, что так называемый поворот в политике польского правительства, выразившийся в принятии английских гарантий, произведен для обмана народных масс Польши и что в речи 5 мая Бек под давлением общественного мнения «вынужден был защищать чуждую ему политику».

Происки Бека не остались секретом для правительств Англии и Франции. Французский посол в Варшаве Ноэль писал в этой связи в своих мемуарах: «Бек предпринял попытку начать переговоры с Германией тайно, не предавая их гласности».

Впрочем, создание германо-польского союза, с точки зрения Запада, имело ряд позитивных моментов. Прежде всего, такой союз исключал бы возможность возникновения войны между Польшей и Германией из-за немецкого меньшинства, и немецких территориальных претензий к Варшаве. Все эти проблемы становились бы внутренним делом союзников. При этом в дальнейшем Германия могла  компенсировать Польше Данциг за счет захвата части территории СССР. А, самое главное, союз Берлина и Варшавы позволил бы мирно завершить задуманный в Лондоне процесс умиротворения Гитлера и направить нацистские полчища на Советский Союз.

Тем не менее, Германия в начале 1939 года была еще не готова к полнокровной войне с СССР, хотя, судя по всему, Гитлер в то время в принципе уже обдумывал возможность аннексии Украины с помощью украинских националистов, используя при этом опыт управляемого кризиса по примеру Австрии и Судет. В принципе для реализации планов восточной экспансии Германии был нужен военно-политический союз с Польшей и договор о ненападении с Францией, который гарантировал бы Берлину неприкосновенность его западных границ.

Если проследить за действиями немецкого правительства после оккупации Судет, то нетрудно заметить, что именно эти цели и преследовал внешнеполитический курс Германии. Прежде всего, Берлин предлагал Польше участвовать в Антикоминтерновском  пакте, правда, связав это предложение с вопросом передачи Германии Данцига. А 6 декабря подписывает с Францией соглашение о ненападении.

Таким образом, все события европейской политики, казалось бы, развивались буквально по плану умиротворения, задуманному Чемберленом, но именно в этот момент времени и наступил сбой в этом процессе, который в конечном итоге, обернулся катастрофой для Запада. Берлин неожиданно для себя наткнулся на категорический отказ Варшавы уступить Германии часть своей территории. Именно это обстоятельство и поставило под сомнение планы восточной экспансии нацистов. Ведь пойти навстречу Польше и отказаться от Данцига фюрер, не уронив при этом своего лица, уже не мог. Тогда Гитлер издает директиву о захвате вольного города силами немецкого меньшинства в Польше, подчеркивая при этом, что война с Польшей в его планы не входит.

Однако после того как Варшава, объявив частичную мобилизацию, срывает и этот “мирный” план фюрера, а Англия и Франция объявляет о свои “гарантиях”, взбешенный Гитлер принимает решение уничтожить польское государство и подписывает план Вайс. Существенным обстоятельством, сопутствующем этим новым планам фюрера явилось его решение начать процедуру завоевания жизненного пространства не с западных территорий СССР, а с территории Польши о чем Гитлер и заявил на совещании со своими генералами 23 мая 1939:

 

«Данциг не тот объект, из-за которого все затеяно. Речь для нас идет о расширении жизненного пространства на Востоке и о продовольственном обеспечении, а также о решении проблемы Балтики».

 

2. Блеф западных гарантий.

 

По поручению правительств Англии и Франции для выработки стратегии дальнейших совместных действий в решении польской проблемы 27 марта 1939 года начались англо-французские штабные переговоры. Военные эксперты представили своим правительствам доклад, в котором делался вывод:

 

«Нам придется иметь дело с противниками, которые будут более подготовленными к тотальной войне, чем мы... В этих условиях мы должны быть готовыми отразить широкое наступление против Франции или против Великобритании или одновременно против обоих государств. Поэтому на начальной стадии войны нам придется сосредоточить все наши усилия с целью отразить такое наступление; следовательно, в этот период наша стратегия будет в общем оборонительной».

 

Несмотря на заключение военных, относительно того, что на начальном этапе войны с Германией Западу придется довольствоваться лишь оборонительной стратегией, английский премьер-министр, стремясь ослабить резко негативное отношение общественности и парламента страны к проводимой им политике умиротворения фашистов, 31 марта огласил в парламенте гарантии, которые он от имени Англии и Франции давал Польше в случае как прямой, так и косвенной агрессии со стороны Германии:

 

«В случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтёт необходимым оказать сопротивление своими национальными вооружёнными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах. Оно дало польскому правительству заверение в этом. Я могу добавить, что французское правительство уполномочило меня разъяснить, что оно занимает по этому вопросу ту же позицию, что и правительство Его Величества».

 

Надо сказать, что парламентская оппозиция изначально встретила эту правительственную инициативу резко отрицательно. Уже в день объявления гарантий Ллойд Джордж во время его встречи с Чемберленом сказал: «Я считаю Ваше сегодняшнее заявление безответственной азартной игрой».

Известный английский историк и военный теоретик Лиддел Гарт заявил по поводу английских гарантий, что это был: «Глупый, бессмысленный и провоцирующий, плохо обдуманный жест, который отдает судьбу Британии в руки хозяев Польши, людей сомнительных и переменчивых убеждений».

Уже после войны в своих мемуарах Черчилль оценил эти гарантии не менее резко: «Наконец было принято решение — в наихудший момент и на наихудшей основе, — решение, которое, несомненно, должно было привести к истреблению десятков миллионов людей».

Судя по всему, предоставляя Польше заведомо провокационные гарантии, английский премьер прекрасно осознавал, что творит. Как и в случае с мюнхенскими гарантиями Чехословакии, он их просто и не собирался выполнять, а необходимы они ему были совсем для иных целей.

Во-первых, Чемберлен не мог и далее игнорировать общественное мнение, поскольку это грозило ему скорым уходом в политической сцены.  Ведь осенью страну ожидали очередные парламентские выборы. Чтобы удержаться у власти, ему было необходимо не просто следовать за позицией активного большинства нации, ему надо было возглавить это большинство, а для этого требовался эффектный популистский шаг.

Таким шагом и был его блеф с гарантиями независимости Польше. И как после этого не склоняла правительственные обязательства оппозиция, Чемберлен в глазах англичан на волне популизма вновь обрел ореол лидера нации, способного возглавить борьбу с нацистским злом.

Во-вторых, наличие военной угрозы Германии со стороны Запада должно было, по замыслам премьера, сделать Гитлера более сговорчивым и тем самым заставить его полюбовно решить все спорные вопросы с поляками под английским патронажем. Полюбовной сделкой Берлина и Варшавы в то время могла быть только сделка, которая компенсировала бы Польше потерю Данцига и польского коридора, а такую компенсацию Варшаве Гитлер мог предоставить разве что за счет территорий СССР…

Однако для того чтобы заставить Гитлера отказаться от агрессивных планов по отношению к Польше и начать с ней серьезные переговоры, Лондону необходимо было убедить его, что в противном случае немцев ожидает жестокая война с объединенными силами Польши, Англии и Франции. Но фюрер, как назло, в такую перспективу упорно верить не желал, и, ни на какие уступки Западу не шел.

В результате Чемберлен оказался в весьма глупом положении. Он метался, ведя переговоры со всеми сторонами, так или иначе завязанными в этом клубке противоречий. Гитлер требовал у него Данциг, поляки организации генерального наступления на западном фронте и недопущения Красной армии в Польшу, русские прохода советских дивизий через Польшу, французы необходимости проведения на начальном этапе войны исключительно оборонительных операций и запрете бомбардировок любых невоенных объектов в Германии. Со своей стороны Чемберлен взывал к фюреру, чтобы тот проявил бы хоть какую-нибудь, видимость предоставления независимости оккупированной Чехословакии, обещая взамен аналогичным образом разрешить вопрос с Польшей, сделав ее немецким сателлитом.

В действительности же все произошло совсем не так, как это планировал сэр Невил. Ведь до провозглашения английских “гарантий” Гитлер и не собирался вести с Польшей полноценную войну, а лишь рассчитывал захватить Данциг с помощью местных нацистов и демонстрации немецкой военной силы.

Однако предоставление полякам английских гарантий буквально взбесило Гитлера. При этом он так и не поверил в серьезность намерений Запада начать с ним войну из-за поляков. В результате уже 3 апреля фюрер подписал план Вайс - директиву на подготовку войны с Польшей, а 28 апреля Германия расторгла англо-германское морское соглашение 1935 года и договор о ненападении с Польшей 1934 года, демонстративно посмеявшись над гарантиями, данными Англией и Францией.

Варшава же, напротив, уверовала в то, что со стороны союзников ей будет оказана эффективная военная помощь, и вела себя по отношению к немцам бескомпромиссно. При этом она, естественно, стала усиленно добиваться от Лондона и Парижа конкретного ответа на основной вопрос гарантий: что же будут делать союзники в случае нападения на Польшу фашистов. В этой связи 14—19 мая состоялись франко-польские переговоры о заключении военной конвенции. Во время переговоров, хотя Франция и старалась избежать принятия на себя твердых обязательств, но была вынуждена обещать после нападения Германии на Польшу: «Начать наступление против Германии главными силами своей армии на 15-й день мобилизации».

В период с 23 по 30 мая в Варшаве находилась британская военная миссия во главе с генералом Клэйтоном. Англичане обещали Польше оказать значительную поддержку в воздухе силами 524 бомбардировщиков, 500 истребителей и 280 самолетов других типов, что казалось вполне достаточным для противодействия германским военно-воздушным силам.

На вопрос польского начальника военно-воздушных сил Уейского, будет ли английский воздушный флот в качестве репрессии бомбардировать немецкие военные объекты, если немецкие самолеты начнут первыми подавлять в Польше невоенные объекты, член миссии Давидсон заявил, что английская авиация будет это делать даже в том случае, если немцы не начнут бомбардировку Англии.

Наконец 19 июля в Варшаву прибыл начальник имперского Генерального штаба генерал Айронсайд. Он обещал поставить Польше 100 бомбардировщиков новейшей конструкции и 40 истребителей типа «Харрикейн». На более поздней фазе войны он обязался направить в Польшу через Румынию части из состава британских сухопутных сил в Египте.

Надо сказать, что если бы эти обязательства Запада были бы выполнены, то Германия попала бы в очень тяжелое, а, скорее всего, даже в безвыходное положение. Фактически речь шла о том, чтобы заставить фашистов сражаться на два фронта. Однако союзники уже изначально нагло обманывали Варшаву. Поскольку практически ничего из обещанного полякам они предпринимать даже и не собирались.

Тем не менее, убоявшись своих собственных обещаний, правительства Англии и Франции специально указали своим военным экспертам на то, что категорически не следует планировать операции бомбардировочной авиации, которые могли бы повлечь за собой жертвы со стороны немецкого населения и вызвать ответные воздушные налеты немецкой авиации на города и порты союзников. В результате английские и французские штабы договорились, что союзники:

 

«Не предпримут воздушных операций против любых целей, а только против чисто военных объектов в самом узком смысле этого слова, то есть против военно-морских, наземных и авиационных объектов».

 

Основной же задачей стратегической бомбардировочной авиации должно было стать содействие успеху проведения наземных операций союзников. Как известно, в 1939 году ни французы, ни немцы так и не предприняли наступления на западном фронте, поэтому, “естественно” авиация союзников так практически и не участвовала в военных действиях этого периода.

Окончательно же идея помощи Польше на начальном этапе войны с Германией была похоронена в июньском меморандуме объединенного англо-французского штаба, где уже в явном виде было подготовлено идеологическое обоснование отказа от военной помощи Польше на начальном этапе войны с Германией:

 

«Судьба Польши будет зависеть от конечного исхода войны, а это в свою очередь — от нашей способности нанести конечное поражение Германии, а не от нашей способности облегчить давление на Польшу в самом начале войны».

 

По планам западных стратегов конечное поражение Германии намечалось нанести не ранее 1942 года, а покуда полякам надо было “маленько” потерпеть. На переговорах с англичанами делегация французского генерального штаба пояснила по этому поводу, что первой целью Франции в войне с Германией будет оборона французской территории:

 

«Когда это будет обеспечено, Франция намерена оставаться в обороне, продолжая экономическую блокаду Германии, пока не будут созданы достаточные силы для наступления».

 

В результате в основу французского плана была положена идея позиционной обороны. Предусматривалось, что Франция мобилизует свои резервы и сформирует максимальное количество дивизий, сосредоточив их на оборонительных позициях вдоль французской и бельгийской восточных границ, где они и будут ждать наступления вражеских войск. По этому поводу генерал де Голль писал в своих мемуарах:

 

«Таким образом, мыслилось, что вооруженная нация, укрывшись за этим барьером, будет удерживать противника в ожидании, когда, истощенный блокадой, он потерпит крах под натиском свободного мира».

 

А вот как описывает известный американский историк и журналист У. Ширер в своей фундаментальной монографии «Взлет и падение III рейха» настроения, сложившиеся в Париже пред нападением фашистов на Польшу:

 

«К 23 августа, когда немецкое нападение на Польшу стало неминуемым, робкий французский "генералиссимус" говорил своему правительству, что ему, вероятно, не удастся предпринять серьезное наступление раньше, чем через два года».

 

Таким образом, уже на этапе планирования военных операций гарантии Польше в Лондоне и Париже представлялись лишь как гарантии восстановления польского государства после того, как Германия рано или поздно рухнет, истощенная блокадой и запуганная угрозами применения силы. При такой позиции союзников Польша заранее была обречена на поражение, поскольку в одиночку она справиться с Германией не могла, а вся ее стратегия была ориентирована на то, чтобы продержаться до начала генерального наступления союзников на западе, а затем уже совместными силами начать бить фашистов.

Тем не менее, полякам об оборонительном характере англо-французской военной доктрины ни слова сказано не было. Напротив, и англичане, и французы представили свои планы помощи Варшаве, как весьма эффективные наступательные операции, которые должны были оттянуть на себя значительную часть немецких дивизий. Поляков нагло обманывали, заранее готовясь предать их. Между тем 22 августа на заседании правительства Галифакс сообщил, что имеется: «Достоверная информация, что Германия имеет в виду напасть на Польшу или 25, или 28 августа».

На следующий день во Франции началась скрытая мобилизация. Правительство же Великобритании ограничились принятием предложения Чемберлена о посылке очередного послания Гитлеру, в котором говорилось, что: «Англия готова обсудить широкие проблемы, связанные с будущностью международных отношений, в которых заинтересованы как Англия, так и Германия».

В эти дни правительства Англии и Франции усилили нажим на Польшу, добиваясь, чтобы она послушно выполняла их советы, имеющие своей целью подготовку нового Мюнхена. Так 24 августа Боннэ писал французскому поверенному в делах в Лондоне, что он направил польскому правительству демарш, чтобы оно воздержалось от применения вооруженных сил в случае, если гданьскнй сенат провозгласит присоединение города к Германии. Польское правительство в таком случае должно действовать только дипломатическими средствами.

Предложенная Чемберленом процедура разрешения напряженных польско-германских отношений напоминала как по форме, так и по существу подготовку нового Мюнхена, на сей раз за счет Польши. 25 августа Гитлер вручил английскому послу Гендерсону ответ на письмо Чемберлена, в котором выражал согласие подписать соглашение с Англией только после... разрешения польского вопроса. С этим ответом Гендерсон вылетел в Лондон для переговоров со своим правительством.

На следующий день было подписано англо-польское соглашение о взаимопомощи, переговоры о котором велись еще с апреля. В соглашении говорилось, что если одна из договаривающихся сторон окажется вовлеченной в военные действия с какой-либо европейской державой в результате агрессии со стороны последней, то другая договаривающаяся сторона должна немедленно оказать ей помощь. Соглашение заключалось сроком на пять лет. К нему был приложен секретный протокол, в котором говорилось, что под “европейской державой” имелась в виду Германия.

Однако в этом соглашении и в секретном приложении к нему отсутствовали какие-либо условия, определяющие меры конкретной помощи, которую Англия должна была оказать Польше. Как до, так и после начала войны не было установлено, как же Англия конкретно будет помогать Польше, хотя переговоры на этот счет между военными делегациями сторон были уже проведены. Соглашение с Польшей английскому правительству было нужно только для того, чтобы ввести в заблуждение английскую общественность и еще раз попытаться психологически воздействовать на Гитлера.

Ведь этих условиях Чемберлен буквально до последнего момента мирного времени считал, что достижение договоренности с Гитлером все еще было возможно. Так комментируя позицию Гитлера Чемберлен 26 августа заявил на заседании правительства: «Главное заключается в том, что если Англия оставит господина Гитлера в покое в его сфере, то он оставит в покое нас».

28 августа в Берлин возвратился Гендерсон с английским ответом, в котором содержалась рекомендация возобновить прямые германо-польские переговоры. Вот как Гальдер описывает этот визит английского посла в своем дневнике:

 

«Гендерсон не спорит с фюрером насчет того, что Данциг вообще не является проблемой. Автострада также не проблема. Коридор: туманно и витиевато выражено, но указано, что, может быть, возможно расселить в коридоре национальные меньшинства».

 

Вечером 29 августа Гитлер вручил  Гендерсону ответную ноту на английские предложения, в которой Германия в ультимативной форме потребовала немедленной передачи ей Данцига, коридора и Верхней Силезии, а также прибытия в Берлин специального польского уполномоченного, облеченного чрезвычайными правами. Срок прибытия уполномоченного был назначен на 30 августа. Кроме того, в немецкой ноте фактически предлагалось ликвидировать государственный суверенитет Польши: «Остаток Польши едва ли можно будет рассматривать как самостоятельное государство».

Галифакс, получив эту ноту, направил английскому послу в Варшаву Кеннарду телеграмму, в которой поручал ему предупредить польское правительство, чтобы оно не отвечало на провокации гитлеровцев на польско-германской границе. В тот же день сразу же после получения в Париже сообщения о германских предложениях Боннэ потребовал от польского посла, чтобы Польша согласилась принять германские предложения.

В ночь с 30 па 31 августа Гендерсон  передал Риббентропу ответ английского правительства о согласии на ведение германо-польских переговоров в ускоренном порядке и о том, что правительство Англии «готово оказать воздействие на Варшаву».

Поскольку решение о начале войны с Польшей в это время уже было принято Гитлером, то Риббентроп формально сослался, что Варшава не выполнила предъявленных к ней условий вовремя не прислав своего специального уполномоченного, и в этой связи  английские предложения утратили свою актуальность. Затем он вручил Гендерсону германский ультиматум Польше, состоявший из 16 пунктов.

Утром 31 августа английский и французский послы в Варшаве, передали польскому правительству германский ультиматум и потребовали от него положительного ответа. В этот же день Варшава сообщила союзникам о своем согласии на непосредственные переговоры с Германией, хотя было очевидно, что говорить с фашистами можно только о деталях передачи Данцига и Коридора.

Тем не менее, при попытке польского посла в Берлине начать соответствующие переговоры с Риббентропом немецкий министр заявил, что назначенный срок прибытия уполномоченного Варшавы уже истек и на этом основании отказался что-либо обсуждать с Липским.

Учитывая чрезвычайную напряженность отношений с Германией президент Польши издал указ о начале всеобщей мобилизации 29 августа. В этот день заместитель министра иностранных дел Польши граф Шембек пригласил к себе английского и французского послов и заявил им, что президент дал указание о всеобщей мобилизации.

В ответ послы, ссылаясь на ведущиеся англо-германские переговоры, потребовали задержать опубликование декрета о мобилизации. В результате маршал Рыдз-Смиглы отдал приказ отложить начало мобилизации до 11 часов 31 августа. Однако в это время в Варшаве уже приступили к расклейке манифеста о мобилизации, но затем стали срывать его.

Опоздание со всеобщей мобилизацией имело тяжелые последствия для Польши. Польская армия и без того непростительно запаздывала с мобилизацией. Теперь же в связи с советом своих союзников это опоздание становилось роковым. В итоге германская агрессия застигла Польшу врасплох. Польским резервистам  пришлось собираться на призывные пункты уже под ударами немецкой авиации. В связи с опозданием мобилизации значительная часть польских вооруженных сил вовсе не смогла принять участия в боях против немецко-фашистских войск.

 

3. Англо-франко-советские переговоры.

 

В острый военно-политический кризис весны 1939 года, связанный с оккупацией нацистами Чехословакии, Москва вошла в условиях политической изоляции, особенно усугубившийся в результате Мюнхенского сговора Англии, Франции и Германии. Предпринятые наркомом иностранных дел Литвиновым в марте – апреле внешнеполитические акции, направленные на прорыв этой изоляции и установление союзнических отношений с Западом, потерпели полный провал. В этой связи Литвинов был снят с занимаемой должности, а на его место назначен Молотов. Естественно, что это назначение свидетельствовало о смене внешнеполитического курса советского руководства, суть которой сводилась к выходу из изоляции страны путем лавирования между Западом и Германией.

Уже в начале мая Москве стали известны намерения Гитлера начать войну против Польши. В этой связи у Сталина были три возможные стратегии поведения:

- заключить военно-политический союз с Западом, принудив Германию вести войну на два фронта и на территории Польши и Румынии разбить своего смертельного врага;

- заключить союз с Германией и попытаться направить фашистскую агрессию на Запад в надежде, что оба наши противника обескровят друг друга;

- вообще не предпринимать никаких действий, дожидаясь дальнейшего развития международных событий.

Безусловно, наиболее выгодным для СССР был первый вариант стратегии и Сталин буквально до последней минуты (по крайней мере, до 18 августа) активно пытался реализовать его. Однако Запад был явно не намерен идти на равноправный союз с Москвой. Для Чемберлена военный союз с коммунистической Россией изначально казался абсолютно неприемлемым вариантом. Тем не менее, уже в ходе мартовского международного кризиса Запад был вынужден начать диалог с СССР.

18 марта на следующий день после получения Лондоном информации о германском ультиматуме Румынии английский посол в Москве Сидс обратился к Литвинову с запросом о том, какую позицию займет Советский Союз в случае германской агрессии против Румынии. В этот же день Сидсу было передан ответ Кремля с предложением о созыве международной конференции с участием СССР, Англии, Франции, Польши, Румынии и Турции с целью выработки на ней решений о коллективных мерах по защите мира и безопасности в Европе, которые могли бы остановить фашистских агрессоров. Однако 19 марта Галифакс заявил советскому полпреду в Лондоне, что созыв предложенной советским правительством конференции был бы преждевременным.

21 марта британское правительство выступило с предложением, чтобы Англия, Франция, СССР и Польша опубликовали декларацию о том, что в случае каких-либо действий, представляющих угрозу политической независимости любого европейского государства, они «обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям».

Опубликование такой декларации не могло быть сколько-нибудь серьезным средством противодействия агрессии. Но поскольку и такая декларация могла явиться хотя бы небольшим шагом вперед в деле создания фронта борьбы с агрессором, СССР на следующий же день дало свое согласие на ее опубликование. Тем не менее, через несколько дней заместитель министра иностранных дел Англии Кадоган сообщил советскому полпреду, что:

 

«Поляки совершенно категорически, румыны в менее решительной форме заявили, что они не примкнут ни к какой комбинации (в форме ли декларации или какой-либо иной), если участником ее будет также СССР».

 

15 апреля Сидс официально предложил Москве опубликовать декларацию о том, что любой европейский сосед Советского Союза может рассчитывать в случае агрессии на советскую помощь, если он признает эту помощь желательной. Это предложение предусматривало оказание Советским Союзом помощи как Польше и Румынии, которые имели англо-французские гарантии, так и другим европейским соседям СССР - Латвии, Эстонии и Финляндии, которые таких гарантий не имели.

По сути, английское предложение носило провокационный характер. Лондон предлагал Советской России, относительно которой считал, что: «ее наступательные возможности ничтожны», принять на себя односторонние гарантии целому ряду стран, которые категорически выступали против таких гарантий со стороны СССР, ни чего при этом не получая взамен. В результате такого шага Москва, даже против своей воли, могла быть вовлечена в войну с Германией, чего Чемберлен и добивался все эти годы. Естественно, эти предложения Москва отклонила.

17 апреля Советский Союз обратился к Англии и Франции с предложением о заключение между Англией, Францией и СССР соглашения о взаимной помощи, предусматривающей оказание тремя державами поддержки стран Восточной Европы, граничивших с СССР, в случае агрессии против них. В соответствии с советскими предложениями три державы должны были в кратчайший срок заключить военную конвенцию и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждой из них жертве агрессии. В документе говорилось:

 

«1. Англия, Франция, СССР заключают между собой соглашение сроком на 5 — 10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств.

2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств.,

3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение §§ 1 и 2…

6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия».

 

Предложения Москвы были встречены английским и французским правительствами в штыки. Так, например, в записке, подготовленной Кадоганом для внешнеполитического комитета правительства говорилось, что советское предложение ставит Лондон в «чрезвычайно затруднительное положение. Мы должны взвесить пользу от бумажного обязательства России присоединиться в войне к нам и ущерб, который мы потерпим от открытого объединения с Россией».

При этом Кадоган утверждал, что с практической точки зрения все говорит «против принятия русского предложения». Однако если Англия открыто отвергнет предложение Москвы, то существует опасность того, что Советы могут заключить с Германией какое-то соглашение о невмешательстве.

При рассмотрении 26 апреля советских предложений на заседании английского правительства Галифакс высказался против соглашения с СССР. Главный его аргумент заключался в том, что подписание Англией и Францией союза с СССР отрицательно отразилось бы на англо-германских отношениях, и сделало бы невозможным достижение нового англо-германского соглашения, а английское правительство считало это своей главной целью. В результате советские предложения были признаны неприемлемыми. На этом же заседании глава Северного департамента МИД Англии Л. Кольер констатировал, что правительство не желает связывать себя с СССР, «а хочет дать Германии возможность развивать агрессию на восток за счет России».

Несмотря на демонстративное расторжение 28 апреля Германией германо-поль­ского соглашения о ненападении и англо-германского морского соглашения 3 мая на заседании правительства Чемберлен поставил вопрос о желательности возобновления англо-германских экономических переговоров, которые оказались прерванными в связи с захватом Германией Чехословакии. При этом он продолжал выражать уверенность в том, что «все взоры господина Гитлера обращены к Восточной Европе». Его полностью поддержал Галифакс, заявив: единственное, что Гитлер будет требовать от Англии, это – «свобода рук в Восточной Европе».

В тоже время 8 мая английское правительство вновь обратилось к СССР с еще одним провокационным предложением о том, чтобы Советское правительство взяло на себя одностороннее обязательство, оказать помощь Англии и Франции, если они, выполняя взятые на себя обязательства в отношении некоторых восточноевропейских стран, окажутся вовлеченными в войну. При этом Запад не желал брать на себя никаких обязательств по отношению к Советскому Союзу. Москва, естественно, отказалась брать на себя такие односторонние обязательства.

В этих условиях советское правительство решило обратиться со своими предложениями непосредственно к Варшаве и 10 мая заместитель наркома иностранных дел СССР Потемкин во время встречи с Беком сообщил: «СССР не отказал бы в помощи Польше, если бы она того пожелала». Однако на следующий же день польский посол в Москве Гжибовский явился к Молотову и заявил, что Польша не желает англо-франко-советских гарантий и «не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР». 25 мая советский полпред в Польше Шаронов вновь вернулся к этой теме в беседе с Беком: «Мы, конечно, готовы были бы помочь, но чтобы помочь завтра, надо быть готовым сегодня, т. е. заранее знать о необходимости помогать».

Но Бек оставил это заявление без ответа. А 19 мая в английском парламенте состоялись дебаты по вопросам внешней политики, на которых с резкой критикой правительственной позиции в вопросе о соглашении с СССР выступил Черчилль, заявив:

 

«Я никак не могу понять каковы возражения против заключения соглашения с Россией... против его заключения в широкой и простой форме, предложенной русским Советским правительством?

Предложения, выдвинутые русским правительством, несомненно, имеют в виду тройственный союз между Англией, Францией и Россией... Единственная цель союза — оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии. Я не вижу, что в этом предосудительного?.. Ясно, что Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной и, кроме того, если она не будет уверена, что методы, используемые союзниками... могут привести к успеху...

Перед нами предложение — справедливое, и, по-моему, более выгодное, чем те условия, которых хочет добиться наше правительство. Это предложение проще, прямее и более действенно. Нельзя допускать, чтобы его отложили в сторону, чтобы оно ни к чему не привело».

 

Так что есть все основания считать, что если бы Черчилль стал во главе английского правительства на год раньше, то англо-франко-советское соглашение могло быть принято, после чего Гитлер уже не смог бы начать ВМВ.

Однако Чемберлен имел совсем иную точку зрения на обсуждавшиеся проблемы. В заключение парламентских дебатов он выступил с заявлением по вопросам внешней политики, в котором сформулировал основные принципы своего правительства:

 

«Я все же прошу палату представителей помнить, что в данном вопросе мы стремимся не к альянсу между нами и другими странами, а к созданию мирного фронта против агрессии, и мы бы не имели успеха в такой политике, если бы, гарантируя сотрудничество одной страны, изображали другую как беспокойную и нежелающую сотрудничать с нами».

 

Так что не входило в планы Чемберлена создание военно-политического альянса с СССР. Достаточно сказать, что в те дни Кадоган записал в своем дневнике: «Премьер-министр заявил, что он скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами».

Английский премьер желал создания «мирного фронта против агрессии», под которым понимал переговоры между Берлином и Варшавой под патронажем Англии и Франции. А переговоры в создавшейся ситуации могли идти только относительно уступок части польской территории в пользу Германии. Английские “гарантии”, по мысли Чемберлена, должны были лишь сдержать Гитлера от попытки решить германо-польские проблемы военным путем. Поэтому он и не желал изображать фашистскую Германию «как беспокойную и нежелающую сотрудничать с нами» страну.

В этой ситуации для того чтобы принудить Лондон отказаться от его обструкциониской позиции Сталин предпринял демонстративные шаги по нормализации политических и экономических отношений с Германией. Вскоре такая тактика начала приносить свои результаты. В Лондоне вдруг осознали, что отказ Англии от конструктивных переговоров с СССР может привести к заключению соглашения между Москвой и Берлином. В результате 27 мая Запад дает свое согласие на проведение переговоров о заключении англо-франко-советского договора о взаимопомощи.

Оппоненты Сталина, часто, утверждают, что если бы СССР послушался Запада и подписал предложенный Лондоном вариант договора то, несмотря на его фиктивность, фашисты, опасаясь одновременной войны с Советским Союзом и с Западом, не посмели напасть на Польшу. Однако такие утверждения совершенно голословны и ничем не подкреплены. Ведь Варшава неоднократно публично заявляла, что не допустит пропуска по своей территории войск Красной Армии для боевого соприкосновения с немцами.

Польское руководство русских боялось больше чем немцев. И определенные основания для таких опасений у поляков были. Ведь именно Польша в 1919 году начала агрессию против Украины, Белоруссии и Литвы, силой отторгла и аннексировала территории Западной Украины и Западной Белоруссии, преимущественно заселенные белорусами и украинцами[1]. И это положение назвать нормальным было нельзя, даже по западным меркам. Достаточно было вспомнить о признанной в Лондоне и Париже линии Керзона.

Гитлеру все это было прекрасно известно, поэтому он с очень большой вероятностью мог полагать, что СССР просто не сможет прийти на помощь Варшаве, как в свое время Москва не смогла прийти на помощь Чехословакии. В этой связи все советские гарантии Польше в глазах Гитлера могли бы стать не более чем пустой бумажкой.

О такой позиции фюрера свидетельствуют множество документов. Прежде всего, это относится к самому плану Вайс, где черным по белому было записано: «Содействие России, если она вообще окажется на него способна, Польша никак не сможет принять, поскольку это означало бы ее уничтожение большевизмом».

Тем временем опрос общественного мнения, проведенный в Англии в конце апреля - начале мая, показал, что 87% населения страны выступало за заключение союза между Англией, Францией и СССР. Только после подписания германо-итальянского стального пакта 22 мая, английское правительство фактически против своей воли оказалось вынужденным, наконец, дать согласие на начало переговоров с СССР о заключении англо-франко-советского политического соглашения.

Какие цели английское правительство преследовало при начале этих переговоров хорошо видно из секретного меморандума Форин офиса, датированного 22 мая. Если будет заключен подобный договор, отмечается в меморандуме, то может сложиться впечатление, что «правительство его Величества окончательно отказалось от всякой надежды добиться урегулирования с Германией». А ведь именно это и было главной целью политики Чемберлена.

Другой “минус” трехстороннего пакта составители меморандума усматривали в следующем. После его заключения, как говорится в цитируемом документе, могла возникнуть ситуация, когда Англия:

 

«В результате неспособности Польши или Румынии оказать сопротивление германскому нападению или в результате нападения Германии на Советский Союз морем или через прибалтийские государства может быть втянута в войну не с целью защиты независимости какого-либо малого европейского государства, а для оказания поддержки Советскому Союзу против Германии».

 

А поддержка СССР в войне с Германией уж никак не входила в планы Чемберлена.

На заседании правительства 24 мая лорд Галифакс был вынужден признать, что срыв переговоров Англии и Франции с СССР может побудить Гитлера начать войну против Запада. Однако тут же было решено сделать целый ряд оговорок, которые должны были фактически свести на нет значение будущего договора.

В результате на переговоры в Москву была отправлена английская миссия во главе с Уильямом Стрэнгом - дипломатом, работавшим ранее в посольстве в  Москве и хорошо говорившего по-русски, но малоизвестным как у себя в стране, так и за ее пределами. Тот факт, что сотрудника столь низкого ранга поставили во главе миссии, которой предстояло вести переговоры напрямую с Молотовым и Сталиным, ясно давал понять русским, что Чемберлен не принимал всерьез идею создания союза, способного остановить Гитлера.

Ведь когда Лондону нужно было решить вопрос о Судетах, то 69-летний Чемберлен впервые в жизни сел на самолет и лично пошел на переговоры с Гитлером. А тут встает вопрос о войне и мире, в Москву согласен ехать Идеен, но его туда не пускают, а переговоры поручают вести второстепенному чиновнику МИДа.

Целый месяц переговоров стороны потратили только на то чтобы убедить Англию снять свой совершенно немотивированный отказ распространить гарантии на Литву, Латвию и Эстонию. Советский Союз вполне резонно рассматривал это, как попытку Чемберлена столкнуть СССР с Германией в Прибалтике, а самому остаться при этом в стороне.

Наконец 1 июля Англия и Франция дали согласие распространить гарантии трех держав и на Прибалтийские страны. При этом они, однако, предложили, чтобы страны, получающие гарантии, были перечислены не в самом договоре, а в протоколе, который не подлежал бы опубликованию. По их мнению, в списке соответствующих стран следовало указать Эстонию, Финляндию, Латвию, Польшу, Румынию, Турцию, Грецию, Бельгию, Люксембург, Голландию и Швейцарию. В то же время Англия и Франция соглашались на помощь Прибалтийским странам только при прямом вооруженном нападении на них. В случае косвенной агрессии они по-прежнему были согласны только на консультации, тем самым оставляли за собой возможность уклониться от оказания помощи.

Сталин в этих ограничениях резонно почуял подвох и потребовал принять такую формулировку косвенной агрессии, которая не давала бы Западу повода от уклониться принятых на себя обязательств.

Надо заметить, что вопрос о косвенной агрессии не был каким-то надуманным вопросом, как это часто пытаются изобразить западные историки. Ведь захват Австрии и Чехословакии был осуществлен фашистами именно в форме косвенной агрессии. Кроме того, в опубликованном 6 апреля англо-польское коммюнике было записано, что между Англией и Польшей достигнута договоренность о взаимной помощи «в случае любой угрозы, прямой или косвенной, независимости одной из сторон». Тем не менее, распространить на Прибалтику такую же формулировку Запад категорически отказался.

Нельзя забывать и о том, что в то время были слишком свежи воспоминания о том, как Франция проигнорировала взятые на себя обязательства и бросила в Мюнхене на произвол судьбы свою союзницу – Чехословакию. А позднее ни Англия, ни Франция не пришли на помощь оставшейся после оккупации немцами Судет части Чехословакии, целостность которой они гарантировали в Мюнхене, да и о своих обязательствах Мемелю Запад даже не вспомнил. Между потенциальными союзниками царила обстановка взаимного недоверия. В результате чего политические переговоры зашли в тупик, формально зациклившись на вопросе об определении косвенной агрессии.

Впрочем, для Чемберлена переговоры с СССР изначально были лишь политической ширмой. Об этом однозначно свидетельствуют оценки этих переговоров, которые давались в то время английскими лидерами. Так, например,  на заседании внешнеполитического комитета 4 июля Галифакс сказал: «Наша главная цель в переговорах с СССР заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией».

Удивительное скудоумие. Ведь факт вялотекущих переговоров СССР с Западом мог лишь подхлестнуть Гитлера со своей стороны делать существенно более весомые предложения и идти на гораздо большие уступки Москве чем, в случае если бы таких переговоров не было вовсе.

Опубликованное в Москве 21 июля сообщение о том, что между СССР и Германией начались торговые переговоры, вынудило англичан и французов дать 23 июля согласие на одновременное вступление в силу политического и военного соглашений. Через два дня они сообщили и о своем согласии начать переговоры с целью согласования текста военного соглашения. Однако чтобы прибыть в Москву английским и французским военным представителям понадобилось целых 17 дней! В результате военные переговоры могли начаться только 12 августа. До начала войны оставалось менее трех недель…

Впрочем, со стороны Запада эти переговоры были, скорее всего, похожи на фарс. Не случайно состав англо-французских военных делегаций был, мягко выражаясь, не слишком представительным, а их инструкции предусматривали, что:

 

«Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при тех или иных обстоятельствах. Поэтому следует стремиться свести военное соглашение к самым общим формулировкам. Что-нибудь вроде согласованного заявления о политике отвечало бы этой цели…

До заключения политического соглашения делегация должна... вести переговоры весьма медленно, следя за развитием политических переговоров».

 

При этом французская делегация имела полномочия только на ведение переговоров, но не на подписание договора, а английская делегация вообще не имела никаких официально подтвержденных полномочий!

То насколько скептически оценивали эти переговоры в Берлине хорошо видно из донесения от 1-го августа германского посола в Лондоне Дирксена:

 

«К продолжению переговоров о пакте с Россией несмотря на посылку военной миссии, или вернее, благодаря этому, здесь относятся скептически. Об этом свидетельствует состав английской военной миссии: адмирал, до настоящего времени комендант Портсмута, практически находился в отставке и никогда не состоял в штабе адмиралтейства; генерал — точно такой же простой строевой офицер; генерал авиации — выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, но не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения».

 

Впрочем, сходная оценка этим переговорам давалась и одним из ее участников. Как пишет в своих мемуарах член французской миссии генерал Бофр:

 

«Можно заключить, что англичане не имели никаких иллюзий в отношении результата предстоявших переговоров и что они стремились, прежде всего, выиграть время. Это было далеко от того, о чем мечтало общественное мнение».

 

В самом начале военных переговоров глава советской военной миссии Ворошилов сформулировал кардинальный вопрос переговоров. Поскольку СССР не имел с Германией общих границ, то участие России в войне было  возможно только на территории соседних с ним государств, прежде всего, Польши и Румынии. При этом Ворошилов уточнил, что имеется в виду проход советских войск через ограниченные районы Польши, а именно: Виленский коридор на севере и Галицию на юге. Советская военная миссия заявила, что без положительного решения этого вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, Францией и СССР, заранее обречено на неуспех. При этом Ворошилов выполнял инструкцию Сталина, где прямо говорилось:

 

«Переговоры свести к дискуссии по отдельным принципиальным вопросам, главным образом о пропуске наших войск через Виленский коридор и Галицию, а также через Румынию.

Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территорию Польши и Румынии является исключенным, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно, так как без свободного пропуска советских войск через указанные территории оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал, что мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал».

 

Такая изначально жесткая позиция советского руководства была обусловлена тем обстоятельством, что Сталину уже порядком надоели многочисленные фокусы английской дипломатии и поэтому он хотел добиться однозначного  ответа на основной вопрос: готов ли Запад воевать в союзе с СССР против Германии, или нет. Любой иной вариант договора Москву не устраивал, прежде всего, потому, что после Мюнхена, сдачи Чехословакии и Мемеля, СССР не питал доверия к руководству Англии и Франции, а согласие союзников на проход Красной армии через территорию Польши и Румынии не позволил бы им дать задний ход и пойти на новый Мюнхен в отношении Польши. Это прекрасно понимал и Черчилль, который в своей книге «Вторая мировая война» писал:

 

«Мюнхен и многое другое убедили Советское правительство, что ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в этом случае от них будет мало проку».

 

Соглашался Черчилль и с военной целесообразностью сталинских требований:

 

«Требование маршала Ворошилова, в соответствии с которым русские армии, если бы они были союзниками Польши, должны были бы занять Вильнюс и Львов, было вполне целесообразным военным требованием».

 

Часто в качестве оправдания того, что Запад не мог согласиться на проход советских войск по территории Польши, говорится о категорическом отказе Варшавы допустить Красную армию на свою территорию. Однако рецепт выхода из этой якобы тупиковой ситуации был дан Ллойд Джорджем еще 3 апреля во время парламентских дебатов по поводу английских гарантий, данных Чемберленом Польше:

 

«Я не могу понять, почему перед тем, как взять на себя такое обязательство, мы не обеспечили заранее участия России... Если Россию не привлекли только из-за определенных чувств поляков, которые не хотят мириться с присутствием русских у себя в стране, мы должны поставить такое присутствие в качестве условия, и если поляки не готовы принять это единственное условие, при котором мы сможем оказать им результативную помощь, то они должны нести за это ответственность».

 

К тому же в это время советская разведка доносила из Лондона, что английское правительство не намерено заключать равноправный договор с Советским Союзом. Так, например, один из членов знаменитой «кембриджской пятерки» Гай Берджесс сообщал в те дни в Москву:

 

«Во всех правительственных департаментах и во всех разговорах с теми, кто видел документы о переговорах, высказывается мнение, что мы никогда не думали заключать серьезного военного пакта. Канцелярия премьер-министра открыто заявляет, что они рассчитывали, что смогут уйти от русского пакта».

 

15 августа начальник Генерального штаба Красной Армии Шапошников изложил на англо-франко-советских военных переговорах подробно разработанный советской стороной план военного сотрудничества трех держав. Он сообщил, что СССР готов выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тысяч тяжелых орудий, 9 - 10 тысяч танков и 5 - 5,5 тысяч боевых самолетов. В докладе Шапошникова были рассмотрены три варианта совместных действий вооруженных сил СССР, Англии и Франции в следующих случаях агрессивных действий со стороны Германии: нападения агрессоров на Англию и Францию; нападения на Польшу и Румынию; нападения на СССР через Прибалтику.

Вариант 1. Агрессор совершит нападение на Англию и Францию. В этом случае СССР обязывался выставить 70% тех вооруженных сил, которые будут направлены против агрессора Англией и Францией. Польша, согласно ее договорам с Францией и Англией, должна принять участие в борьбе всеми своими силами.

Вариант 2. Нападение агрессора на Польшу и Румынию. Оба названных государства выставляют все имеющиеся у них силы. Англия и Франция немедленно должны объявить войну агрессору. СССР обязуется выставить 100% тех вооруженных сил, которые выставят Англия и Франция против Германии.

Вариант 3 предусматривал, что главный удар агрессор направит против СССР через Прибалтику. В этом случае Англия и Франция должны были немедленно вступить в борьбу с агрессором. Польша, по договорам с Англией и с Францией, также должна вступить в борьбу. СССР развертывает 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий. Англия и Франция должны выставить 70% от указанных сил Советского Союза.

Однако ответ на поставленный советской делегацией вопрос о проходе советских войск через территорию Польши и Румынии не был получен ни 15, ни 16, ни 17 августа, после чего по предложению Дракса переговоры были прерваны до 21 августа.

Со стороны критиков советской политики того времени часто выдвигается совершенно надуманная версия о том, что СССР якобы сам не желал заключать какой-либо договор с Западом и намеренно завел советско-англо-французские переговоры в тупик. То, что это не соответствует действительности прекрасно видно, скажем, из телеграммы, посланной 17 августа 1939 года главой французской делегации генералом Думенко в военное министерство Франции: «Нет сомнения в том, что СССР желает заключить военный пакт и что он не хочет, чтобы мы представили ему какой-либо документ, не имеющий конкретного значения».

Впрочем, английское и французское правительства, видимо осознав, что попали в расставленную ими же ловушку, начали срочные переговоры с Варшавой о проходе частей Красной армии через территорию Польши. Но сразу же получили от Варшавы категорический отказ. На соответствующий запрос, министр иностранных дел Польши Бек 18 августа заявил  французскому послу Леону Ноэлю, что русские «не заслуживают  внимания  с  военной  точки  зрения», а, начальник польского главного штаба генерал Стахевич добавил, что Польша не получит «никаких выгод от того, что Красная Армия будет действовать на ее территории».

А 20 августа Бек уже официально отклонил англо-французскую просьбу. Тогда Галифакс через своего посла в Варшаве попытался нажать на польского министра иностранных дел, чтобы тот пересмотрел позицию Польши, поскольку она торпедировала военные переговоры в Москве. Но Бек оставался непреклонен:

 

«Я не могу допустить даже каких-либо обсуждений возможности предоставления части нашей территории в распоряжение иностранных войск. У нас нет военного соглашения с СССР. И мы не хотим такого соглашения».

 

21 августа ответа на поставленный правительством СССР вопрос о проходе его войск через территорию Польши и Румынии получено так и не было. В этой связи Ворошилов заявил, что нет практической необходимости собираться на новые заседания до того, как будут получены соответствующие ответы от английского и французского правительств. А ответы эти и не могли быть даны ни Лондоном, ни Парижем, поскольку Польша категорически отказалась допустить советские войска на свою территорию.

Поляки находились в плену иллюзий относительно «могущества» своих вооруженных сил и военной силы своих западных союзников. Польская верхушка не могла понять, что Англия и Франция в 1939 году были уже не теми торжествующими победителями, какими они являлись в 1918 году, а польская армия безнадежно отстала, все еще оставаясь на уровне армии ПМВ. Кроме того, поляки надеялись, что западные державы будут соблюдать все свои обязательства, и все это обеспечит победу Польши над Германией без какой-либо помощи со стороны СССР.

Надо отметить, что сразу после заключения советско-германского соглашения английское правительство резко усилило давление на Польшу, с тем, чтобы заставить ее капитулировать перед Германией, не доводя дело до войны. В дневниках помощника Галифакса О. Харви от 27 августа отмечается, что готовится «новый Мюнхен и предательство поляков… Горас Вильсон и Р.А. Батлер неистово действуют в этом направлении».

В этих условиях Чемберлен считал, что достижение договоренности с Гитлером все еще возможно. Излагая позицию Гитлера, как он ее себе представлял, Чемберлен заявил 26 августа на заседании правительства: «Главное заключается в том, что если Англия оставит господина Гитлера в покое в его сфере, то он оставит в покое нас».

Лондон был готов к новой сделке с Гитлером на такой основе. 27 августа Чемберлен и Галифакс снова передали Гитлеру через курсировавшего между Лондоном и Берлином неофициального посредника шведского промышленника Далеруса, что они «стремятся к достижению соглашения с Германией». А как команда Чемберлена  представляла это соглашение, видно из высказываний английского военного атташе в Москве Файэрбрейса:

 

«В будущей войне Германия, напав превосходящими силами на Польшу, захватит ее в течение одного-двух месяцев, В таком случае вскоре после начала войны германские войска окажутся на советской  границе. Несомненно, Германия затем предложит западным державам сепаратный мир с условием, что ей предоставят свободу для наступления на восток».

 

Собственно говоря, именно так все и могло бы произойти. Немцы в течение месяца захватили Польшу, а 6 октября Гитлер заявил в рейхстаге о своем стремлении к улучшению отношений с Англией и Францией. Однако при этом в качестве предварительного условия мира с Западом он потребовал от Лондона и Парижа признания всех территориальных захватов Германии и передела колоний.

Одного только не учли умиротворители, силу общественного мнения, которое очередной раз спутало Чемберлену все его карты и принудило его отказаться от позорных для Запада условий, предложенного Гитлером мира.

Аналогичная оценка начала Второй мировой войны была высказана и министром внутренних дел США Икесом. Характеризуя политический курс Англии того периода он писал в своем дневнике, что Англия давно могла прийти к соглашению с СССР, но она «лелеяла надежду, что ей удастся столкнуть Россию и Германию друг с другом и таким путем самой выйти сухой из воды».

 

4. Англо-германские секретные переговоры.

 

Несмотря на гарантии, данные Польше, и ведущиеся с Москвой переговоры о военно-политическом союзе главной целью британской дипломатии по-прежнему оставалось следование принципам политики умиротворения. Однако, грубо нарушив мюнхенское соглашение и введя войска в Прагу, Гитлер поставил английское правительство в чрезвычайно трудное положение и лишил возможности проводить дипломатию сотрудничества с рейхом в прежнем виде. Понимая, что в таких условиях разоблачение его подлинных намерений привело бы к падению кабинета, Чемберлен действовал чрезвычайно осторожно. Для связи с нацистским руководством использовались подставные лица, а встречи и доверительные беседы проходили за плотно закрытыми дверями.

Расчет в переговорах с нацистами делался на то, что Гитлер при всех его безрассудствах сумеет сделать здравый выбор и войне на два фронта предпочтет договоренность с западными державами. Это, по мнению Лондона, обеспечило бы ему тыл на Западе и свободу рук на Востоке. А переговоры с Москвой, согласно тактической схеме Форин офиса, должны были служить лишь средством давления на Берлин. Вот как Герберт фон Дирксен, бывший в то время послом Германии в Англии, описывает в своих мемуарах секретные англо-германские переговоры, в которых он принимал непосредственное участие:

 

«Осенью должны были состояться всеобщие выборы, на которых Чемберлену пришлось бы предстать перед избирателями с ясной альтернативой: или “компромисс с Германией будет успешным”, или “мы должны быть готовы к войне с ней”. И лорд Галифакс, и сэр Гораций Вильсон прямо сказали мне, что парламент и общественное мнение примут любое из этих решений единогласно. Гитлер также услышал это от британского газетного магната лорда Кемели во время продолжительной беседы с ним на Вагнеровском фестивале в Байрейте».

 

Представляется, что точка зрения Галифакса, Вильсона и Кемели, согласно которой англичане скушали бы любое политическое блюдо, приготовленное Чемберленом, является результатом их явного непонимания общественного настроения в Великобритании. Заядлые сторонники умиротворения Гитлера попросту выдавали желаемое за действительное.

 

«Таким образом,- продолжал Дирксен - перед британским Кабинетом стояла необычайно трудная задача проведения двойной внешней политики. С одной стороны, велись переговоры с Москвой, которые приходилось поддерживать, с другой — компромисс по широкому фронту вопросов, которые приходилось достигать с Германией. Если компромисса достичь не удастся, придется добиваться реализации идеи формирования восточного фронта. Если удастся — московские переговоры утратят свое значение. Учитывая настроения общественного мнения в Британии, контакт с Германией приходилось устанавливать в обстановке крайней секретности».

 

Надо сказать, что Гитлер со своей стороны пошел на секретные переговоры с англичанами, послав в  Великобританию в начале июня 1939 года сотрудника германского министерства иностранных дел Тротт цу Зольца, а затем и специального уполномоченного Герингом по четырехлетнему плану Вольтата.

Однако при этом ни на какие уступки Лондону фюрер идти и не собирался. У него была совсем иная цель: проверить насколько далеко зайдет Чемберлен в своих предложениях, чтобы сделать окончательный вывод, будет ли Запад воевать за Польшу и, одновременно отвлечь польских союзников от военных приготовлений Берлина. Эта прекрасно видно из того факта, что с немецкой стороны на переговорах практически не было представлено ни одного предложения по выходу из кризисной ситуации. Германские эмиссары, в основном, лишь молча выслушивали доводы своих английских коллег, и жаловались на проводимую Великобританией политику окружения, а также на бессмысленные гарантии, данные Западом Польше.

Перед английской дипломатией во время переговоров с Берлином летом 1939 года встал наисложнейший вопрос, что же можно было такого предложить Гитлеру, чтобы ненасытный фюрер клюнул бы на эту приманку.  Ведь приманка должна была быть настолько “вкусной”, чтобы, проглотив ее, Гитлер пошел бы навстречу Лондону и продемонстрировал добрую волю, провозгласив возвращение Богемии и Моравии хотя бы в состояние номинального суверенитета. В таком случае Англия не возражала бы против того, чтобы Германия подобным же образом разрешила вопрос с Польшей и другими странами Центральной и Юго-Восточной Европы.

По сути, команда Чемберлена рекомендовала Гитлеру изменить проводимую им агрессивную внешнюю политику. Вместо военной оккупации своих соседей Германии предлагалось создать на Востоке геополитическое пространство своих военно-политических сателлитов, как это уже было сделано Берлином в отношении Словакии. Вот как представлял эту комбинацию лорд Лотиан во время его переговоров с Тротт цу Зольцем:

 

«Германское жизненное пространство в экономическом отношении должно было бы естественно распространиться значительно дальше его нынешних границ. Если признание национального существования небольшого чешского народа, окруженного Германией, могло бы на деле стать неоспоримой и очевидной реальностью…».

 

Здесь фактически речь идет о политическом фарсе, Гитлер должен был бы лишь формально провозгласить независимость Чехии и поставить во главе этого псевдогосудавства послушных ему марионеток.

 

«…это, вероятно, позволило бы в проблемах европейской политики согласовать экспансию германской мощи с сохранением суверенитета других наций…».

 

Трудно представить себе более бредовую идею.

 

«… Данциг и польский вопрос легко нашли бы решение, поскольку поляки не имели бы уже ни малейшего основания утверждать, что усиление экономической и географической зависимости от Германии было равнозначно национальному подчинению…».

 

Вне всякого сомнения поляки имели бы такие основания, но Чемберлен надеялся, что в этом случае ему удалось бы сломить строптивость польских панов.

 

«…Какое-либо недоверие со стороны Англии или ее противодействие германской экономической экспансии на юго-восток после этого должно было бы, разумеется, прекратиться».

 

21 июля 1939 года тайный советник Вольтат вернулся в Берлин после окончания его доверительной миссии. Но тут начались непредвиденные события. Их причина была однозначной: в Лондоне кроме завзятых «мюнхенцев» типа Вильсона, Чемберлена и Хадсона были и трезвомыслящие люди, понимавшие всю опасность сговора с Гитлером. Их поддерживали многие среди журналистов. Именно они и предали гласности закулисные переговоры Вольтата. Разгорелся громкий скандал. 22 и 23 июля вся лондонская печать требовала: «Не допустить второго Мюнхена!» В палате общин и в печати Хадсон, Чемберлен, Галифакс и другие клялись и божились, что слухи неверны, а сообщения а секретных переговорах с Гитлером якобы вымышлены врагами Англии. Однако им так и не удалось устранить впечатление о двойной англо-немецкой игре.

Тем не менее, и после этого публичного скандала Чемберлен не оставил попыток продолжить тайные переговоры с фашистами. В конце июля парламентский советник лейбористской партии Чарльз Роден Бакстон посетил советника германского посольства Кордта и развил перед ним те же мысли в еще более законченной форме. Запись, сделанная Кордтом, 1-го августа 1939 года была срочно направлена в Берлин для немедленного доклада статс-секретарю. Излагая заявление Бакстона, Кордт писал:

 

«Публичное обсуждение способов сохранения мира в настоящее время не может привести к цели. Возбуждение народов достигло такой степени, что всякая попытка разумного урегулирования вопроса немедленно саботируется общественностью. Поэтому необходимо возвратиться к своего рода тайной дипломатии. Руководящие круги Германии и Великобритании должны попытаться путем переговоров, с исключением всякого участия общественного мнения, найти путь к выходу из невыносимого положения…».

 

С тех пор переговоры за спиной общественного мнения стали традицией любого демократического общества.

 

«…Г-н Роден Бакстон набросал далее следующий план: Великобритания изъявит готовность заключить с Германией соглашение о разграничении сфер интересов. Под разграничением сфер интересов он понимает, с одной стороны, невмешательство других держав в эти сферы интересов, и с другой стороны, действенное признание законного права за благоприятствуемой великой державой препятствовать государствам, расположенным в сфере ее интересов, вести враждебную ей политику. Конкретно это означало бы:

1. Германия обещает не вмешиваться в дела Британской империи.

2. Великобритания обещает полностью уважать германские сферы интересов в Восточной и Юго-Восточной Европе. Следствием этого было бы то, что Великобритания отказалась бы от гарантий, предоставленных ею некоторым государствам в германской сфере интересов. Далее, Великобритания обещает действовать в том направлении, чтобы Франция расторгла союз с Советским Союзом и отказалась бы от всех своих связей в Юго-Восточной Европе.

3. Великобритания обещает прекратить ведущиеся в настоящее время переговоры о заключении пакта с Советским Союзом...

Со своей стороны, кроме ранее упомянутого невмешательства, Германия должна обещать:

1. Объявить о своей готовности к европейскому сотрудничеству (в этой связи г-н Роден Бакстон высказал мысли, сходные с идеей Муссолини о пакте четырех держав).

2. Гарантировать предоставление через некоторое время своего рода автономии Богемии и Моравии...

3. Согласиться на всеобщее сокращение вооружений... По его словам, подобная уступка необходима для того, чтобы дать возможность Чемберлену и лорду Галифаксу приступить к разумным и реально-политическим переговорам с нами».

 

Немецкий посол в Великобритании Герберт фон Дирксен в своих мемуарах приводит следующее описание очередного этапа секретных англо-германских переговоров, в котором он принимал непосредственное участие:

 

«Чтобы придать дискуссиям официальный характер, сэр Гораций Вильсон пригласил нас на встречу. Она состоялась 3 августа в его частной резиденции и продолжалась два часа. Он подробно изложил свою программу, которая уже была предложена Вольтату…

Политические проблемы составляли основу нашей беседы. Вопросы, затронутые в беседе, требовали ответа. Я спросил сэра Горация Вильсона: как столь далеко идущая программа переговоров и заключение пакта будет согласовываться с другими обязательствами, взятыми на себя Великобританией? Сэр Гораций решил сразу развязать узел, начав с соглашения о ненападении. Если обе державы откажутся от агрессивных действий как политического метода, Великобритания будет считать себя свободной от обязательств, которые она взяла на себя, считая, что эти обязательства имеют силу лишь в случае агрессии, и в таком случае Германия могла бы изложить свои требования Польше путем прямых двусторонних переговоров. Главная идея подобного соглашения заключалась бы в том, что достижение англо-германского соглашения по всем жизненно важным вопросам способствовало бы смягчению международного климата, после чего вопросы, относящиеся к Восточной Европе, — Данцигу или Польше, например, сами собой отойдут на второй план».

 

14 августа Бакстон сам выехал в Берлин. Он встретился с сотрудником бюро министра иностранных дел Германии Хетцлером. Эмиссар Чемберлена передал своему собеседнику документ, излагавший основы англо-германского соглашения, которое должно было привести к установлению в Европе нового порядка. Согласно проекту, Англия готова была взять на себя следующие обязательства:

 

«а) признать Восточную Европу естественным жизненным пространством Германии;

b) урегулировать колониальный вопрос, признав права Германии на ее бывшие колонии...

d) отказаться от всех так называемых союзов “окружения” в Восточной Европе;

е) оказать содействие прямым переговорам между Польшей и Германией по вопросу о Данциге и Коридоре».

Германия в свою очередь должна была бы:

 «а) признать Британскую империю естественным жизненным пространством Англии;

Ь) войти в систему европейского сотрудничества (например, конференция Германии, Англии, Франции, Польши, Испании) для нового урегулирования в Европе».

 

Таким образом, Лондон поставил знак равенства между естественным жизненным пространством Англии – английскими колониями и естественным жизненным пространством Германии – странами Восточной Европы. Как говорится, не слабо! После этого 15 августа английский посол в Берлине Гендерсон явился к статс-секретарю германского МИД и в общих чертах подтвердил сделанные Бакстоном предложения.

Секретные англо-германских переговоры, которые велись летом 1939 года, сильно компрометируют всю политику правительства Чемберлена по умиротворению Гитлера. Поэтому историки, пытающиеся взвалить ответственность за разжигание Второй мировой войны на Сталина, как правило, обходят этот щекотливый для Запада вопрос полным молчанием.

Однако была ли реальной угроза второго Мюнхена летом 1939 года? Еще как была! Ведь откажись Сталин от пакта с Гитлером и фюреру просто ничего не оставалось бы делать, как принять настойчивые чемберленовские предложения о “мирном” урегулировании германо-польского территориального спора. И в этом случае Польша автоматически становилась бы немецким сателлитом, а нацистская агрессия против СССР при поддержке Запада могла состояться уже весной 1940 года.

Ведь совсем неслучайно Берлин 21 августа предложил Лондону принять 23 августа для переговоров Геринга. Слишком высоки были ставки в политической игре  Гитлера с Москвой. Фюреру был нужен запасной вариант, и Форин офис ответил согласием и упорно дожидался этого визита…

 

5. Советско-германские переговоры и заключение пакта о ненападении.

 

Несмотря на ведущиеся секретные переговоры с Англией Берлин одновременно продолжил и переговорный процесс с Москвой. Однако в отличие от англо-германских переговоров советско-германские переговоры не являлись секретными и о факте их проведения Москва неоднократно сообщала в прессе. Со своей стороны СССР настаивал, чтобы до политического урегулирования с Германией было бы заключено выгодное для СССР экономическое соглашение. Однако переговоры на эту тему, проходившие 17 и 25 июня завершились провалом, поскольку Германия посчитала советские требования слишком высокими, а СССР настаивал на их принятии. В результате 29 июня Гитлер подписал меморандум, в котором приказал прервать переговорный процесс с Москвой:

 

«До сведения русских необходимо довести, что из их отношения мы  поняли, что продолжение контактов они ставят в зависимость от того, устраивают ли их основы экономических переговоров, как было определено  в  январе.  Поскольку эти основы не удовлетворяют нас, мы в настоящее время  не  заинтересованы  в возобновлении экономических переговоров с русскими».

 

Этот факт убедительно свидетельствует о том, что, несмотря на вполне определенную заинтересованность Берлина в улучшении отношений с СССР, тем не менее, в то время Гитлер еще не был готов ради этого улучшения пойти слишком далеко навстречу Москве. А ведь если сравнить, те условия, на которые он в итоге пошел, чтобы всего через два месяца подписать с русскими договор, то запросы Москвы на конец июня покажутся сущей безделицей. Тем не менее, нацисты в этот момент времени активно продолжали подготовку к войне. Следовательно, Гитлер либо допускал оккупацию Польши без какого-либо соглашения со Сталиным, либо считал, что ему удастся заключить с Западом новый Мюнхен.

Сделав паузу в переговорах с Советским Союзом, Берлин одновременно интенсифицировал секретные переговоры с Англией. Однако об этих контактах узнала Франция и, опасаясь англо-германского сговора за свой счет, 21 июля передала соответствующие сведения в прессу. Разразился публичный скандал, что очень не понравилось фюреру и он вновь стал разворачиваться в сторону Москвы. В результате 22 июля Вайцзекер передал Шуленбургу новые инструкции:

 

«Мы будем действовать, так как заключение соглашения, причем, чем скорее, тем лучше, считают здесь необходимым из конъюнктурных  соображений. Что же касается чисто политического аспекта наших переговоров  с  русскими,  мы полагаем, что период ожидания, предписанный... в  нашей  телеграмме  от  30 июня, можно считать закончившимся. Вы уполномочены снова взять нити в  свои руки, не оказывая, однако, никакого давления».

 

В этот же день были возобновлены  советско-германские экономические переговоры.  Кроме того встречи проходили 2-3 и 10 августа. Ни какого давления или явной заинтересованности в скорейшем заключении договора с Москвой на этих переговорах немцы не выказали…

Несмотря на возникшую шумиху в печати, 29 июля Англия вновь неофициально предложила Германии раздел сфер интересов и невмешательство в дела друг друга. Со своей стороны, Англия обязывалась прекратить переговоры с СССР при условии, что Германия согласилась бы на сотрудничество с Англией и Францией. В результате 7 и11 августа были проведены еще два раунда секретных англо-германских переговоров.

10 августа Шуленбург доложил в Берлин, что как ему стало известно, польский посол в Москве Гржибовский сообщил при встрече своему итальянскому коллеге:

 

«Польша ни при каких условиях не разрешит советским войскам вступить на ее территорию, даже если бы речь шла только о транзите. Когда итальянский посол заметил, что это, по-видимому, не распространяется на советские воздушные силы, польский посол заявил, что Польша ни при каких обстоятельствах не разрешит советским самолетам использовать ее аэродромы».

 

12 августа состоялась встреча Гитлера с министром иностранных дел Италии Чиано, где фюрер, в частности,  коснулся русского вопроса: «Россия вряд ли выступила бы на стороне Польши, ибо между ними была глубокая взаимная ненависть…».

Надо сказать, что у Гитлера для такого рода заявления по-прежнему были достаточно веские основания. Прежде всего, для того чтобы русские могли выступить на стороне Польши, было необходимо согласие на это Варшавы. Но если бы такое согласие было получено, то тогда имело смысл вести не трехсторонние, а четырехсторонние переговоры с полноправным участием Польши. Пока таких четырехсторонних переговоров не было Гитлер, мог опасаться разве что посылки советских дивизий во Францию… Далее фюрер развил свою мысль:  «…Посылка англо-французской миссии имела целью исключительно предотвратить катастрофические последствия политических переговоров».

Тут уж, как говорится, не в бровь, а в глаз!

 

Гитлер выходит на финишную прямую.

14 августа у фюрера в Оберзальцберге происходило очередное совещание с высшими генералитетом вермахта. Вот что на нем Гитлер говорил по поводу России:

 

«Россия не собирается таскать [для Англии] каштаны из огня. Ожидать от войны ей нечего, но многого следует опасаться. Возможно, она предпримет какие-то действия на периферии или будет желать таковых. В центральных районах – нет. Интересы России: ослабление западных держав, выходы к Балтийскому морю…

Взаимоотношения с Россией: Слабый контакт, начаты торговые переговоры. Будет выяснено, пошлем ли мы в Москву своего представителя. В стадии выяснения вопрос, кого посылать - авторитетную личность или нет. [Россия] не думает о своих обязательствах по отношению к Западу. Русские допускают разгром Польши, но их интересуют, как будут обстоять дело с Украиной. Обещание соблюдать русские интересы».

 

Итак, еще днем 14 августа в акцентах, расставленных фюрером по отношению к СССР, не было никаких новаций. Все сказанное повторялось уже многократно. В Польше Россия ничего предпринять не сможет. Межправительственные взаимоотношения Москвы и Берлина характеризуются: как слабый контакт. Начаты торговые переговоры. О политических консультациях сказано вскользь – дано обещание соблюдать русские интересы. Однако для Гитлера пока что даже непонятно кого следует посылать на переговоры в Москву: какую-нибудь второсортного дипломата, как это сделали англичане, или же - солидного человека, наделенного всей полнотой полномочий. Вроде как русские допускают разгром Польши, но волнуются за Украину. В то же время на этом совещании было озвучено новое важнейшее стратегическое решение фюрера, во многом определившее характер будущей войны.

Новым в словах Гитлера, сказанным им на совещании 14 августа, явилось положение, согласно которому фюрер стал допускать возможность ведения Германией одновременной войны на два фронта, оговорив при этом, что союзники просто не успеют начать эффективные боевые действия против вермахта, до того момента как Польша уже будет полностью разгромлена:

 

«Что могут сделать Франция и Англия в военном отношении? Наступление на “Западный  вал” невероятно. В случае обхода с севера через Бельгию и Голландию быстрый успех исключен. Таким образом, [своевременная] помощь Польше оказана не будет. Блокада действует медленно и ведет к опасным контрмерам».

 

Но самое поразительное заключается в том, что всего через несколько часов после окончания совещания в Оберзальцберге отношение фюрера к России меняется кардинальным образом и Гитлер внезапно резко интенсифицирует переговорный процесс с Москвой. В результате Риббентроп в 22 часа 53 минуты 14 августа посылает в Москву Шуленбургу телеграмму весьма пикантного содержания:

 

«Кризис германо-польских отношений, спровоцированный политикой  Англии, и  попытки  организации  союза  на  основе  этой политики делают желательным скорейшее выяснение германо-русских отношений. В противном случае... дела могут принять такой оборот, что  оба  правительства лишатся  возможности  восстановить  германо-советскую  дружбу  и   совместно разрешить территориальные   вопросы,   связанные   с   Восточной   Европой. Правительства обеих стран не должны выпускать  сложившуюся  ситуацию  из-под контроля и обязаны предпринять своевременные меры. Будет фатальной  ошибкой, если вследствие незнания взглядов и  намерений  друг  друга  два  народа  не договорятся».

 

Сравните эту телеграмму с указанием германского МИДа месячной давности: в ходе переговоров не оказывать никакого давления; или же с констатацией факта, сделанного Гитлером несколько часами ранее: взаимодействие с Россией – слабый контакт... Да и не верил до сих пор фюрер, что СССР может ввязаться в польский конфликт. Этого, по его мнению, сами поляки не допустят. Даже в плане Вайс это было записано: «Содействие России, если она вообще окажется на него способной, Польша никак не сможет принять, поскольку это означало бы ее уничтожение большевизмом».

Так что никакой острой необходимости в заключении договора с СССР у Берлина казалось бы не было! И вдруг в этом вопросе что-то кардинально изменилось. Фюреру зачем-то срочно понадобился договор с Москвой. Причем этот договор оказался ему необходимым в такой степени, что ради него он был готов пойти буквально на все. Экономическое соглашение, на которое он всего полтора месяца тому назад отверг – пожалуйста, содействие в урегулировании советско-японский конфликта – сейчас сделаем, хотите Западную Украину, Западную Белоруссию, Прибалтику… мы на все согласны.

Так чего же так испугался Гитлера вечером 14 августа, что после этого он был готов пойти на любые мыслимые уступки Сталину, лишь бы заключить с ним договор о ненападении. Позволим высказать гипотезу, объясняющую этот факт.

Фюрер, судя по всему, уже после своего доклада на совещании в Оберзальцберге осознал изъян предложенной им военно-политической стратегии. Допустив, что Англия и Франция в ответ на нападение немцев на Польшу, в принципе, могут начать блокаду или иные военные действия против Германии, нужно было продумать о дальнейшем развитии этих событий. Ведь даже успешно разбив поляков немцы в этом случае получали бы военный флюс на Западе.

Однако вести войну против Франции и Англии не имея при этом договора со Сталиным было крайне рискованно. Советы в любой момент времени могли бы ударить немцам в тыл. Так что пакт вдруг понадобился Гитлеру вовсе не из-за предстоящей войны с Польшей, а для обеспечения тыла при ставшей весьма вероятной войне Германии с Францией и Англией.

Следовательно, в этой ситуации Гитлеру было необходимо либо заключать пакт о ненападении с Москвой, причем такой, который давал бы Германии возможность после польской кампании начать войну на Западе, или же отказавшись от планов войны с Варшавой идти на новое Мюнхенское соглашение с Лондоном и Парижем, после чего, подчинив себе Польшу и Прибалтику, начинать подготовку войны с СССР. Вот что по поводу своих соответствующих колебаний ретроспективно говорил Гитлер на совещании командующих войсками вермахта 23 ноября 1939 года:

 

«С самого начала я понимал, что не могу остановиться на Судетской области.  Это было лишь частичное решение. Было решено занять Богемию. Затем последовало   установление протектората — тем самым была создана основа для захвата Польши.  Но в тот период мне еще не было ясно, должен ли я буду выступить сначала   против Востока и затем против Запада или же наоборот... Объективно получилось так, что сначала пришлось начать борьбу против Польши».

 

Впрочем времени у Гитлера для принятия окончательного решения оставалось в обрез, и он запустил германо-советский  переговорный процесс на полную катушку. 15 августа германский посол зачитал Молотову телеграмму, полученную им из Берлина прошлой ночью. В своем ответном сообщении Шуленбург отметил, что, хотя нарком приветствовал намерения Германии улучшить отношения с СССР, он, тем не менее, не дал конкретных ответов на поставленные вопросы, в том числе о возможности приезда в Москву Риббентропа.

17 августа Шуленбург снова явился на прием к Молотову. Он подтвердил готовность Германии заключить с СССР пакт о ненападении и гарантировать вместе с СССР суверенитет Прибалтийских государств. Кроме того, на этот раз германское правительство обещало также оказать влияние на Японию в целях нормализации японо-советских отношений. Шуленбург сообщил, что министр иностранных дел Германии Риббентроп готов прибыть в Москву 18 августа или в последующие дни. Немцы явно спешили, ведь на 19 августа уже был намечен выход в море подводных лодок и кораблей ВМС Германии. Все военные суда должны были быть поставлены на боевое дежурство и иметь при себе секретные пакеты с планами боевых действий на случай начала войны с Западом.

Германскому послу был дан ответ, что улучшение советско-германских отношений должно осуществляться постепенно посредством ряда практических шагов, а визит германского министра невозможен без его тщательной подготовки. При этом нарком вновь напомнил о многолетней антисоветской направленности внешней политики Германии.

Рано утром 19 августа Шуленбург еще раз настаивал в беседе с Молотовым на немедленном приезде германского министра в Москву, но вновь получил отказ, хотя в полученном письме Риббентропа практически открытым текстом было написано, что необходимо урегулировать германо-советские отношения до начала военного конфликта с Польшей. Вот выдержка из текста этой телеграммы:

 

«При нормальных обстоятельствах мы, конечно, тоже были бы готовы добиваться улучшения германо-русских отношений через дипломатические каналы и делать это традиционным путем. Но в сложившейся ситуации, по мнению фюрера, необходимо использовать другие методы, способные привести к быстрому результату.

Германо-польские отношения ухудшаются день ото дня. Мы не должны упускать из вида, что инциденты могут произойти в любой момент, что неминуемо приведет к открытому конфликту.

Фюрер считает необычайно важным, чтобы возникновение германо-польского конфликта не застало нас врасплох, пока мы добиваемся выяснения германо-русских отношений. Поэтому он считает предварительное выяснение необходимым хотя бы для того, чтобы суметь учесть русские интересы в случае такого конфликта, что, конечно, будет сложно без проведения предварительного выяснения».

 

Москва намек поняла, и уже вечером 19 августа после обсуждения вопроса на Политбюро Кремль согласился на приезд Риббентропа, однако датой планируемого визита было указано 26 или 27 августа.

Однако 20 августа Гитлер обратился к Сталину с личным посланием. В нем говорилось, что в любой день может разразиться кризис, в который, возможно, окажется вовлеченным Советский Союз, если он не согласится на подписание с Германией договора о ненападении:

 

«Поэтому я еще раз предлагаю Вам, принять моего министра иностранных дел во вторник 22 августа, самое позднее, в среду 23 августа. Имперский министр будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении».

 

Поскольку полной уверенности в ответе Сталина у Гитлера до последнего момента не было, то он параллельно с предложением Москве Берлин предложил Англии принять 23 августа для переговоров Геринга, и Лондон ответил согласием на этот визит. Гитлер явно желал подстраховаться от возможной неудачи в Москве. И только после того как советско-германский пакт был подписан, Великобритании было сообщено об отмене визита Геринга.

Фактически сложнейшее политическое решение Сталина в пользу пакта с Германией окончательно было сделано только 19 августа. А 21 августа состоялось последнее заседание военных делегаций трех стран. Ответа на поставленный Советским правительством вопрос о проходе советских войск через территорию Польши и Румынии получено так и не было. В этой связи Ворошилов заявил, что нет практической необходимости собираться на новые заседания до того как будут получены соответствующие ответы от английского и французского правительств. А ответы эти и не могли быть даны ни Лондоном, ни Парижем, поскольку Польша категорически отказалась допустить советские войска на свою территорию.

23 августа в Москву с официальным визитом приехал министр иностранных дел Германии Риббентроп. В ходе этого визита был подписан договор о ненападении между Германией и Советским Союзом и секретный протокол к нему.

 

6. Почему же Сталин был вынужден заключить советско-германский пакт.

 

Во второй половине августа 1939 года англо-франко-советские переговоры о создании военно-политического союза окончательно зашли в тупик из-за отказа Польши допустить советские войска на свою территорию. В тоже время со стороны Берлина поступило настоятельное предложение о заключении советско-германского пакта о ненападении. При этом Кремль был в курсе того, что Лондон одновременно с переговорами в Москве вел секретные переговоры с Гитлером на предмет заключения соглашение по типу Мюнхенского. Об этом свидетельствовал как громкий скандал, разразившийся в конце июля в западной прессе в связи с разоблачением намечавшегося англо-германского сговора, так и соответствующие данные советской разведки. Кроме того, стало очевидным, что Германия буквально со дня на день была готова начать войну против Польши.

Для того чтобы понять, почему в этих условиях, несмотря на вполне очевидные отрицательные последствия для имиджа Советского Союза и всего коммунистического движения, Сталин все же был вынужден пойти на заключение пакта с Германией, необходимо рассмотреть альтернативный вариант развития истории. Предположим, что Сталин отверг бы советско-германский пакт и подписал предложенный Лондоном вариант англо-франко-советского договора.

Такой шаг Москвы, вероятно, должен был заставить Гитлера воздержаться от реализации планов нападения на Польшу, однако одновременно с этим фюрер был бы вынужден интенсифицировать свои переговоры с Великобританией о мирном разрешении польского вопроса. Причем решение этого вопроса могло быть достигнуто в рамках уже согласованного на 24 августа визита Геринга в Лондон на основе английских предложений, которые эмиссары Чемберлена еще ранее доводили до сведения Берлина. Можно почти не сомневаться, что такое развитие событий правительством Чемберлена было бы принято на ура.

При этом Польша под давлением Великобритании была бы просто вынуждена пойти на предложенный ей компромисс. Об этом, в частности, свидетельствует поведение польского руководства  в самый последний момент перед войной, когда Варшава фактически уже была готова подписать условия нацистского ультиматума. В новых условиях англо-франко-советский договор, естественно, терял свою актуальность, а вместо него мог был бы быть заключен англо-франко-германский договор по мюнхенскому образцу.

С потерей свободного выхода к Балтийскому морю, и без активной английской поддержки Польша в значительной степени теряла бы свой суверенитет и неизбежно становилась немецким сателлитом, хотя при этом в глазах западной общественности сохраняла бы свою формальную независимость.

Можно не сомневаться, что в таких условиях в скором времени к числу верных союзников фюрера присоединилась бы Прибалтика, Румыния, Венгрия, а вероятно и Финляндия. В итоге к советским границам при благожелательном нейтралитете Запада совершенно “мирно” вышли бы полчища вермахта и их новых союзников. Ну, а поскольку война двух диктаторов мало волновала Запад, то Гитлер мог смело начинать свою агрессию против СССР и приступить к освоению жизненного пространства на Востоке и его германизации.

Здесь к тому же нужно учесть, что в это время СССР вел кровопролитные бои с Японией в районе Халхин-Гола, конечный результат которых в тот момент времени еще не был очевиден. Так что отказ Сталина от пакта с Германией мог привести СССР к войне на два фронта с весьма непредсказуемым результатом. А то, что фюрер вынашивал планы использовать Японию в войне против СССР, свидетельствует, скажем, его заявление сделанное на совещании с руководством вермахта 23 мая 1939 года:

 

«Не исключено, что Россия покажет себя незаинтересованной в разгроме Польши. Если Россия и впредь будет действовать против нас, отношения с Японией могут стать более тесными».

 

Определенной гарантией от возможного сговора Лондона и Берлина мог служить только ввод контингентов Красной армии на территорию Польши, на чем так упорно и настаивала Москва. В этом случае Западу просто было бы очень трудно дать задний ход. Однако Варшава не желала даже слышать о присутствии советских войск на ее территории, да и Лондон не слишком уж усердствовал, чтобы уговорить поляков согласиться с предложением Москвы.

Фактически же Великобритания и Франция своей антисоветской политикой загнали Советскую Россию в тупик, и тем самым просто вынудили ее заключить договор с Германией. Ведь Сталин прекрасно понимал, что его отказ от пакта автоматически вел бы Европу к новому сговору Чемберлена и Даладье с Гитлером и к неизбежной в таком случае войне СССР с Германией. Странно было бы, если в этой ситуации Кремль бросился бы на амбразуру, защищая западные интересы. Поэтому, подписывая пакт Сталин был вынужден выбирать между плохим и очень плохим вариантами и иного ему в сложившейся ситуации дано не было.

Впрочем, с точки же зрения морали позиция Москвы в этом вопросе мало чем отличалась, скажем, от позиции Парижа, когда 6 декабря 1939 года французы заключили аналогичный договор о ненападении с Германией. А на следующий день министр иностранных дел Франции Бонне разослал циркулярное письмо, в котором информировал французских послов об итогах его переговоров с Риббентропом, сообщая им, что: «Германская политика отныне ориентируется на борьбу против большевизма. Германия проявляет свою волю к экспансии на восток».

А еще через несколько дней после этого на заседании английского правительства Чемберлен заявил, что согласно его сведениям следующая акция Гитлера: «Будет обращена на восток, и что в этом случае Англия могла бы вообще остаться вне войны».

Так чем же был для Сталина пакт Молотова-Риббентропа? Теперь нередко можно услышать точку зрения, согласно которой этот пакт, сделал нацистскую Германию и СССР чуть ли не союзниками. Однако как Гитлер, так и Сталин явно сознавали, что подписанные договоры носят временный, чисто тактический характер. Прекрасно осознавал это и Черчилль, который писал в этой связи в своих мемуарах о советско-германском договоре:

 

«Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу “поодиночке”. Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской дипломатии за несколько лет».

 

Гитлер полагал, что пакт с Москвой даст ему возможность сперва разделаться с Францией, а затем уже перейти к главной цели его жизни – завоеванию жизненного пространства на Востоке. Сталин же заключение пакта было лишь очередным этапом противоборства с нацистами, однако борьбу эту Кремль, вполне естественно, желал вести чужими руками.

При этом Сталин вовсе не собирался становиться даже временным союзником Гитлера и именно поэтому не обсуждал во время переговоров с Риббентропом 23 августа возможность ведения совместных с Германией военных действий против Польши. Это прекрасно видно, в том числе, и из текста телеграммы, которую 3 сентября Риббентроп отправляет в Москву Шуленбургу:

 

«Мы совершенно уверены в окончательном разгроме польской армии в течение ближайших недель. После этого мы оккупируем территорию, которая в Москве была определена как сфера интересов Германии. Вполне  естественно по чисто военным причинам, что мы продолжим боевые действия против польских частей, которые к тому времени окажутся на территории, являющейся сферой интересов России.

Пожалуйста, обсудите немедленно с Молотовым, не предпочтительнее ли для русских выступить в нужный момент против Польши в сфере интересов русских и оккупировать эту территорию. Мы считаем, что это не только облегчит наше положение, но будет также в духе соглашения, подписанного в Москве, и  в советских интересах».

 

Судя по всему, Сталин сильно преувеличил военную мощь Лондона и Парижа, считая, что Запад в ходе военного конфликта, скорее всего, разобьет нацистов. При этом, прежде всего, его заботило, чтобы это не произошло слишком быстро, и французы не оккупировали бы Берлин. Тогда в Германии была бы возможна революция и приход к власти коммунистов. Для того чтобы оттянуть, как казалось Сталину, неминуемое поражение Германии Кремль и был согласен поставлять нацистам сырье.

По этому поводу сейчас раздается целый хор обвинений якобы в беспрецедентном коварстве советского вождя. Однако о каком коварстве может идти речь? Ведь коварство может быть осуществлено лишь по отношению к союзнику, а Запад летом 1939 года стать военным союзником Советской России так и не пожелал. Мало того, за спиной Москвы Лондон сам вел секретные переговоры с нацистами, угрожающие безопасности СССР.

А насколько политика того времени была прагматична и аморальна, можно судить, скажем, из слов будущего президента США Трумэна, сказанных им сразу после нападения Германии на СССР:

 

«Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше…».

 

Все это было нормой международных отношений предвоенного времени, а Сталин был лишь одним из многих политиков, следующим этой норме. И осуждать его за это с позиций сегодняшнего дня - смешно и глупо.

Сталин, прежде всего, хотел отвести войну от наших границ. При этом его мало волновала судьба Запада, ровно как и Запад мало волновала судьба Советской России. Однако, допустив ошибку в оценке военной мощи Запада, советский лидер допускает еще одну роковую ошибку, считая, что даже если нацисты и победят в предстоящей войне, то после этого они будут настолько ослаблены, что в ближайшие несколько лет не смогут представлять угрозы для СССР.

Реальность, к сожалению, опрокинула сталинские прогнозы. Нацисты с легкостью разбили Польшу, а Запад, формально объявив войну Германии, так и не пришел на помощь своему восточному союзнику. Ситуация в Европе в течение нескольких месяцев изменилась коренным образом. Германия, получив в свои руки промышленность и резервы большей части континента, многократно усилилась, причем даже в большей степени, чем это удалось сделать за это же период Красной армии.

Тем не менее, несмотря на все допущенные просчеты, заключив пакт о ненападении с фашистской Германией, Сталин добился главного. Он заставил Запад воевать с Гитлером и тем самым разрушил намерения Чемберлена восстановить направленный против СССР англо-германский военно-политический союз. В результате советскому руководству удалось решить целый ряд проблем, сыгравших громадную роль в будущей Победе над нацизмом:

Во-первых, Москве удалось почти на два года оттянуть начало войны с Германией и с первых же ее дней обеспечить себя боевыми союзниками, которые не только отвлекали до трети немецких дивизий, но и поставляли Советской России оружие, технику и продовольствие.

Во-вторых,  в ходе дипломатической игры Сталин вернул значительную часть территории, потерянной Россией после ПМВ, существенно отодвинув границы страны на запад.

В-третьих, договор с Германией сделал бессмысленной агрессию Японии против СССР, поскольку такая агрессия имела смысл только при скоординированном нападении на Советский Союз Японии и Германии.  Гитлер же заранее даже не предупредил японских союзников об изменении своих намерений, а просто-напросто подставил их, бросив на произвол судьбы.

После подписания пакта Молотова-Риббентропа японское правительство в своей ноте от 24 августа заявило Германии:

 

«Заключение Германией с Россией пакта о ненападении является серьезным нарушением сепаратного соглашения, связанного с «Антикоминтерновским пактом», между Японией и Германией. Поэтому оно выражает строгий протест немецкому правительству…

Японское правительство будет проводить самостоятельную независимую политику. В связи с новым положением, которое возникло после подписания германо-советского пакта о ненападении, правительство решило отменить ранее выработанный курс дипломатии по отношению к Европе. В настоящее время вырабатывается совершенно новый курс политики». После чего кабинет министров Хиранумы подал в отставку.

Ответом Японии на пренебрежительное отношение со стороны Германии и отказ от совместных военных действий против СССР в 1939 году явилось изменение вектора агрессивных устремлений с северного на южный. Это в свою очередь привело к кардинальной перестановке сил на мировой арене. Япония вступила в войну с США, после чего уже физически не смогла вести войну на два фронта. Следовательно, Сталину удалось развести во времени советско-германскую и советско-японскую войны, тем самым, вынудить США вступить во ВМВ.

 

В-четвертых, в течение полутора предвоенных лет СССР получил от Германии новейшие металлообрабатывающие станки, образцы военной техники, а также военные и гражданские технологии, сыгравшие значительную роль в усилении боеспособности Красной армии.