Реклама:
Номер 213-214
подписан в печать 15.09.2009
К предыстории пакта о ненападении между СССР и Германией

Журнал «Золотой Лев» № 213-214 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

В.М. Фалин

 

К предыстории пакта о ненападении между Россией и Германией

 

 

ЛАБИРИНТЫ БОЛЬШОЙ ПОЛИТИКИ

 

В октябре 1998 года официальный Лондон покаялся: было такое – в канун капитуляции нацистской Германии объединенный штаб планирования военного кабинета Великобритании во исполнение директивы премьера У. Черчилля действительно готовил нападение на Советский Союз. Цель «экстренной операции», получившей кодовое название «Немыслимое», обозначили так: «Принудить Россию подчиниться воле Соединенных Штатов и Британской империи». Способ достижения цели – «разгром России в тотальной войне». Дата начала агрессии – 1 июля 1945 года объединёнными силами США, Англии, британских доминионов, польского экспедиционного корпуса и 10 дивизий вермахта с возможным наращиванием немецкого «вклада» до 40 боевых единиц.

Ситуация, по аршину Черчилля, созрела для реализации маниакального умысла – перекрыть «русским варварам» кислород. Измождённому запредельным напряжением в противоборстве с нацистским нашествием СССР, полагал премьер, не удалось бы отразить новую напасть, по масштабам и ресурсному обеспечению затмевавшую всё прежде изведанное.

Не станем вдаваться в разбор причин, как и почему отцам «демократии» и почитателям «прав человека» не удалось сходу перевести Вторую мировую войну в третью мировую. Для раскрытия темы существенней прояснить, являлось ли намерение Лондона пуститься во все тяжкие спонтанной реакцией на выскользнувшее из его тенет развитие в Европе или же раскрывалась натура оборотня, не ведающего ни вечных друзей, ни вечных врагов, ставящего свой интерес выше заповедей в христианском и любом ином их прочтении?

Присмотримся к стратегии и тактике Альбиона в критические фазы ХХ века. Едва ли не во всех кризисах, что касается Восточного полушария, проступал британский след – сценарный или исполнительский. Пробей на Биг Бене час недозированных откровений — сколько, наряду с «Немыслимым», открылось бы сокровенных тайн! О братании Лондона с Токио в 1900—1939 гг., о британских «треволнениях» под этикеткой «Балканы», высекших пламя Первой мировой войны, о пестовании «демократами» экстремизма в Италии и Германии, мостившего пути-дороги во Вторую мировую. Нет, молчание не всегда золото, особенно, если помнить, что семена войны, даже ненароком оброненные, сохраняют всхожесть дольше, чем просто семена, десятилетиями поджидающие каплю влаги в знойных пустынях.

Для тех, кому не чужд системный анализ становления фронтов Второй мировой войны, идейный подтекст операции «Немыслимое» не является нежданно-негаданным. В 1941—1945 гг. Черчилль не единожды примерялся сдать «русского союзника». Сначала, чтобы не запоздать к дележу наследства «фатально», в сознании премьера, обречённого. Позже его идефикс сделалось затягивание войны, дабы в итоге Россия поспела не на пир победителей, а в реанимацию.

Обратимся к черчиллевскому прочтению советско-британского соглашения от 12 июля 1941 года. Минула пара месяцев после его подписания, и премьер озадачил своих коллег по военному кабинету: «Возможность сепаратного мира не может быть исключена». В момент, когда битва под Москвой решала исход всей войны, Черчилль развил свою задумку: «Мы сделали публичное заявление (так межгосударственное соглашение от 12.07.1941 г. деградировало в некую декларацию), что не будем вести переговоры с Гитлером или нацистским режимом… Но мы зашли бы излишне далеко, заявив, что не будем вести переговоры с Германией, взятой под контроль её армией. Невозможно предсказать, какое по форме правительство может оказаться в Германии тогда, когда её сопротивление будет ослаблено и она захочет вести переговоры». В октябре 1942 г. , за три недели до перехода Красной Армии в контрнаступление под Сталинградом, британский лидер назвал долгом «демократий» «задержать русских варваров настолько далеко на востоке, насколько возможно». Понятно, с помощью нацистского вермахта.

Этого вектора Лондон держался до дня капитуляции Третьего рейха. К нему он всячески старался приобщить Соединенные Штаты (и не всегда безрезультатно). Неверность англосаксов бравшимся перед Советским Союзом обязательствам, разрыв слов и дел продлили кровопролитие на европейском ТВД минимум на два — два с половиной года, что обошлось народам в миллионы и миллионы дополнительных жертв. Двурушничество «демократов» и стало повивальной бабкой «Немыслимого».

Отступим от хронологии. По недосмотру получили огласку фрагменты протокола «Военные соображения в отношениях с Россией», обобщившего содержание переговоров руководителей США и Великобритании, а также их военных чинов в Квебеке. Адмиралы и генералы, следует из протокола, обсуждали 20 августа 1943 г. вопрос: «не помогут ли немцы» высадке войск США и Англии на территорию Германии, «чтобы сообща дать отпор русским». Под намеченный альянс президент Рузвельт и премьер Черчилль утвердили план «Рэнкин», призванный застопорить продвижение Советского Союза на дальних подступах к Центральной Европе. Пресловутый второй фронт перекантовывался в войну на два фронта. Замечу для ясности – самая жестокая в истории человечества, сломавшая хребет нацистской нечисти, Курская битва завершилась 23 августа.

Почему за ориентир старта «Немыслимого» было взято 1 июля? Если судить по документам, весной 1945 года англо-американские прорицатели полагали, что вермахт удержит фронт против Красной Армии ещё примерно с полгода, а то и дольше. Тем временем «демократы» рассчитывали со второго захода провести рокировку во властных структурах Германии и сделать явью кредо «Рэнкина» — под контроль Вашингтона и Лондона помимо Австрии, Чехословакии, Югославии, Албании, Греции должны были попасть Болгария, Румыния, Прибалтика, Польша. И состоялось бы переиздание «санитарного кордона», отрезающего «российских варваров» от лучезарной западной «цивилизации».

К чему, могут спросить, копаться в непристойном коварстве Альбиона, в «самой необузданной разновидности дебоша, сбивающего с толку», как аттестовал действия Черчилля военный министр рузвельтовской администрации Г. Стимсон? На то наличествуют веские доводы. Выборочный подход к трагическим перипетиям недавнего прошлого не позволяет постичь связь времен, взаимообусловленность явлений. Лондон и Вашингтон, повторюсь, не спешат распахнуть двери своих документальных закромов. Им есть что таить от стороннего взгляда, что не делает чести оракулам либерализма, отвесь они хоть сто раз по сто поклонов виртуальной демократии. Однако умолчаниям британских и вашингтонских доброхотов наперекор можно при желании достоверно установить, кто кем был в ХХ веке и кто есть что сейчас.

Позволю себе дерзкое сопоставление. Попробуем вскрыть концептуальные совпадения в событиях Первой и Второй мировых войн, равно как и «холодных войн», за ними последовавших.

Внешне британская линия поведения выглядит алогичной до несуразности, а кому-то может показаться прагматичной до приспособленчества. Ложное впечатление. Основные вехи стратегии Альбиона до середины ХХ века выводились одним пером и порой одной жесткой рукой. Морской министр У.Черчилль вкупе с шефом Форин офис Э.Греем преднамеренно рулил к вооруженному столкновению Германии и Австрии с Россией и Сербией, переросшему в 1914 г. в мировую схватку. Он же, Черчилль, стал заводилой дарданелльской авантюры (февраль 1915 – январь 1916 гг.) с целью навесить британский замок на черноморские проливы. Побоку дававшиеся Николаю II заверения, что в вопросе о проливах приоритеты за Россией.

Хуже того. Англичане и с их подачи французы прикидывали в ходе Первой мировой, как бы и где бы ущемить по периметру царской империи российскую безопасность. Германия – противник, и её флирт с сепаратистами в Грузии, происки в Прибалтике, Польше, Белоруссии, на Украине объяснимы. Но ведь заодно с немцами на Кавказе, а затем уже без немцев в Среднеазиатском регионе обустраивались «демократы». Как прикажете сие толковать?

Отречение Николая II Лондон воспринял без надрыва. Русские солдаты своими жизнями продолжали восполнять прорехи на западном ТВД. Это – главное. Новая внутрироссийская диспозиция британцев даже устраивала: нет царя – нет стеснительных обязательств перед Петроградом. И чем глубже Россия погружалась в хаос, тем больше шансов довершить задумки Крымской войны. Тут, как нельзя кстати, подоспел Октябрь. Сыскался жупел, позволявший перекрасить банальные империалистические вожделения, выдать русофобию за некую «спасительную миссию» от угроз, нависших над привычным обывателю образом жизни.

Закоперщиками предания российского бастарда анафеме выступали французский президент Ж. Клемансо и британский военный министр У.Черчилль. Последний требовал «усмирить революцию войной», «отгородить Советскую Россию от Западной Европы кордоном неистово ненавидящих большевиков государств». Верховный совет Антанты решил вмешаться в российские события, и 23 декабря 1917 г. утвердил конвенцию о разделе России на «сферы действий». Англичанам вверялся Кавказ, казачьи области на Дону и Кубани плюс Прикаспийские регионы. Французам выпали Белоруссия, Украина, Крым. Соединенные Штаты, формально не авторизуя конвенцию, выговорили себе Сибирь и Дальний Восток.

Тогда же, в декабре, англосаксы вошли в контакт с австрийцами на предмет блокирования Антанты и четвертного союза (Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция) за счёт России и против России. Так «демократы» откликнулись на советское приглашение (21 ноября 1917 г.) всех конфликтующих сторон к замирению. Попытки Советской республики склонить нейтральные государства к посредничеству в налаживании мирного диалога не принесли плодов.

Напрасно Петроград предупреждал: если обструкция Антанты заблокирует взаимное согласие о послевоенном мироустройстве, ему не останется другого, как действовать по собственному усмотрению. При этом Советы не собирались причинять ущерб бывшим союзникам России. На открывшихся 3 декабря в Брест-Литовске советско-германских переговорах наши делегаты настояли на включении в решение о перемирии оговорки – выводимые из боя на востоке кайзеровские войска не должны перебрасываться на западный фронт.

Протянутые сквозь прокрустово ложе ХХ века, мы понимаем иллюзорность апелляций к здравому смыслу и элементарной порядочности под занавес как Первой, так и Второй мировых войн. Не устав Лиги наций и не устав ООН, эти многочастные оды, воспевавшие мирную благодать, не заветы «мечтателей», в которые без достаточных к тому оснований зачисляли постверсальского Бриана и послеялтинского Фр. Рузвельта, маркировали маршруты движения. «Если в жизни есть что-то неизбежное, то таким неизбежным является война между США и Россией, и её надо начать как можно раньше», — гласил документ госдепартамента от 19 мая 1945 года. А в 1946 году администрация Трумэна твёрдо решила для себя и за других: какую бы политику ни проводила Москва, само существование Советского Союза несовместимо с американской безопасностью, и принялась по новой отсчитывать круги ада.

Чем досадила империалистическому истеблишменту смена социальной формации в отдельно взятой стране? Советы звали к «справедливому демократическому миру без аннексий и контрибуций», к обузданию милитаризма, к признанию за всеми нациями, большими и малыми, равных прав на свободное самоопределение, к развитию экономических связей на основе взаимной выгоды. Декреты о национализации иностранной собственности и введении монополии государства во внешнеэкономических связях будут приняты позднее. Внутреннее переустройство в России ещё не выродилось в братоубийство. Избрание нового патриарха двести лет спустя после ликвидации Петром I этого сана вроде бы сулило модус вивенди мирского и духовного начал. Новая Россия материально не могла ни на кого напасть. Солдат распустили по домам: крестьян ждала истосковавшаяся по плугу земля, рабочим предстояло оживить пришедшие в упадок заводы.

Объективность требует не списывать попытки Д. Ллойд-Джорджа и В.Вильсона остудить пыл Клемансо и Фоша, Черчилля и Лансинга. Британский премьер убеждал партнеров: «Большевики, что бы о них ни думали, ведут за собой, по-видимому, большинство населения. Это, безусловно, факт печальный, но негоже игнорировать факты лишь потому, что они неприятны». Президент США, в свою очередь, сомневался, что английские и американские войска преуспеют в России ввиду «опасений, что их усилия приведут к реставрации старых порядков, которые были даже ужаснее нынешних. Угроза интервенции только укрепляет большевизм».

В конце января 1919 года Вильсон предложил «союзному совету» вступить в переговоры с многопартийным, к слову сказать, правительством Ленина. Из-за категорических возражений Клемансо предложение не прошло. Тем не менее глава Белого дома обратился 21 января 1919 г. ко всем противоборствующим российским группировкам делегировать представителей на конференцию, имевшую задачей восстановление мира в стране. Совнарком выразил готовность вступить в переговоры с державами Антанты и с белогвардейскими «правительствами». Белые отказались садиться за один стол с «большевиками». Конференция на Принцевых островах не состоялась.

В марте 1919 г. с ведома Вильсона и Ллойд-Джорджа в Москву прибыл У. Буллит, член делегации США на Парижской мирной конференции. В ходе его переговоров с В.И. Лениным и Г.В. Чичериным был выработан проект, который наряду с повсеместным прекращением военных действий предусматривал обсуждение вопроса о мире на следующих принципах: все фактически существующие на территории бывшей Российской империи и Финляндии правительства сохраняют власть и признают свою ответственность за финансовые обязательства бывшей империи по отношению к иностранным державам и гражданам этих держав; экономическая блокада России прекращается; возобновляется обмен официальными представителями между Советской республикой и иностранными государствами; политзаключенных обеих сторон амнистируют. Советская сторона настояла на внесении в документ ещё двух положений: немедленный вывод войск «союзных и объединившихся правительств и других нерусских правительств» из Советской республики и прекращение военной помощи антисоветским силам в России. Париж дезавуировал миссию Буллита. Президент Вильсон запретил публиковать выработанный проект урегулирования, а премьер Ллойд-Джордж отрёкся от причастности к организации переговоров с Советской Россией.

Чего было больше в лавировании Вильсона и Ллойд-Джорджа – хвалёного «идеализма», пробивавшихся сквозь заскорузлый консерватизм ростков трезвомыслия или стремления не мытьем так катаньем раздробить Россию, закрепив отдельные её части за теми или иными воеводами? Возможно, это не удастся распознать и следующему поколению историков. Не все замыслы доверялись бумаге.

Октябрь выдвинул программу воспрещения насилия, раскабаления всех народов, принятия социальной и межнациональной справедливости за основу добрососедства и согласия – этот «варварский вызов» грозил спровоцировать пандемию. Дискуссии вокруг вариантов реакции «демократий» кончались на неизменной ноте: крамолу извести, если удастся — заодно с её носителем, Россией. Враги врагов превращались в друзей. Точно так же, как по ходу советско-германской войны 1941–1945 гг.

Курс антантовских авторитетов и курс правителей Германии по отношению к России дополнял в 1917–1919 гг. in grosso modo один другого. Каждого из антагонистов устраивал развал Российской державы. По крайней мере публично «демократы» не поднимали голос в защиту территориальной целостности «союзника», когда ещё до Октябрьской революции немцы приобщали к своей добыче Прибалтику и Польшу. Со сменой в Петрограде социальных знаков отличия посягательство на национальные интересы россиян стало нормой. И как славно всё могло бы устроиться, если бы не прусская фанаберия, неуёмное британское высокомерие и жажда мести французов за поражение в 1870—1871 гг. Их было сложно сомкнуть в единый кулак. Опять напрашивается аналогия с провалом потуг «демократов» сговориться с «лучшими немцами» по ходу Второй мировой[1]. остойчивость нацистского «нового порядка» и неудачи с покушениями на фюрера.

Заявки Берлина на чужие владения отражены в стенограммах брестских переговоров. Меньшую известность получили намётки «радетелей» о достойном будущем России. В «Программе мира», представленной президентом США В.Вильсоном конгрессу 8 января 1918 г., формально признавалось (п.6) право России определять свою политику и пути развития. Как виделась реализация сего «права», следует из комментариев полковника Э.М.Хауза – соавтора «Программы». За оптимальную модель решения «русского вопроса» принималось расчленение бывшей Российской империи на отдельные государства и территории, зависимые от заграницы. Чтобы так сталось, предлагалось опекунство над внутрироссийскими «демократическими силами», к коим Советы не причислялись.

Госдепартамент США оснастил американскую делегацию на Парижской мирной конференции географической картой, на которой были прочерчены «подновлённые» границы Российского государства. За Москвой оставлялась Среднерусская возвышенность. Отсекались Прибалтика, Белоруссия, Украина, Кавказ, Средняя Азия, Сибирь. Установки Вильсона – Хауза — Лансинга есть первые (увы, не последние) правительственные документы, в коих чёрным по белому прописано: России надлежит изрядно «подужаться» во имя торжества «Пакс американа».

Вначале предпочтение отдавалось использованию наёмников, коих «демократы» накачивали оружием и деньгами. 10 декабря 1917 г. госсекретарь Лансинг в записке Вильсону рекомендовал насадить в России военную диктатуру. С благословения президента было отдано распоряжение – «действовать без промедления» в поддержку «движения Каледина». Но скрытно. А ежели правда о «сочувствии» и финансовой помощи атаману со стороны США просочится, всё валить на Англию и Францию, которые в свою очередь подряжали казачество на борьбу с советской властью.

Помимо Каледина, Дутова и прочих атаманов западные державы пасли, в частности, главнокомандующего русской армией Духонина, генералов Алексеева и Щербачёва (в его подчинении находились объединенные русские и румынские армии), предводителя польского офицерского корпуса Довбор-Мусницкого. Немалые надежды возлагались на Украинскую раду. Последняя доила не одних «демократов». За оказываемые услуги она попутно сбирала мзду и с немцев.

Пёстрая свора присягала единственному ультима рацио – прав не правый, но сильный, доказывая на каждом шагу: цивилизованная дикость есть худшая из всех дикостей.2 Как ненавистники России приводили свои акции к общему знаменателю? Лучше слов сие пояснят примеры[2].

Аннексионистские происки по периферии России упоминались. Не заставили себя долго ждать и покушения на исконно русские земли. 18 февраля 1918 г. австро-германские войска ринулись в наступление по всему фронту – от Балтики до Черного моря. Захватчиков не угомонила ратификация (15.03.1918 г.) IV Чрезвычайным съездом Советов Брестского мира. Петроград запросил Вашингтон: не может ли Россия рассчитывать на поддержку США, Англии и Франции на случай дальнейших враждебных актов немцев? Одновременно наша сторона поинтересовалась возможной реакцией бывших союзников на действия Японии, собиравшейся по сговору с Берлином (завяжем для памяти узелок) прихватить Владивосток и КВЖД.

Обращение осталось без ответа. Французы, правда, прозондировали, не удостоят ли американцы Советскую Россию помощи в борьбе против Германии. Лансинг вывел на бумаге резолюцию: «Об этом не может быть и речи». Чем хуже самочувствие Советской республики, тем, по логике Антанты и США, весомее должно было быть давление на неё.

С ведома Вашингтона Лондон готовил интервенцию в северные регионы России. Этим планам тайно потворствовал зам.председателя Мурманского совета Юрьев. По указке Троцкого он заключил с англичанами и французами «словесное соглашение», освящавшее высадку в Мурманске «дружеского десанта». Для вящей доказательности стремления дружить всерьёз и надолго «демократы» собирались послать «союзный отряд» численностью 15 тыс. человек также в район Архангельска. Наступление немцев на Западном фронте понудило англичан и французов притормозить операцию. Однако уже 3 июня совет Антанты постановил: вторжению на Кольский полуостров и в устье Северной Двины быть. На него отряжались британские (28 тыс.человек), американские, французские и итальянские части (более 13 тыс. человек).

Относительное затишье с марта по июнь на Севере восполнялось поощрением Японии к оккупации советского Дальнего Востока. 5 апреля 1918 г. японские войска захватили Владивосток. Американцы и англичане тут же сочли, что и им причитается доля от богатств этого региона. Протесты советского правительства по обыкновению были проигнорированы. Это не всё. 16 марта, день спустя после ратификации брестского договора, посол США в России Фрэнсис призвал всех ненавистников социальной крамолы дружно подняться на свержение власти Советов. Им обещали «немедленную помощь» для — как же иначе? – продолжения борьбы с Германией до победного конца. Победы над кем?

Зачастую историки обходят те статьи компьенского перемирия, что отразили расчёты победителей превратить Германию в «бастион против русского большевизма» (военный министр Англии лорд Мильнер). Кайзеровские войска подлежали выводу из всех областей Франции, Бельгии, Люксембурга, Австро-Венгрии, Румынии, Турции, Восточной Африки. Немецких солдат удаляли из Эльзаса и Лотарингии, а также с левого берега Рейна. Но убраться из России им надлежало лишь тогда, когда, согласно ст.12 «союзники, приняв во внимание внутреннюю ситуацию на этих территориях, признают, что для этого настал момент». Победители выговорили себе свободный доступ на означенные территории (ст.16), чтобы убеждаться в исправном исполнении немцами данных инструкций Антанты.

Сравним брестский диктат с компьенским. Затруднительно определить, чей жаргон был «похабней». Ясно одно: имперский министр Эрцбергер как ни прилаживался к русофобскому хомуту, не сумел вывести Германию из компьенского ощипа менее ободранной и обесчещенной. Вместе с тем никто не оспорит, что именно немцы выволокли Финляндию, Литву, Латвию и Эстонию на антисоветскую стезю. А пока правителям Германии тоже кое-что перепадало от зарешечивания петровского окна в Европу, неудобства холуйства оставались терпимыми.

Но вот Антанта замыслила «поход Авалова» на Петроград. Германским контингентам, что дислоцировались в Прибалтике согласно ст. 433 Версальского договора, отводили роль коренника. Берлину достало характера вымолвить «нет». На это «нет» сыскался суд – немцев выставили из Литвы, Латвии и Эстонии. Почти непоправимо веймаровцы разочаровали «демократов» в апреле 1922 года. Раппальский договор пробил брешь в кольце дипломатической изоляции Советов. Сверх того, договор разборчиво — для понятливых — перелагал в правовые формулы философию октябрьского Декрета о мире, взывавшего к добрососедству без цензов и привилегий

В восприятии Вашингтона, Лондона и Парижа немцы совершили святотатство. Ещё бы! Сколько миллиардов фунтов, долларов, франков потрачено, сколько жертв принесено, чтобы распять Россию! Общая численность иностранных солдат и офицеров, осаждавших в 1918—1922 гг. под стягами Антанты и её присных Советскую Республику, составляла 320—330 тыс. человек. На Дальнем Востоке и в Сибири буйствовало более 150 тыс. интервентов, на юге, в Средней Азии и на Кавказе – около 130 тыс., в северных районах – свыше 40 тыс. И это без зачёта почти миллионной группировки Германии и Австро-Венгрии, хозяйничавшей в Белоруссии и на Украине с весны 1918 по середину 1919 года.

Особняком стоит польский сюжет. Воссозданная день в день с капитуляцией рейха в Компьене (11.11.1918 г.), Польша под «началом» Пилсудского тотчас зарекомендовала себя возмутителем европейского спокойствия. Оставим без разбора выверты «демократий» на потребу польскому экстремизму, повлекшие, в числе прочего, утрату Литвой Вильнюсского края, а немцами Верхней Силезии с её угольными богатствами, хотя, строго говоря, это – не эпизоды, но вехи в расшатывании версальской пирамиды. Сосредоточимся на более близком нам – на оттачивании «демократами» подржавевшего «польского копья», обращённого с древних времен против восточного супостата.

Западные державы устроили три похода против Советской республики. В первом (март—июль 1919 г.) главной силой выступала армия Колчака, возведённого с подачи Вашингтона в «верховные правители» России. Это «решающее», по аттестации маршала Фоша, наступление бесславно провалилось. Второй, прозванный Черчиллем «походом 14 держав», длился с июля 1919 по февраль 1920 года. Ставка делалась на генерала Деникина. Ему должны были ассистировать пограничные с Советской Россией страны. За исключением поляков, малые страны рвения не проявили. Опять фиаско. Костяк последнего, третьего похода Антанты (апрель — ноябрь 1920 г.), составляли войско польское и белогвардейская армия Врангеля.

Ещё до провозглашения Польши суверенным государством «польский национальный комитет», обосновавшийся в Париже, направил своим покровителям меморандум, в котором требовал передачи под контроль «армии Галлера», что в ударном темпе формировалась во Франции, Каменец-Подольска, Брест-Литовска и Ковно. «Эта оккупация, — читаем мы в меморандуме, — гарантировала бы Польше безопасность на востоке и могла бы служить базой для будущих военных операций союзников в России».

При рассмотрении сей заявки министр иностранных дел Франции Пишон предложил не мелочиться и принять за основу будущего территориального устройства границы «Польского королевства до его первого раздела в 1772 г.». Несмотря на возражения США и Англии, ориентировавшихся на этнический принцип при межевании границ, президент Клемансо продвигал шедшую от Наполеона модель «Польши 1772 года» и на Версальской мирной конференции. Кончилось наихудшим из вариантов – договорно восточные границы Польши и, следовательно, западная граница России не были оформлены. «Линия Керзона», прочерченная США, Англией и Францией 8.12.1919 г. и обещавшая «светлое будущее» отделённым от Советской России Белоруссии и Украине, имела вес рекомендации.

После выхода Деникина из игры французы и американцы решили — за неимением лучшего — ввести в действие польский резерв. Его сколачиванием «демократы» занялись по весне 1919 года. США, Англия и Франция поставили полякам полторы тысячи орудий и 10 млн. снарядов к ним, 2800 пулеметов, около 400 тыс. винтовок и 576 млн. патронов, порядка 700 самолетов3, две сотни броневиков, средства транспорта, связи, медикаменты, для вооружения «свободной Польши» сгодились арсеналы подвергшейся разоружению Германии. Полякам перепало из немецкого наследства 1200 пулеметов, 360 пушек и гаубиц для 30 дивизионов тяжёлой артиллерии, 1100 пушек для 63 дивизионов полевой артиллерии.

В эскадрилье им. Костюшко, ею командовал полковник армии США Фаунтлерой, служили сплошь американские летчики. Штабными разработками занимался в основном французский персонал. 70-тысячная «армия Галлера» обкатывалась в «пограничных инцидентах» и при захвате поляками Минска. Ползучая агрессия набирала обороты с лета 1919 года. Но за официальную дату начала польско-советской войны берётся 25 апреля 1920 г. В этот день Пилсудский огласил приказ «о восстановлении исторических польских границ». 7 мая 1920 г. пал Киев. Украшенный венком Батория «начальник» Польши предвкушал триумфальный марш по Москве.

Фортуна – дама капризная. Контрудар Красной Армии поверг захватчиков в бегство. Путь панов до Киева и обратно был отмечен погромами и насилием над беззащитными детьми, женщинами и стариками. С особой яростью они бесчинствовали в поселках Белоруссии и Украины, населённых преимущественно евреями.4 Чуть позже устроители «великой Польши» будут отыгрываться на попавших к ним в плен красноармейцах[3].

«Демократы» включили все рычаги и регистры ради спасения своих протеже — от угроз новой интервенции до «ублажения» Москвы. А пока англичане заговаривали нам зубы обещаниями затвердить в качестве границы между Польшей и Советской Россией «линию Керзона», если дальше этой линии войска Тухачевского не продвинутся, французы брали быка за рога. Не теряя ни часа, они организовали массированные поставки (через Германию) оружия, боеприпасов, техники для восполнения польских потерь. Французские офицеры переняли командование войсками Пилсудского, сотворив «чудо на Висле». Части Красной Армии были вынуждены откатиться на исходные позиции.

Маршал Фош, вдохновитель «чуда», подбивал западных политиков на мобилизацию 2-миллионной орды против России. Нашествие с западного направления должно было сочетаться с приливом японской агрессии на востоке. Не упустим, что под контролем Японии оставались в это время обширные районы Дальнего Востока. Советское политическое руководство дрогнуло. Во избежание худшего оно пошло на подписание 18 марта 1921 г. рижского мирного договора, на восемнадцать с половиной лет располосовавшего по живому Украину и Белоруссию.

«Чудо на Висле», коим французы одарили Пилсудского, стало его путеводной звездой. В мае 1926 г. он установил в стране личную диктатуру, знавшую ответственность лишь «перед Богом и историей». «Начальника» Польши заносило почти на каждом вираже. Он требовал наделения Польши статусом «великой державы», обладающей подстать Франции и Англии правом вето по меньшей мере в восточно-европейском, а ещё лучше — и в центрально-европейском диапазоне.

Польские запросы осложняли ход Локарнской конференции 1925 г. Её решения лишь усугубляли пороки версальской конструкции, обещавшей благоустроенность на западе и простор для военно-политического блуда на востоке. Мининдел Франции А.Бриан подал, было, голос в пользу гарантий неприкосновенности всех сложившихся европейских рубежей и тут же смолк, встретив афронт со стороны англичан и немцев. Квази-компромисса удостоили польско-германскую и германо-чехословацкую границы – возможные споры предложили решать в арбитраже. Литве и Советскому Союзу не перепало и сей толики.

Веймарский шеф-дипломат Г. Штреземан резюмировал: «В Локарно был взорван краеугольный камень всей версальской системы». Помимо восстановления суверенитета Германии над Рейнской областью министр предвкушал «возвращение немецких территорий на востоке». О.Чемберлен, глава британского Форин офиса, смотрел глубже и дальше. Он выстраивал безопасную Европу «без России и против России». В локарнском договорном комплексе ему виделся новый «Священный союз», в котором Германии отводилась функция «бастиона западной цивилизации». Тогда-то лорд Бальфур ввёл в оборот понятие «умиротворение».

Британский зов плотнее сомкнуть ряды русофобов пришёлся Польше по вкусу. Большая Антанта сникла, малая трещала по швам. Прорисовывались контуры иных военно-политических комбинаций, и Варшаве требовалось держать ухо востро, дабы не промахнуться в сотворении очередного кумира. Пилсудский определится на рубеже 1933—1934 гг.

Между тем А.Бриан, дабы подлатать реноме Франции, выступил в апреле 1927 г. с предложением объявить войну вне закона и кодифицировать идею «вечного мира» посредством договора между Францией и Соединенными Штатами. Вашингтон поддался уговорам, но настоял на придании договоренностям многостороннего характера. Путевку в жизнь «пакту Бриана — Келлога» дали 15 стран, поставившие под ним 27 августа 1928 г. свои подписи.

Москву не допустили к выработке текста документа. Это наводило на мысль, как заявил Г.В. Чичерин, что в очередной раз оттачивается «орудие изоляции и борьбы против СССР». Наркоминдел имел предостаточно оснований так оценивать ситуацию. Англия, а также Польша выступали против участия в пакте Советского Союза, утверждая, что осуждение войны и отказ от неё как орудия национальной политики трудно сделать «универсальным» или «подходящим» в отношении не признанных всеми государств и к тому же не способных «обеспечить поддержание доброго порядка и безопасности в пределах их территорий». Французы колебались. За приглашение СССР войти в состав стран – учредителей пакта высказались США. Сошлись на том, что советских представителей не будет на церемонии подписания документа в Париже, но в тот же день посольство Франции в Москве официально предложит Советскому Союзу присоединиться к пакту.

В конце концов к «пакту Бриана — Келлога» примкнуло 63 государства. Количество участников, однако, не компенсировало качественных пробелов, присущих этому акту. Мировое сообщество обогатилось очередной декларацией о намерениях. Отдавая себе в этом отчёт, Бриан выступил за учреждение «федеративного европейского союза» как постоянно действующего института – прообраз ОБСЕ, – наделённого исполнительными полномочиями. Против инициативы Парижа выступили Англия и Испания. Веймарская республика обусловила возможное присоединение к союзу признанием «всеобщего равенства» за членами федерации. Советская Россия загодя исключалась из союза, который предполагалось озадачить улаживанием также социальных трений, упреждением революционных взрывов, преодолением рыночными механизмами экономических трудностей.

Награждение творцов Локарно – А. Бриана, О. Чемберлена, Г. Штреземана Нобелевскими премиями мира выдавало мину замедленного действия за добродетель. Ситуацию не просветлил и «международный поцелуй», как назвал «пакт Бриана — Келлога» американский острослов. Бал продолжала править одержимость – во что бы то ни стало очистить планету от «скверны». Её называли «большевистской», пристегивая сей ярлык к любому неудобью.

Читателю дано самому вычислить, имелась ли и какая взаимосвязь между посулами вернуть немцам «территории на востоке», разрывом Лондоном дипломатических отношений с Москвой (1927 г.) и британскими попытками вовлечь в новое издание антисоветского альянса Германию, Францию, Польшу, Японию, США. Женевские переговоры о разоружении «демократы» уподобили толчее воды в ступе. Они срывали попытки купировать негативную динамику Локарно, откуда бы таковые ни исходили. Тем больше досадило рьяным «цивилизаторам» заключение СССР и Германией 24 апреля 1926 г. договора о нейтралитете.

Берлинский договор устанавливал: (1) основой взаимоотношений двух стран остается Рапалльский договор; (2) в случае неспровоцированного нападения третьей державы или группы третьих держав другая сторона будет соблюдать нейтралитет; (3) стороны не будут примыкать к коалиции третьих стран, имеющей целью подвергнуть экономическому и финансовому бойкоту одного из участников договора.

Москве далее удалось убедить прибалтов, Румынию и даже Польшу подписать так называемый протокол Литвинова, который вводил в силу принцип отказа от войны как метода решения межгосударственных споров, не дожидаясь завершения процедуры ратификации «пакта Бриана — Келлога» другими странами. Вскоре СССР достигнет договорённостей с Литвой, Чехословакией, Югославией, Румынией, Турцией об определении понятия «агрессии». Англичане не уставали тогда твердить: будучи империалистической державой, Британия не может не быть агрессивной.

Эти фланкирующие действия являлись органичной частью советской программы неделимой международной безопасности. Разрыв между накоплением орудий насилия и недекларативным противовесом им разрастался. Конец мировой войны не приближал конца чумы милитаризма. Подрывными акциями и рейдами против Советского Союза воинственный дурман не исчерпывался. Причём раздел мирового сообщества на чистых и нечистых уже не отражал специфики назревавшей очередной перегруппировки сил. Геополитика диктовала новое измерение пространства и времени.

Германия в веймаровском издании медлила стелиться под патентованных «демократов». Где выпадал шанс, она искусно играла на слабых струнах претендентов во вселенские поводыри и, случалось, с громким эхо. Рапалло 1922 г. и Берлинский договор 1926 г. тому подтверждение. Головной боли Лондону, Парижу и Вашингтону добавляла чехарда в высшем немецком эшелоне. 14 выборов в рейхстаг за 14 лет (вдвое чаще, чем предусматривала конституция), 14 канцлеров. Теряйся, в кого инвестировать, не будучи уверенным, что на очередном распутье Берлин «не оступится». Непорядок. Устранить его должна была твёрдая рука.

Что касается США, известно – они положили глаз на нацистскую активность ещё в 1922 году. Помощник американского военного атташе Т.Смит не преминул отразить в докладной о встрече с Гитлером браваду собеседника – не дожидайтесь, когда вам придётся столкнуться с коммунистами на поле брани, поручите нам разделываться с ними. В Вашингтоне сентенции будущего фюрера не оставили без внимания. Так или иначе, помимо «швейцарских» средств к нацистам потекли полновесные американские доллары.

И чтобы деньги не пропали втуне, к Гитлеру пристроили Э.Ганфштенгля. Рождённый от немца и американки, выпускник Гарвардского университета, он был вхож в круг, где обкатывалась политика Соединённых Штатов. По окончании Первой мировой Ганфштенгль прибыл в родные пенаты, завёл связи среди мюнхенской знати, деятелей культуры и искусства. Двери их салонов он разомкнул нацистам. Американец организовал контакт Гитлера с семейством Черчилля за полгода до того, как нацисты возьмут власть.

«Обтесывание» Гитлера, коим занимался Ганфштенгль, дало всходы. Что-то отразилось на страницах «Майн Кампфа», над которыми подраставший фюрер корпел в 1924 г. Американские ссуды позволили превратить захудалый листок «Фелькишер беобахтер» в общегерманский рупор НСДАП. Заслуги Ганфштенгля будут щедро вознаграждены. Он получит пост иностранного пресс-секретаря партии и руководителя отдела иностранной прессы в штабе заместителя фюрера[4].

В 1937 г. Ганфштенгль покинул фюрера и Германию. Исчез незаметно, будто бы встревоженный за свою безопасность. Или Гитлер сбился с пути, на который его наставляли? Или «Центр» счел законченной возложенную на Ганфштенгля миссию? Финал необыкновенной карьеры американца свидетельствует сам за себя – спустя некоторое время однокашник Фр. Рузвельта по Гарварду станет советником президента США.

Подведем промежуточный итог. Нацистское движение обрело размах, и его предводитель покорил властные высоты не вдруг и не с тощей мошной. Сброс в небытие Веймарской республики и замещение ее «тысячелетним рейхом» не верно замыкать на недовольство вялой властью немецкого олигархического капитала, юнкерства и его отпрысков или на мировой экономический кризис. Докризисные 20-е гг. отмечены нагнетанием напряженности. «Дыхание грядущей войны чувствуется повсюду», — подчеркивалось в декларации делегации СССР, оглашенной 30 ноября 1927 г. на заседании подготовительной комиссии Лиги наций по разоружению. Британские консерваторы вкупе с администрацией США моделировали «решительное» нашествие на Советскую Россию. На него планировали подрядить с запада — Францию, Германию, Польшу, Латвию, Эстонию, Румынию, Венгрию, Югославию, остатки группировок Деникина, Врангеля, казачьих атаманов и с востока — Японию, а также Чан Кайши.

Межимпериалистическая рознь подкосила затею. Разрыв Лондоном дипотношений с СССР не нашел подражателей (кроме Канады). Немцы охотно кассировали предоплату за будущие «подвиги». К 1930 г. на восстановление и модернизацию экономики Германии с внедрением технологий двойного назначения притекло из-за рубежа 28–30 млрд.долларов. Немцы выплатили за тот же период репараций на сумму 10–11 млрд.марок. Баланс недурной. Однако роль галерных гребцов веймаровскую поросль по-прежнему не соблазняла. Это продемонстрировала история с КВЖД. Подробнее об этом чуть ниже.

Разразившийся в конце 1929 г. «великий кризис» развенчивал империалистическую систему как таковую. Разящий удар пришелся на его эпицентр. Промышленное производство в Соединенных Штатах сократилось на 46,2%, национальный доход уменьшился вдвое. 17 млн. человек потеряли работу. Для сравнения: в Германии спад производства составил 40,6%, в Японии – 36,7%, во Франции – около трети. Число лишившихся работы — 7,5 млн. у немцев, около 3 млн. у японцев. Над Англией кризис чуть расслабился, там производство уменьшилось на четверть.

Политический небосвод Штатов заволокли грозовые тучи. Впервые после войны Севера и Юга повисла на волоске гражданская система власти. Пронесло – недостало поруки меж заговорщиков. Иначе силовики оседлали бы Белый дом с необозримыми последствиями для Западного и Восточного полушария.

Вспомним, что идеологи империализма связывали само возникновение кризиса с кознями Москвы и Коминтерна, с «демпингом» советских товаров, произведенных «принудительным трудом». К «крестовому походу» против СССР взывал Ватикан. Унаследуй военная хунта гуверовские наработки, она не стала бы мельтешить и почти наверное ринулась, увлекая «демократическую» челядь, во все тяжкие. Участники планировавшегося в президентство Гувера антисоветского похода уже до деталей проработали уточненные варианты раздела России.

Вернемся к КВЖД. На захват дороги и арест ее советского персонала Чан Кайши подбили Вашингтон и Лондон. Американцы прикидывали, как после непродолжительного управления объектом «нейтральной комиссией» они выкупят дорогу и создадут плацдарм вдоль 2500-километровой советской границы. Англия не возразила против присмотра «нейтралов» над отобранной у России КВЖД. С характерным для британцев подтекстом: соглашайся в принципе, отвергай по существу. Экспансии в регион Соединенных Штатов Лондон предпочитал упрочение позиций Японии. Отметим, что англо-американские противоречия во многом окрашивали расстановку сил на мировой арене вплоть до 1939—1940 гг. В период кризиса они приняли конфликтный характер. Альбиону удалось подурезать влияние США в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке и оттеснить американцев с первого места в международной торговле.

Японцы рассудили примерно так: США вздумали пожать плоды чужого рвения. Токио с конца XIX века исподволь превращал Поднебесную в сферу своего как минимум преимущественного влияния. «План Стимсона» вошел в клинч с «планом Танаки». Последний предписывал, отталкиваясь от достигнутого, взвинчивать тему «освоения» северо-восточных провинций Китая с последующим выходом на советское Приморье и Сибирь. Маньчжурия, пронизанная компрадорской гнилью, просилась стать полигоном отработки стратегии и тактики японской экспансии.

Конец 1931 г. стал для Токио отправным в эскалации его агрессии, навлекшей безмерные беды на человечество и в конце концов низвергшей саму Японию в бездну. Предоставим слово госсекретарю администрации Гувера и рузвельтовскому военному министру Г. Стимсону. Он со знанием дела отслеживал путь во Вторую мировую войну «от железнодорожных рельсов под Мукденом».

По экономическим и прочим соображениям Берлин не хотел омрачать отношения с СССР и к затее с КВЖД не примкнул. Однако рейхсканцлеров Мюллера (1928—1930 гг.) и Брюнинга (1930—1932 гг.), искавших, как капитал приобрести и невинность соблюсти, теснили Папен, Людендорф и Гитлер. Канцлер Шлейхер (1932—1933 гг.) подыгрывал этой троице, которую не надо было уговаривать включиться в изгнание «русских» за можай и еще лучше за Урал. России ипсо факто – в силу существования мешала «избранным» вершить земные дела.

Чтобы жила Британия, провозглашал Н. Чемберлен, Советская Россия должна исчезнуть. Принятый в сферах, где рождались доктрины Альбиона, лорд Ллойд обозначал их суть так: «Отвлечь от нас (англичан) Японию и Германию и держать СССР под постоянной угрозой». «Мы, — заявлял лорд, — предоставим Японии свободу действий против СССР. Пусть она расширяет корейско-маньчжурскую границу вплоть до Ледовитого океана и присоединит к себе дальневосточную часть Сибири… Мы откроем Германии дорогу на восток и тем обеспечим столь необходимую ей возможность экспансии».

Откровения Ллойда датируются 1934 годом и нуждаются в существенной поправке. «Свобода действий» Японии уже была предоставлена, а «дорога на восток» Германии приоткрыта. Лондон и Вашингтон наперебой обхаживали реальных и потенциальных агрессоров. Мининдел Германии Г. Штреземан отмечал, что в постверсальский период внешняя политика Берлина ни у кого «не находила более искреннего признания, чем в Соединенных Штатах».

Каким содержанием наполнялся с середины 20-х гг. «подновленный» немецкий курс? Нацистские установки отличала оголтелая заостренность. Освежим в памяти речения достопочтенных господ. «Германия не в состоянии реализовать свои потенциальные возможности внутри четырех стен рейха». Но это не Гитлер. Это министр юстиции Е. Кох-Везер, не член НСДАП. Возвращения немцам их бывших колоний требовал президент рейхсбанка Я. Шахт. Обербургомистр Кельна К. Аденауэр собственноручно отписал: «В самом рейхе слишком мало места для большого населения… Нам нужно иметь для нашего народа больше пространства и, стало быть, иметь колонии».

За что расточал Штреземан комплименты в адрес США? Самые увесистые транши – легальные и тайные – текли в Германию из-за океана. Заботами Вашингтона рейх избавился от бремени репараций. Американцы сочиняли планы Дауэса (1924 г.) и Юнга (1928 г.), «мораторий Гувера» (1932 г.). «Деньги – мышцы войны». Неважно, были ли Гувер и его госсекретари знакомы с этой максимой Цицерона. Но действовали они соответственно: чтобы конь не споткнулся в походе, его должно подковать, а узду вверить поводырю, не ведавшему страха и сомнений[5].

Руководство США, похоже, неопределенно долго не подпустит посторонних к документам, изъятым американцами в 1945 г. из последней штаб-квартиры Гитлера в Тюрингии. Слишком много там излишних ответов на вопросы, как и почему человечество было сброшено в пучину Второй мировой, что влекло Вашингтон к нацистам с 1922 г. и отчего в годину мирового кризиса он поспособствовал возведению Гитлера на рейхсканцлерский престол.

Ныне мало кто из сведущих усомнится, что на сходке у банкира Шредера в Кельне, когда на Германию напяливали НСДАПовское ярмо, зримо или незримо присутствовали эмиссары США. Крутился ли у порога Ганфштенгль или обошлось без него? Кто-то разглядел в тамошних апартаментах тень Дж.Ф. Даллеса. А почему бы, собственно, ему и не быть в той компании? Он состоял на службе в адвокатской конторе, совладельцем которой был Шредер-старший, осевший до Первой мировой войны за океаном и набравший заметный вес на американской финансовой ниве.

Потомки разберутся, кто вёл ведущую партию в демонтаже Веймарской республики – американские олигархи вкупе с германскими или правительственные инстанции США. Неоспоримо одно: крестным отцам Гитлера надлежало отдавать себе отчёт в том, что они вступают на тропу войны. Войны, невиданной по числу жертв, по охвату пространств, по жестокости. На 1931—1932 гг. пал перелом в развитии Германии, а в Японии «зацвела вишня»[6].

«Выполнение пятилетки (в Советском Союзе) создает серьёзную угрозу Японии…Соответственно монголо-маньчжурская проблема требует быстрого и эффективного разрешения», — зафиксировала стенограмма заседания кабинета министров в Токио 7 июля 1931 г.

В Германии на выборах летом 1932 г. нацисты собрали 37,4% голосов. Шляйхер в сговоре с Гитлером вскоре распустил рейхстаг. На волне отчаяния, порождённого кризисом, НСДАП, согласно опросам, могла при внеочередном голосовании урвать абсолютное большинство. Но маятник общественных настроений качнулся влево. 6 ноября 1932 г. от гитлеровцев отпало 2 млн. избирателей. И 19 ноября 1932 г. хозяева более 160 крупнейших банков и промышленных кампаний направили президенту Гинденбургу меморандум с рекомендацией учредить «диктаторское правительство» во главе с Гитлером.

Правящие круги в Европе и за океаном насторожили также результаты ноябрьских (1932 г.) выборов в США. Г.Гувер, олицетворявший крайне правый спектр, уступил Белый дом Фр. Рузвельту, пообещавшему электорату «новый курс» во внутренней и внешней политике. Во что выльется «новизна»? Надёжней, казалось, без заминки завершить начатое, урезав преемнику поле для маневра. В Азии, как некогда у нас говаривали, процесс уже пошёл. На очереди – Европа.

18 сентября 1931 г. Токио вписал первую строку в летопись Второй мировой. Малыми силами (всего-то 14 тыс. военных!) японцы напали на казармы китайских войск в Мукдене, Чанчуне и других городах. Это была разведка боем. Расчёты оправдались. Чан Кайши приказал армии сопротивления агрессору не оказывать, а народ наставлял «соблюдать спокойствие и выдержку». Не обманулись японцы и в ожидавшейся реакции США, Англии и Франции – они не собирались брать сторону Китая и лишь невнятно взывали, как агрессора, так и его жертву, к уважению устава Лиги наций, «пакта Бриана — Келлога», «договора девяти держав»[7].

«Договор девяти» пришёл «демократиям» на ум после того, как японцы атаковали (28 января 1932 г.) Чапей – предместье Шанхая. Вашингтон предложил объявить примыкавший к Шанхаю район, средоточие интересов американских монополий, «нейтральной зоной». Японцы отвергли американский «компромисс».

Попутно учреждались «комиссии», ублажавшие Токио и выкручивавшие руки Нанкину. От китайцев требовали признать «особые права» Японии в Северо-Восточном Китае с учётом опасности, исходившей «со стороны северо- маньчжурских границ». Признать с благодарностью, ибо японцы помогали режиму Чан Кайши расправиться с теснившим его «красным драконом».

Адвокатами Японии в Лиге наций выступали британцы. При обсуждении «доклада Литтона» (опубликован в октябре 1932 г.) глава Форин офиса Саймон парировал все обвинения Японии в агрессии. Пока и если экспансия Токио не уклонится излишне на юг, японцы могли полагаться на «лояльность» Альбиона. Англо-японский союзный договор 1902 г., нацеленный перво-наперво против России, хотя и не против неё одной, официально скончался в 1921 г. Перед нами случай, когда дух бодрствовал в отрыве от плоти. И аукнется он, в чём мы убедимся, ещё не раз.

Если мировые события не растаскивать по национальным сусекам, нельзя не приметить очевидных заимствований из японского опыта германским нацизмом и итальянским фашизмом при выработке их захватнических сценариев. Та же игра на противоречиях в стане «демократий», на их готовности откупаться чужими интересами; бойкот Лиги наций, шантаж «левыми призраками». «Цивилизаторы» прикрывали свой срам «невмешательством». «Невмешательством», применявшимся с разбором. Когда нацисты и фашисты терзали Испанскую республику, эмбарго их не коснулось. Блокировались поставки военных материалов республиканцам. Также не испытывали неудобств с приобретением оружия в США и Англии японцы по ходу их «экспедиции» в Китай.

Пространное повествование о политике Токио в ХХ веке призвано помочь разобраться в переплетении событий, тем паче, что в 20–30-х гг. заглавные роли на европейской и дальневосточной сценах озвучивали подчас одни и те же актёры. Э. Деладье, подводя в 1963 г. черту под своим бурным политическим прошлым, признавался: в разгар кризисов «идеологические проблемы часто затмевали стратегические императивы». Не часто, а как правило. И не только после Первой мировой войны, но и по окончании Второй. К сожалению, по сию пору за новое слывет основательно заблудшее старое.

Итак, 4 января 1933 г. А. Гитлер был определён в душеприказчики Веймарской республики. 30 января президент П. Гинденбург выдал ему мандат на формирование правительства «национальной концентрации» (позаимствуем сей термин у К. Аденауэра). 28 февраля появился декрет «В защиту народа и государства». Он открывал серию актов, сводивших на нет гражданские права. Месяц спустя рейхстаг — при поддержке партии центра — наделил Гитлера «чрезвычайными полномочиями». 14 июля имперский кабинет провозгласил НСДАП единственной державной партией. Остальные политические сообщества, а также профсоюзы распускались.

Вот несколько этапных дат нацистского восхождения с рубежа: «мы начинаем там, где Германия кончила 600 лет назад», «к политике будущего — к политике завоеваний» («Майн Кампф»). «Не провинции, а геополитические категории, не национальные меньшинства, а континенты, не нанесение поражения, а уничтожение противника, не союзники, а сателлиты, не смещение границ, а перетасовка государства всего Земного шара, не мирный договор, а смертный приговор», — такими должны были быть по Гитлеру цели великой войны.

Спросим: что, «демократам» не было известно, где оседают миллиарды британских или американских банков, переводимые на счета нацистов и их немецких сообщников? Что, «Виккерс», «Империал Кемикл», «Стандард ойл», «Дюпон» и пр. не догадывались, зачем немцам нужно новейшее ноу-хау? Не станем приписывать вся и все нацистскому искусству сколачивать пятые колонны, «разрушать врага изнутри, заставлять его разбить самого себя своими же руками» (Гитлер). Обойдемся без упрощений. Ограничимся констатацией – социальные инстинкты затмевали здравый смысл.

Судя по доступным исследователям данным, правившие структуры США усерднее британцев мостили нацистам путь к власти. Но очевидно и другое. Тяготы кризиса сузили возможности Вашингтона выступать «мировым поводырем». Деляческая посылка В.Вильсона — «перед нами стоит задача финансировать весь мир, а тот, кто даёт деньги, должен научиться управлять миром» — под гнётом кризиса подувяла. «Новый курс» Рузвельта с упором на самодостаточность и, по возможности, без экскурса вовне верстал оппортунизм и «изоляционизм». Конкурентам давался шанс.

Альбион тут же встрял и, играя на опережение, принялся «осовременивать» версальскую конструкцию. Авторство «пакта четырёх» обычно приписывают Б. Муссолини. Начальный эскиз соглашения о «сотрудничестве четырёх держав в европейских и внеевропейских, в том числе колониальных вопросах» набросал дуче. Но не вернее ли мнение, что Муссолини лишь обобщил смысл англо-итальянских дискуссий о значимости перемен в администрации США, захвата власти в Германии ультрарадикалами, разгоравшемся дальневосточном пожаре, о других сдвигах в политическом климате? Только неисправимо наивные поверят, что премьера Макдональда и его мининдел Саймона удалось бы заманить в Рим сырой, необкатанной идеей. На кону коррекция версальского кругозора. И логично, что центральное место заняла ревизия договоров, продиктованных «демократами» Германии, Австрии, Венгрии, Болгарии. И над всем остальным — наделение задуманного «квартета» прерогативой подчинять («воздействовать») своей воле третьи страны.

Полтора десятилетия Веймарская республика без толку домогалась очищения от «скверны Версаля». Не минуло и полутора месяцев с момента канцлерства Гитлера, как Германию одарили статусом великой державы и пригласили на равных с Лондоном, Парижем и Римом судить и рядить в Европе.

Информируя 23 марта 1933 г. палату общин о римском вояже, Саймон упирал на то, что «лучше мирным путем изменить тот или иной пункт (версальской системы), чем явно нарушить его». О каких «пунктах» шла речь? Наряду с равенством в вооружениях за рейхом признавалось право на пересмотр «законным путем» всех прежних урегулирований. Примечание, что в спорных вопросах участники пакта будут действовать согласованно, ничего не меняло. Весомей было признание несовершенств учинённого в 1919—1920 гг. передела мира, фактическое освящение реваншизма в нацистской редакции.

Под нажимом широкого возмущения текст пакта ко дню его парафирования (7 июня 1933 г.) прихорошили. Появились ссылки на устав Лиги наций, на локарнские договоренности и «пакт Бриана — Келлога». Опустили упоминание Австрии, Венгрии и Болгарии. Провели связь между полноправием Германии в вооружениях и подработкой системы обеспечения безопасности всех наций. Убрали тезис о «воздействии» на третьи страны.

«Пакт четырёх» в этом виде нашел поддержку за океаном. Вашингтон охарактеризовал его как «доброе предзнаменование». Словесная эквилибристика, однако, не развеяла подозрений и тревог стран малой Антанты и Польши, мировой общественности. Тем не менее 15 июля пакт о «согласии и сотрудничестве» был подписан. Подписан, но не ратифицирован французским национальным собранием.

Берлин это не обескуражило. Ровно два месяца спустя, 15 сентября, немцы ультимативно потребовали «полного равноправия» в области вооружений, а ещё через четыре недели покинули женевскую конференцию по разоружению и вышли из Лиги наций. Гитлер аргументировал данное решение соображениями «чести» и отвержением попыток обращаться с «немецкой нацией как бесправной и второразрядной»

Нацистские литавры несколько смутили «демократов». Они предпочли бы менее шумную аранжировку при движении к общей цели. Лондон и правые группировки Франции влекли нацистские приманки: двусторонние проблемы решать полюбовно, а общеевропейские — за счёт России. «Отношение Германии к определённым другим странам зависит от того, какова будет точка зрения англосаксонских держав в отношении Германии», — подчеркивал внешнеполитический спикер нацистов А.Розенберг в ответ на просьбу американского дипломата Н. Дэвиса пояснить подход Берлина к СССР (апрель 1933 г.). С чего бы подобная увязка? Подтекст отчасти раскрывает беседа Гитлера с Раушнингом. «Советская Россия – большой кусок, — говорил фюрер. — Им можно и подавиться. Не с неё я буду начинать».

В мае 1933 г. А. Розенберг донёс до сведения британцев «большой план» своего шефа. Некоторые его составные высветил дипломат Бисмарк: «Польша скоро увидит, что Франция её покинула. Тогда она будет вынуждена отказаться от польского коридора в обмен на право пользоваться вольной гаванью Данцига и на возможные территориальные компенсации (на Украине)…» На замечание канадского интервьюера – Советский Союз воспротивится сей компенсации — Бисмарк ответствовал: «Мы парализуем СССР, сосредоточив против него ненависть и силы всего мира». Забыл внук железного канцлера заветы деда

Гугенберг, немецкий министр хозяйства, выступая на международной экономической и финансовой конференции в Лондоне (июнь 1933 г.), призывал западные державы совместными усилиями положить конец «революции и внутренней разрухе», исходной точкой которых является Россия. Он потребовал далее вернуть Германии колонии и предоставить «лишённому территории народу» новые земли, где «эта энергичная раса могла бы расселиться». Гугенберг хватил лишнего и был отозван с конференции. Свежеиспечённые берлинские власти, обихаживая партнёров по «пакту четырёх», налегали тогда на «миролюбие».

«Пакт четырёх» помещал Варшаву в шеренгу безликих третьих стран. На Францию, конечно же, надежд нет. В апреле 1933 г. поляки предлагали Парижу принять жёсткие меры против перевооружения Германии, но услышаны не были. Пилсудский занялся тестированием, на кого бы выгодней облокотиться. Диктатору Польши импонировал хваткий стиль германского диктатора. В ответ на заверения Гитлера, что «германское правительство намерено действовать строго в рамках существующих договоров», он дал отмашку на диалог с Берлином и отрядил на это поприще особо доверенных мининдел Ю.Бека и Ю.Липского (с июля 1933 г. посла в Германии).

Поубавим мрачных тонов при систематизации свершений 1933–1934 гг. СССР и США установили дипотношения. В нотах, которыми 16 ноября обменялись две столицы, выражалась надежда на то, что советско-американские отношения навсегда останутся нормальными и дружественными и им «отныне удастся сотрудничать для своей взаимной пользы и для ограждения всеобщего мира». Воистину, больше всего пострадавших на переходах от слов к делу. От добрых, разумеется, слов к конструктивным делам[8].

Распад большой Антанты, как результат третирования британцами интересов Франции, охлаждение отношений с Польшей, вздымавшийся германский национализм отрезвляюще подействовали на некоторых французских политиков. 29 ноября 1932 г. был подписан советско-французских договор о ненападении. Потребность в упрочении безопасности повлекла рассмотрение моделей совместного реагирования на подготовку Германии к войне. В декабре 1933 г. Москва предложила заключить с Францией и Польшей региональное соглашение о взаимной защите от германской агрессии. Включиться в него были приглашены Бельгия, ЧСР, Литва, Латвия, Эстония и Финляндия. Кроме «взаимной защиты» от немецких поползновений, договаривающиеся страны были бы обязаны оказывать одна другой дипломатическую, моральную и возможную материальную помощь при военном нападении, не означенном в тексте соглашения.

Мининдел Л. Барту выдвинул встречную идею – заключить восточный пакт, который мог бы свести вместе под знаком добрососедства и миролюбия Советский Союз, Германию, Польшу, Литву, Латвию, Эстонию, Финляндию и Чехословакию. Франция выступала бы гарантом его выполнения. Москва приняла соображения Барту за основу. Совместными усилиями был составлен проект пакта взаимопомощи между восемью названными странами, сопряжённого с франко-советским договором о взаимопомощи, который подлежал одновременному заключению. Продвижению идеи коллективной безопасности в Европе способствовало вступление СССР в Лигу наций (сентябрь 1934 г.). Русофобам стало сложнее заглушать голос Москвы, наделённой статусом постоянного члена совета Лиги.

Со ссылкой на «страх перед советской агрессией» и под утверждения, что «пакт служит окружению Германии», Берлин категорически отказался примкнуть к проекту. Вслед за немцами его отклонило польское руководство. Ещё раньше против восточного пакта выступил Лондон.

Главная ошибка людей, приметил Клаузевиц, состоит в том, что бед сегодняшних они боятся больше бед завтрашних. Это как раз про Варшаву. Посол США В. Буллит писал в июле 1934 г. из Москвы госсекретарю К. Хэллу: отказ Пилсудского участвовать в восточном пакте связан с ожиданием советско-японской войны; маршал хотел бы сохранить свободу рук на востоке, чтобы «воссоздать там прежнее величие Польши».

Борьба против восточного пакта сближала Варшаву, Берлин и Токио. Пилсудский и Гитлер сговаривались касательно аншлюса Австрии и раздела ЧСР и, главное, о совместных действиях против СССР при ожидавшихся осложнениях в Дальневосточном регионе. Практическому наполнению «декларации Липский – Нейрат» (январь 1934 г.) стороны придали подчёркнуто русофобскую окраску к вящему удовлетворению Англии. 27 июля 1934 г. немцы и поляки условились, коль скоро восточный пакт состоится, оформить военный союз с Японией и попытаться вовлечь в него Венгрию, Румынию, прибалтов и Финляндию.

По польским гороскопам, советско-японский конфликт должен был разразиться не позднее весны 1935 г. Полякам мерещилось, писал Ф.Марек, посол Австрии в Праге, как «при активном участии Японии и посильном участии Германии от России будет отделена Украина». В такт политическому ухаживанию друг за другом Варшава и Токио энергично развивали военно-техническое сотрудничество, налаживали координацию деятельности их разведок и других спецслужб[9].

Судьба, сходная с восточным пактом, постигла советское предложение (май 1934 г.) о преобразовании конференции по сокращению и ограничению вооружений в постоянную конференцию мира, наделённую полномочиями оказывать государствам, над которыми нависла угроза, «своевременную, посильную помощь». Франция и ряд малых стран проявили интерес к этой инициативе и тут же сникли. Англия — безапелляционно против. Госсекретарь США К. Хэлл заявил советскому представителю, что он не может связывать себя определенным «за» или «против» проекта по причине сдержанного отношения американцев к участию в любой международной организации.

Убийство Л. Барту (9 октября 1934 г.) истончило связующую нить, что наметилась в советско-французских контактах и обещала подвижки на благо европейской безопасности. Новый мининдел П. Лаваль демонстрировал показную «преемственность» курса Барту. Да, 5 декабря 1934 г. он подписал соглашение, обязывавшее Францию и СССР не вступать в переговоры с правительствами, приглашёнными участвовать в восточном пакте, и в особенности с теми из них, которые пока не готовы присоединиться к пакту, если эти переговоры способны нанести ущерб подготовке восточного регионального пакта или соглашений, с ним связанных. Подкреплялось намерение «способствовать усилению духа взаимного доверия в отношениях» между Парижем и Москвой. Неделю спустя к этому соглашению присоединилась Чехословакия. Открылась перспектива выхода на франко-советский и советско-чехословацкий договоры о взаимной помощи.

Да, 2 мая 1935 г. состоялся франко-советский договор о взаимопомощи. Стороны обязались оказывать друг другу помощь и поддержку в случае угрозы нападения «какого-либо европейского государства», покушений на их территориальную целостность и политическую независимость. Подписанный двумя неделями позже советско-чехословацкий договор о взаимопомощи был отредактирован в сходном ключе. Мининдел ЧСР Э.Бенеш, однако, оговорил вступление в силу обязательства об оказании друг другу помощи готовностью Франции выступить в защиту жертвы агрессии.

Последующие годы доказали — эффективность международных актов определяется не совершенством употребленных в них формулировок, но практикой исполнения взятых обязательств. Для Лаваля договоры с СССР и Чехословакией являлись не руководством к действию, а рычагом давления на Германию. «Иметь больше преимуществ» в переговорах с Берлином и предвосхитить сближение немцев с Москвой — так разъяснил французский министр Беку философию достигнутых договорённостей. Лаваль просаботировал заключение военной конвенции, без которой обязательства о взаимопомощи недорого стоили.

Тем временем в движение пришёл «западный фронт». 13 января 1935 г. жители Саара выступили за присоединение к Германии. В канун плебисцита Лаваль публично заявил о «незаинтересованности Франции в исходе голосования». Вердикту в пользу Германии поспособствовали Англия и Италия. И, как следовало ожидать, саарский прецедент подстегнул экспансионистские притязания нацистов. «Фелькишер беобахтер», например, потребовала проведения плебисцита в «восточном Сааре» — в Мемеле.

«Демократии» стоически не замечали связи между вожделениями нацистов касательно «жизненного пространства» и демонстративной милитаризацией страны. К началу 1935 г. численность регулярной германской армии дошла до 480 тыс. человек (против 100 тыс. человек, разрешённых Версальским договором). Советские предостережения не подействовали на англичан и французов. В феврале 1935 г. известили Берлин о готовности погасить – с соблюдением некоторого декора — военные статьи Версаля.

Сказано – сделано. МИД Германии препроводил 16 марта послам Англии, Франции, Польши и Италии текст «закона о воссоздании сил национальной обороны». Вводилась всеобщая воинская повинность, а запланированные 12 корпусов и 36 дивизий объявлялись «армией мирного времени». Тут даже Лаваля покоробил нацистский нахрап, и он отважился инициировать коллективный протест. Забегая в апрель, отметим, что старания Англии заблокировать принятие Лигой наций любой резолюции с антинацистским оттенком не сработали. Совет Лиги квалифицировал закон от 16 марта как нарушение действовавших урегулирований, на что Берлин заявил, что Лига наций не имеет права выступать «судьей Германии».

Форин офис слегка пожурил немцев за угловатость и предложил себя в модераторы. Британская консервативная пресса прокомментировала линию Альбиона достаточно внятно: «принудительные меры в отношении Германии не должны предприниматься. Локарно было ошибкой, а восточное Локарно было бы ещё большей ошибкой». В беседах с Саймоном (24–26 марта 1935 г.) Гитлер убеждал гостя, что только национал-социализм способен «сохранить Германию, а также всю Европу от самой страшной (большевистской) катастрофы». Но это станет возможным, напирал фюрер, если Германия вооружится. Возражений со стороны Саймона, судя по записям бесед, не последовало

21 мая 1935 г. Гитлер презентовал уточненную редакцию «программы мира». Отвергая в принципе пакты о взаимопомощи и, соответственно, осуждая франко-советский договор, он выражал готовность заключать двусторонние договоры о ненападении со всеми соседями, кроме Литвы. Нарушителями Версальского договора фюрер объявил другие страны и выступил за урегулирование отношений немцев с заграницей на базе «морального разоружения». В подтверждение, понятно, германской покладистости был опубликован закон о всеобщей воинской повинности. Численность вооруженных сил рейха доводилась в течение года до 700 тыс. человек, танковый парк – до 3 тыс. единиц, число самолетов – до 2 тыс., орудий – до 3,5 тыс.

Сменивший Макдональда на посту британского премьера Болдуин вместе с Хором, принявшим от Саймона Форин офис, поддали жару «умиротворению». 18 июня 1935 г. была подписана англо-германская морская конвенция. Она легализовала выход нацистов в море. Мощь германского ВМФ могла отныне равняться 35% от совокупного британского тоннажа, а по подводным лодкам даже 45%. Балтийское море отдавалось на откуп немцам. Состав морских сил рейха фактически уравнивался с французским флотом. Но, пожалуй, важнее следующее. До середины 1935 г. в гонке вооружений Берлин вёл сольную партию, пусть под аккомпанемент Лондона. Теперь темпы обрушения Версаля заспорились. Британские тори и германские наци двойной тягой тащили мир к краю пропасти.

Муссолини не захотел отставать от германского собрата. Он запасся одобрением Парижа и Лондона, а также толерантностью Вашингтона при планировании захвата Эфиопии (Абиссинии). Старт операции походил на японскую схему «освоения» Китая. В декабре 1934 г. итальянцы малыми силами атаковали отряд эфиопов в оазисе Уал-Уал, расположенном в глубине страны, и принялись сосредоточивать войска вдоль её границ. Правительство Аддис-Абебы потребовало от Лиги наций принять меры по сдерживанию агрессора. Лига образовала «комитет пяти», потом «комитет восемнадцати». На нечто большее, чем создание видимости санкций, Лига не сподобилась. Введение ограничений на поставки военных материалов било не по Италии. У неё оружия имелось в избытке. Страдала Эфиопия. Ахиллесова пята итальянцев — зависимость от внешних поставок нефти, но только 10 государств, в том числе СССР, Румыния, Ирак и Голландия, выразили готовность перекрыть краны. Официальный Лондон сделал всё, чтобы затянуть диспут о «нефтяных санкциях», и между тем британские и американские концерны наращивали нефтепотоки в Италию.

В общем, воспроизводилась история с комиссиями, что тянули канитель вокруг Маньчжурии. С парой нюансов. Вашингтон получил разведданные о подготовке Италии к захвату Эфиопии в августе 1934 г. В декабре госсекретарь К. Хэлл дал указание американскому поверенному в делах в Аддис-Абебе воздерживаться от любых шагов, могущих поощрить правительство Эфиопии на обращение к Соединённым Штатам с просьбой о посредничестве. В преддверии дальнейших осложнений в Европе, Азии и Африке конгресс принял в августе 1935 г. так называемый биль о нейтралитете. Буквально в канун массированного вторжения итальянцев в пределы Эфиопии Рузвельт распорядился ввести «биль» в действие. Вашингтон уклонялся от антиитальянских демаршей, если бы таковые прорисовались.

Японцы извлекли свои уроки из эфиопской кампании Италии. Для подавления сопротивления войска, ведомые маршалом Бадольо, широко применяли боевые отравляющие вещества. «Демократии» бесстрастно созерцали. Почему бы для быстрейшего завершения «экспедиции» не прибегнуть к ОВ и в Китае, спрашивал себя Токио? Спросил и свыше 530 раз прибегал к этому бесчеловечному оружию, а затем ещё «поэкспериментировал» со смертоносными бактериями. Но поскольку «экспедиции», «инциденты», «ситуации» принимались за что угодно, только не за войны, то Гаагская и Женевская конвенции на них не распространялись. «Никаких правил» значило «никаких запретов», и, стало быть, во Второй мировой войне химическое и бактериологическое оружие не применялось.

Откройте справочники со сводными данными о потерях во Второй мировой. До 1 сентября 1939 г., принятого с подачи «демократий» за дату начала этой войны, японская агрессия обошлась Китаю примерно в 20 млн. убитых. Всего же «экспедиция» Токио унесла жизнь 30–35 млн. китайцев. Число жертв от агрессии Италии против Эфиопии оценивается сугубо приблизительно – 500—600 тыс. человек. Устроенный Римом и Берлином мятеж Франко и итало-германская интервенция погубили около 1,5 млн. испанцев. Но эти преступления набраны петитом в исторических хрониках, если поминаются вообще. Сгинули миллионы в небытие, и всё тут, как слиняли с политической карты государства Австрия, Эфиопия, Чехословакия, Албания. «Стечение обстоятельств», уверяют общественность апологеты «умиротворения», когда им приходится объяснять не в меру любопытным генезис мировой катастрофы.

«Умиротворение» имеет несколько ипостасей. Под этим ярлыком может идти и принуждение к миру, и ублажение агрессора, и, самое скверное, перенацеливание разрушительной энергии сообщника или даже соперника против основного антагониста. К середине 30-х гг. расклад сил на международной арене обрел чёткую конфигурацию. О социально-корпоративные и имперские догмы «демократов» разбились идеи неделимости безопасности и её коллективного обеспечения. Региональные конфликты и очаги напряжённости сплавлялись в глобальный взрыв

Именно тогда военная элита Германии переняла гегемонистские устремления нацистов и присягнула на верность Гитлеру. Тогда развернулись вширь и вглубь милитаризация экономики, науки, школы, информатики страны, перевод на военные рельсы её внешней политики. Статс-секретарь МИД Германии фон Бюлов вместе с группой единомышленников как-то пытался уберечь «восточное направление» от ущербных новейших поветрий. «К сожалению, — отмечает профессор И. Фляйшхауэр, — со смертью Бюлова и приходом на Вильгельмштрассе Риббентропа эта борьба преждевременно закончилась. Вместе с Бюловом в Троицын день 1936 г. умерло старое министерство иностранных дел»[10]

В марте 1936 г. Гитлер аннулировал локарнские договоренности и отдал приказ «германским войскам» войти в демилитаризованную рейнскую зону. И всего-то этих войск набралось около 30 тыс. человек, из них Рейн пересекли, чтобы продефилировать в Аахене, Трире и Саарбрюккене три батальона. На 48 часов нацистским правителям достало волнений: неужели сойдёт с рук? «Европа наблюдала. Никто не действовал», — читаем мы в монументальном труде «Германский рейх и Вторая мировая война».

 

Газета Слово, 4.09.09



[1] К. Хэлл, госсекретарь США с 1933 по 1944 год оставил потомкам назидание: «Мы всегда должны помнить, что своей героической борьбой против Германии русские, очевидно, спасли союзников от сепаратного мира. Такой мир унизил бы союзников и открыл двери для следующей тридцатилетней войны». Хэлл не привязывает эту констатацию к конкретному событию или дате. Всё говорит за то, что идея сепаратной сделки долго висела в воздухе, и камнем преткновения оказались.

[2] К.Вебер, немецкий философ и писатель, 1767—1832 гг.

[3] См. Н.Стариков. Кто заставил Гитлера напасть на Сталина. — Питер: 2008. с.235—236.

[4] Сведения, которые Э.Ганфштенгль воспроизвел в своих книгах «Мой друг Адольф, мой враг Гитлер» и «Гитлер. Потерянные годы», подтверждаются другими источниками.

[5] Рейхсканцлер Папен умащивал Эррио в награду за списание репарационных обязательств немцев возможностью заключения «антикоммунистического договора», налаживания сотрудничества генеральных штабов, таможенного союза и пр.

[6] В сентябре 1930 г. группа японских военных создала тайное «общество цветения вишни». Его участники и покровители нацеливались на установление в стране военной диктатуры и развёртывание вовне агрессии первоначально против Китая (захват Маньчжурии) и Монголии. Намеченный на 12 марта 1931 г. мятеж оказался излишним ввиду прихода к власти нового правительства, в котором ключевые посты оказались у генерала Минами и его сторонников, связанных с экстремистами.

[7] Договор, подписанный 6.02.1922 г. представителями США, Англии, Японии, Франции, Италии, Бельгии, Голландии, Португалии и Китая, обязывал его участников не нарушать суверенитет, независимость, территориальную и административную неприкосновенность Поднебесной при соблюдении «равенства открывающихся в Китае возможностей для торговли и промышленности всех наций» (принцип «открытых дверей»)

[8] Г. Малкин. Максимы и минимы. — М.:1990. с.29

[9] Подробнее см. С.В. Морозов. «К вопросу о роли Японии в восточных планах Гитлера и Пилсудского». Сокращенный вариант исследования опубликован в «Международной жизни» №1—2. 2007.

[10] И. Фляйшхауэр. Пакт. Гитлер, Сталин и инициативы германской дипломатии 1938–1939. — М.: 1991. с.23.