Журнал «Золотой Лев» № 215-216 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

В.М. Фалин

 

К предыстории пакта о ненападении между Россией и Германией[1]

Лабиринты большой политики

 

 

Причин поразмыслить и сделать выводы имелось в избытке. Мотивация разрыва Берлина с Локарно не могла не настораживать: заключив договор о взаимопомощи с СССР, Франция совершила враждебный шаг по отношению к Германии. В переводе на общепонятный язык это означало: попытки закрепить статус-кво на Востоке будут оборачиваться расшатыванием статус-кво на Западе.

В октябре 1936 г. Берлин и Рим подписали секретный протокол о взаимодействии. Через месяц был заключен антикоминтерновский пакт Германии с Японией. В секретном приложении к нему объектом притязаний значился Советский Союз. На случай возникновения или угрозы войны между страной Советов и одной из договаривающихся сторон другая сторона обязывалась не «предпринимать никаких мер, осуществление которых могло бы облегчить положение СССР». Было, кроме того, условлено, что Германия и Япония не будут вступать с Москвой в какие-либо политические договоры, противоречащие духу пакта. В ноябре 1937 г. к пакту присоединились Италия и Венгрия, в 1939 г. — франкистская Испания и Манчжоу-Го, в 1941 г. — Болгария, Финляндия, Румыния, Дания, Словакия, Хорватия. «Стальной пакт» (1939 г.) и тройственный пакт (1940 г.) увенчали блок агрессоров.

Британский премьер С.Болдуин признавал в 1936 г., что в случае вооружённого конфликта Англия «могла бы разгромить Германию с помощью России, но это, по-видимому, имело бы своим результатом лишь большевизацию Германии». Он предпочёл продолжить линию, исходившую из того, что «потребность в экспансии толкнёт Германию на Восток, поскольку это будет единственной открытой для неё областью, и пока в России существует большевистский режим, эта экспансия не может ограничиться лишь формами мирного проникновения» (меморандум МИД Англии от 17.02.1935 г.) Дабы так и произошло, Альбион не скупился ни на комплименты Гитлеру, ни на подсказки, как лучше обеспечить немцев «жизненным пространством».

В ходе визита в Берлин (ноябрь 1937 г.) глава МИД Англии лорд Галифакс благодарил фюрера за «великое дело» — «уничтожив коммунизм в собственной стране, он закрыл ему путь в Западную Европу». Тем самым Германия заслужила право считаться «оплотом Запада против большевизма». Создана основа взаимопонимания между двумя державами, от коего не стоило бы отлучать Францию и Италию. «Хозяевами дома», подчеркивал Галифакс, должны были бы выступать эти четыре державы, и только они.

Гитлер обусловил «взаимопонимание», в частности, аннулированием Францией и Чехословакией договоров о взаимопомощи с СССР, как осложняющих европейскую ситуацию и подстегивающих гонку вооружений. И словно малиновый звон в ухо британцу: «Лишь одна страна – Советская Россия могла бы выиграть от всеобщего конфликта». Принимая эстафету, Галифакс заявил: «Лондон смотрит в глаза (потребности) адаптации к новым обстоятельствам, исправлению прежних ошибок и на ставшие необходимыми изменения существующих реалий». «Мир, — по словам лорда, — не статичен, и никакие модальности перемен в существующих реалиях нельзя исключать». В нарушение британской традиции Галифакс не оставил собеседнику расшифровывать ребусы и продолжал: «Рано или поздно» в европейском порядке произойдут подвижки, которых желает Германия, конкретно – в вопросах, касающихся Данцига, Австрии и Чехословакии». Англию заботит лишь, чтобы «перемены эти состоялись посредством мирной эволюции».

Выводы напрашивались сами собой: хватай перво-наперво то, что даруют. С накоплением могущества откроются новые возможности. Гитлер не обманывался и знал, что его стратегия молниеносных действий, построенная на предельном напряжении сил, не допускала серьезного сбоя. Неудача на старте могла бы стать началом конца. 5 ноября 1937 г. он созвал совещание с участием Геринга, военного министра Бломберга, министра иностранных дел Нойрата, главнокомандующих родами войск. Если в памятной записке к «четырёхлетнему плану» (август 1936 г.) фюрер требовал: изготовиться к войне с любым противником к 1940 г., то на сей раз задача ставилась так: «проблема германского пространства» подлежит решению к 1943 – 1945 гг.

Австрия и Чехословакия – затравка и выверка британской покладистости, степени заинтересованности «демократий» в сколачивании всемирного альянса против СССР. 12 марта 1938 г. Германия присоединила Австрию. Двумя днями ранее Г.Вильсон, главный советник Н.Чемберлена, просветил Берлин, что подведение черты под австрийским вопросом не помешает Лондону «продолжать курс на согласие с Германией и Италией». Интересами СССР, заметил англичанин, можно пренебречь: «в один прекрасный день господствующая там система должна исчезнуть». Британцы погасили порыв французов заступиться за Австрию. Обращаясь к палате общин, Чемберлен «сурово порицал» тех, чьи разглагольствования о применении силы чинят помехи дипломатии. Правительство его величества не готово принимать обязательств в отношении районов, где интересы Англии «не затрагиваются в такой степени, как это имеет место быть в отношении Франции и Бельгии».

Кое-что должно было перепасть от лондонских щедрот и Италии, не выказывавшей восторга по поводу аншлюса Австрии. 16 апреля 1938 г. Чемберлен и Муссолини подписали договор о дружбе и сотрудничестве, скрепивший английское признание захвата итальянцами Эфиопии. Тут же и Франко получил от премьера статус воюющей стороны. Путь к панихиде по Испанской республике был расчищен.

Германия не являлась удобным партнером для «демократов». Однако неудобства с лихвой окупались ее «непримиримой враждой» к Советскому Союзу. Требовалось только умело ее канализировать. В ноябре 1937 г. Англия и Франция сговорились «уступить» Гитлеру Чехословакию. Установку – Англия не пойдет на войну из-за ЧСР – Чемберлен обосновал без витийств: «Достаточно посмотреть на карту, и станет ясным – ничто из того, что в состоянии сделать Франция или мы, не может уберечь Чехословакию от нашествия немцев, если они на него решатся… Поэтому я отказался от мысли дать какие-либо гарантии Чехословакии, а также французам в контексте их обязательств по отношению к этой стране». Он требовал искать «решение, приемлемое для всех, кроме России».

Этим заявлением в палате общин Чемберлен ответил на мартовское (1938 г.) предложение советского правительства созвать конференцию с участием СССР, Англии, Франции, США и Чехословакии, чтобы противопоставить «большой союз» нацистским планам закабаления мира. Готовность Москвы выполнить свои военные обязательства перед Прагой Лондон расценивал как неприемлемый для его политики вызов. Было бы «несчастьем ( слова премьера), если бы Чехословакия спаслась благодаря советской помощи».

Прага и Париж чуть было не откликнулись на советскую инициативу, но поставленные перед альтернативой – СССР или Британия — они поддались последней. Англичанам не подошла также инициатива Вашингтона по созыву конференции для «очищения» мировых проблем и выработки «правил» мирного международного сотрудничества. Мотив – «любое вмешательство Соединенных Штатов в европейские дела» недопустимо. Соответственно, американцы не прореагировали на советское приглашение включиться в усилия по спасению ЧСР. Позднее госсекретарь К.Хэлл напишет: ответа не последовало, чтобы не разочаровывать Москву формальным «нет».

Б.Селовский, автор солидного исследования «Мюнхенское соглашение», констатировал: западные державы руководствовались «не принципами демократии и права, а антисоветизмом». Англия была преисполнена решимости не допустить «полуазиатскую» Россию в Европу (B.Сеlowski. Das Muenchener Abkommen. Stuttgart. 1958. s.32).

В канун аншлюса Австрии и мюнхенского сговора крайним экстремизмом отличалось поведение Варшавы. Мининдел Ю.Бек увязал германские претензии на Австрию с польскими планами по Литве. Сговор скрепили заявлениями Бек – Герингу (январь 1938 г.) и Геринг – послу Липскому (март 1938 г.). В предвидении советских контршагов правители рейха предложили условиться о «польско-германском военном сотрудничестве против России». 17 марта Липский получил указание информировать Геринга о готовности Варшавы учесть интересы рейха в контексте «возможной акции». Имелось в виду, что польские и германские войска войдут в Литву одновременно. Антилитовскую затею сорвало советское предостережение Варшаве. В отместку поляки принялись сколачивать враждебный Советскому Союзу блок (западные соседи СССР плюс Югославия и Греция), рассчитывая затруднить оказание нашей помощи Чехословакии и Франции в случае их конфликта с Германией.

Из слов польского посла в Париже Лукашевича (беседа с послом США 25 сентября 1938 г.) вытекало, что Варшава и Берлин обговаривали возможность синхронных военных действий против Чехословакии, не подчинись Прага политическому давлению. В этом случае помимо Тешинского анклава польские войска вошли бы также в Словакию, образовав общий фронт с «дружественной Венгрией». Поляки продолжали рыть себе яму. Обязательства Франции перед ними не могли иметь большей практической ценности, чем обещания Парижа поддерживать ЧСР. Раздел Чехословакии делал стратегическое положение Польши в противостоянии с Германией безнадежным (Знаковые подробности польской позиции сообщает С.В. Морозов в своем исследовании «Польско-чехословацкие отношения 1933—1939». — М.: Издательство МГУ. 2004).

Мюнхенское соглашение, выработанное без всякого участия правительства ЧСР и подписано Германией, Великобританией, Францией, Италией 29 сентября. Ввод германских войск в «районы с преобладающим немецким населением» назначался на 1 октября, чтобы завершиться за неделю. Дополнительно определяли порядок отторжения от Чехословакии районов, где компактно проживало «польское и венгерское меньшинство».

Попутно 30 сентября 1938 г. англо-германской декларацией была оформлена договоренность, «символизирующая желание двух народов никогда более не воевать друг с другом». Лондон и Берлин обязались использовать метод консультаций «для рассмотрения всех других вопросов, которые могут касаться двух стран», выразили решимость продолжать «усилия по устранению возможных источников разногласий и таким образом содействовать обеспечению мира в Европе».

Французам немцы тоже пообещали мир, стабильность границ и взаимные консультации на случай международных осложнений. Декларацию с набором заверений в добропорядочности Ж.Боннэ и И.Риббентроп подписали 6 декабря 1938 г. «Устранялись, — отмечал Риббентроп, — последние остатки опасности франко-русского сотрудничества». Информируя французских послов об итогах переговоров с главой МИД Германии, Боннэ писал: «Германская политика отныне ориентируется на борьбу с большевизмом. Германия проявляет свою волю к экспансии на Восток». Еще бы – при выработке декларации Париж уверял Берлин, что не будет «интересоваться восточными и юго-восточными делами»

Подзабытый эпизод. На встрече в Мюнхене Чемберлен и Даладье предложили Гитлеру и Муссолини приостановить «гражданскую войну» в Испании и затем совместными усилиями склонить конфликтующие стороны к компромиссу. Нацисты решительно отклонили сей демарш. МИД Германии однозначно высказался за продолжение военных действий ради учреждения в Испании «авторитарного государственного правления с военным уклоном» и создания тем самым «наиболее благоприятных условий» для Германии и Италии на случай европейского конфликта.

Интервенцией в Испанию нацисты решали в числе прочего задачу ресурсного обеспечения своей военной промышленности. К осени 1939 г. под контроль Германии перешло более 70 испанских горнодобывающих предприятий. Использование Испании в качестве военного полигона для испытания в деле новейших систем оружия – авиации, танков, артиллерии, а также подготовки личного состава, их обслуживающего, не нуждается в пояснении. Стоит лишь упомянуть, что в «помощь» Франко немцы и итальянцы вложили от 1,5 до 2 млрд. марок. Потери тоже впечатляли. Сражения с республиканцами стоили итальянским контингентам порядка 50 тыс. убитыми и ранеными.

«Демократам» давался обширный набор возможностей для своевременного отпора агрессорам. В союзе с СССР и даже без него. Но никак не против Советского Союза. Любой из вариантов предполагал верность долгу и твердость. В наличии не оказалось ни того, ни другого. Желание снискать нацистскую «покладистость» и приручить дуче было у Лондона столь велико, что он пускался в фальсификацию позиции Франции, когда говорил от ее имени. В беседе с Гитлером 27 сентября 1938 г. Г.Вильсон, дабы «не раздражать фюрера», заменил в предостережении Франции слова «наступательные действия» на «активные враждебные действия». Даже эта смягченная редакция побудила фюрера не манкировать, как он изначально намеревался, предложением Муссолини собраться вчетвером в Мюнхене.

Убедив себя, что скорый триумф в случае войны с Германией нереален, а война на измор социально опасна для Британской империи, Чемберлен все подчинил сделке с Гитлером. 1 сентября 1938 г. Г.Вильсон известил поверенного в делах Германии Т.Кордта, что при достижении согласия между Англией и Германией мнениями Франции и ЧСР можно пренебречь. Урегулирование чехословацкого кризиса, посулил Вильсон, откроет Германии простор для экономической экспансии в Юго-Восточную Европу. В письме королю Георгу VI Чемберлен (13 сентября 1938 г.) акцентировал намерение превратить Германию и Англию в «два столпа мира в Европе и оплоты против коммунизма».

После Мюнхена Лондону, Парижу и многим в Вашингтоне привиделось, что игра стоила свеч, зажженных за упокой Эфиопии, Испанской республики, Австрии, теперь и Чехословакии. Бывший президент США Г.Гувер открыто заявлял: если не мешать германской экспансии, «естественно ориентированной на Восток», Западной Европе нечего опасаться Третьего рейха. Оставалось, чтобы также думали и в Берлине.

Поначалу все как будто сходилось. Нацистское руководство интенсивно прощупывало, насколько Варшава созрела для блокирования с Германией и Японией против СССР. Поляки не возражали стакнуться с немцами и японцами при условии, что рейх обрушится на «большевистскую Россию» через Прибалтику или Румынию. Контакты МИД Польши с румынским правительством показывали, что почва для немецкого обращения к Бухаресту имелась.

Встреча Риббентропа 24 октября 1938 г. с послом Липским и его же беседы с Беком в Варшаве 6 и 26 января 1939 г. вроде бы подтвердили, что в германо-советском конфликте Польша разместится на стороне Берлина. Это впечатление, однако, померкло после 15 марта 1939 г., когда немцы прихватили остатки Чехословакии, не поставив польских партнеров в известность о своих намерениях презреть территориальные прописи Мюнхена. Настроение в Варшаве не поднялось от того, что Лондон и Париж без комментариев приняли к сведению новый агрессивный акт Германии. Вашингтон тоже не обнаружил озабоченности, если она имелась. Помощник госсекретаря А.Берли заметил, что президент, как и многие англичане, возможно, надеялся, что германская экспансия на Восток облегчит положение Англии и Франции. Посол У.Буллит указывал на стремление англичан и французов после Мюнхена довести дело до «войны между германским рейхом и Россией», под финал которой «демократии» «атаковали бы Германию и добились ее капитуляции». У.Черчилль был категоричней — он считал, что война уже началась, хотя и не уточнил, кого с кем.

Гитлер пересмотрел прикидки 1937 г., по которым рейх должен был выйти на искомое «жизненное пространство не позднее 1943–1945 гг.». Он перенес «день икс» на 1942 г. Помимо экономических выкладок в пользу форсирования развязки говорили, по мнению нацистских предводителей, растерянность и податливость западных держав. Материально «демократии» тоже не были подготовлены к пробе сил.

Весьма сомнительны утверждения, будто к осени 1938 г. Гитлер созрел для крутого разворота: Германия подчинит Францию прежде, чем он, фюрер, отдастся призванию своей жизни – изничтожению России. В июне 1939 г. Геринг в разговоре с британским послом Гендерсоном обронил фразу: «если бы Лондон подождал хотя бы 10 дней с выдачей гарантий Польше, ситуация сложилась бы совсем иначе». То же самое Гитлер повторил Чиано 12 августа 1939 г. Схожее услышал Саймон от Гесса после неудачного приземления заместителя фюрера в Шотландии. По версии Гесса, поляки склонялись к принятию немецких условий и по Данцигу, и по коридору, но изменили позицию под влиянием Англии. Оценки Гитлера, Геринга и Гесса подтверждаются французскими источниками.

Мюнхен отбросил Советский Союз в политико-правовом смысле к дорапалльскому положению. Отношения с Германией в расстройстве. Париж положил франко-советский договор о взаимопомощи на лед. Союзный договор с Чехословакией скончался вместе с этим государством. При нападении с Запада или с Востока СССР мог рассчитывать лишь на себя и гадать, какие театры в войне будут главными, кто и какую позицию займет, когда умолкнут дипломаты и заговорит оружие. И многое указывало на то, что в нацистском графике агрессий следующим записан Советский Союз.

Министр иностранных дел Риббентроп гадал, не выгодней ли разрыв отношений с СССР для вовлечения Японии в полновесный союз с Германией и для навязывания Москве войны на два фронта. Но тогда же, что проявилось к концу 1938 г., группа дипломатов старой школы предалась анализу других вариантов разыгрывания «русской карты». Пока не прояснено, кто конкретно инициировал неординарный маневр – вместо разрыва нормализация отношений с Советским Союзом: деятельный Шуленбург, германский посол в Москве, т.н. русская фракция в самом МИДе или кто-то со стороны. Тут порой всплывает имя Геринга. Без вспомоществления свыше не обошлось, по меньшей мере при улаживании разногласий между МИДом и министерством хозяйства рейха, когда сочинялась экономическая оферта Москве.

Как бы то ни было, 22 декабря 1938 г. в торгпредство СССР в Берлине поступило предложение заключить правительственное соглашение, по которому советская сторона получала бы кредит в 200 млн. марок для закупок немецкой промышленной продукции в обмен на встречные поставки в течение двух лет советских сырьевых товаров. 11 января 1939 г. полпред (посол) А.Мерекалов известил германский МИД, что советская сторона готова вступить в соответствующие переговоры и приглашает немецких уполномоченных прибыть с этой целью в Москву. На следующий день Гитлер – во время новогоднего приема дипкорпуса – проявил повышенное внимание к советскому послу и тем дал пищу для спекуляций о намерении «выровнять» советско-германские отношения.

Жест фюрера и кредитный зондаж предназначались больше Лондону, Парижу и Варшаве. Они должны были оживить «кошмары Рапалло», сделать три столицы восприимчивей к нацистским запросам. Так истолковали сии эпизоды британские эксперты, о чем свидетельствует специальное досье в архиве МИД Великобритании.

Пару недель слабо мерцавший огонек поддерживался в немецкой лампаде. Была запрошена советская виза для советника МИД Германии К.Шнурре. Он даже сел в поезд, направлявшийся в Москву, но был снят с него в пути следования, чтобы «не дразнить поляков, коих обхаживал и уламывал Риббентроп, не совсем, если верить Гитлеру, Герингу, Гессу и Мольтке, безрезультатно. Дальше затишье и повод констатировать: инициатива «оживления» отношений с СССР принадлежала немецкой стороне. Она имела сугубо прикладное назначение – облегчить продвижение на совсем других направлениях, враждебных Советскому Союзу.

Кочующее из публикации в публикацию утверждение, будто советско-германский диалог открылся отчетным докладом Сталина на XVIII партийном съезде (10 марта 1939 г.), или, вернее, двумя его тезисами: «проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами», «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками», — легенда. Ни в германском посольстве в Москве, ни в берлинском МИДе эти тезисы не привлекли особого внимания.

Без комментариев остались также слова докладчика: «война, так незаметно подкравшаяся к народам, втянула в свою орбиту свыше 500 млн. населения, распространив сферу действия на громадную территорию от Тяньцзина, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара; новая империалистическая война стала фактом… На наших глазах происходит открытый передел мира и сфер влияния». Одновременно оговаривалось, что «неагрессивные демократические государства, взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении».

Если не вырывать фразы из контекста, несложно установить, какой адрес был для СССР на тот момент предпочтительным.

Возможно, алогизмы бытия так повелели, что первыми среагировали на доклад Сталина англичане. 18 марта 1939 г. Галифакс известил И.Майского (в тот же день сообщение продублировал британский посол Сидс на встрече с М.Литвиновым) о давлении Германии на Бухарест. Лондон интересовался, не собирается ли СССР что-либо предпринять в случае нацистской агрессии против Румынии. Завязались затяжные англо-советские, чуть позднее – англо-франко-советские контакты.

Германские правители повторно вытащили из колоды «русскую карту» после того, как англичане упредили заготовленный Ю.Беком финт, по-видимому, обговоренный с Берлином, – министр намеревался в ходе визита в Великобританию объявить, что доверие к Парижу и Лондону утрачено и Варшава переключается на сотрудничество с рейхом. Еще до прибытия Бека кабинет Чемберлена 30 марта 1939 г. опубликовал одностороннее заявление о готовности защищать Польшу, если она подвергнется нападению. Неделю спустя заявление превратилось в польско-британский договор о взаимопомощи «на случай любой угрозы, прямой или косвенной, независимости одной из сторон». Сходные заверения Лондон дал затем Румынии и Греции.

Мотив прилива решимости Альбиона – «не защита отдельных стран, которые могли оказаться под германской угрозой, а стремление предотвратить установление германского господства над континентом, в результате чего Германия стала бы настолько мощной, что могла бы угрожать нашей (британской) безопасности» (протокол заседания правительства Великобритании). Постоянный заместитель министра иностранных дел А.Кадоган 30 годами позже признавал: Чемберлен «поставил себе дорожный знак. Он связал себя обязательствами, и в случае германского нападения на Польшу больше не могло быть мучительных сомнений и колебаний». Гарантии являлись, по выражению Кадогана, «ужасной игрой», ибо Лондон, как и Париж, не собирался воевать за Польшу в поле.

Британские военные доказывали, что «без немедленной эффективной помощи со стороны России поляки смогут противостоять германскому наступлению ограниченное время… Заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны… Напротив, при срыве переговоров с русскими возможно сближение между Россией и Германией». В чемберленовском своде ценностей идеологическая чистота велась выше военных предостережений и выгод.

На перестановку британских дорожных знаков Гитлер ответствовал приказом готовить вторжение в Польшу. 3 апреля В.Кайтель обязал командующих родами войск привести вверенные им силы в состояние, обеспечивающее старт операции «Вайс» в «любое время начиная с 1 сентября 1939 г.». Десять дней спустя Гитлер утвердил окончательный вариант плана:

«Политическое руководство считает своей задачей по возможности изолировать Польшу в данном случае, то есть ограничить войну боевыми действиями с Польшей.

Усиление внутреннего кризиса во Франции и вытекающая отсюда сдержанность Англии в недалеком будущем могли бы привести к созданию такого положения.

Вмешательство России, если бы она была на него способна, по всей вероятности, не помогло бы Польше, т.к. означало бы ее уничтожение большевизмом.

Позиция лимитрофов (прибалты и Финляндия) будет определяться исключительно военными требованиями Германии.

Немецкая сторона не может рассчитывать на Венгрию как на безоговорочного союзника. Позиция Италии определяется осью Берлин – Рим».

Замечаем, 11 апреля Гитлер числил СССР среди противников. И тем не менее в середине апреля германские дипломаты получили наказ: при первом подходящем случае заняться тем, что фюрер назвал «инсценировкой в германо-русских отношениях нового рапалльского этапа». Повод дало обращение А.Мерекалова в МИД Германии с протестом ввиду чинившихся немецким командованием в Чехословакии препятствий выполнению фирмой «Шкода» советских заказов, выданных ей в апреле – июне 1938 г. До этого, еще 18 марта 1939 г., советская сторона отметилась, что не признает актов, объявлявших Чехословацкое государство несуществующим, а оккупацию Чехии германскими войсками и последующие действия Берлина квалифицировала как «произвольные, насильственные и агрессивные», нарушающие политическую устойчивость в Средней Европе и увеличивающие тревогу среди народов.

Статс-секретарь Э.Вайцзеккер принял советского посла 17 апреля. А.Мерекалов не отразил в телеграмме в Москву концептуальные особенности речений собеседника. Между тем Э.Вайцзеккер согласно немецкой записи беседы установил взаимозависимость экономического обмена и тонуса политических отношений. Он дал понять, что Советскому Союзу не удастся выстраивать равные отношения с Германией и Англией, «ответственной за напряженность в Европе».

Через месяц советник МИД Германии К.Шнурре известил советского поверенного в делах Г.Астахова (Мерекалов был снят с дистанции), что Берлин «положительно изучит» возможность оставления в силе на территории «протекторатов Богемии и Моравии» положений советско-чехословацкого торгового договора 1935 г. 20 мая немцы подняли уровень контактов. Посол Ф.Шуленбург запросился на прием к В.М.Молотову, возглавившему наркомат иностранных дел. Молотов обошелся с послом жестко. Он приписал немцам желание использовать экономические переговоры в недостойных играх. «Полная сдержанность», постановили в Берлине, пока русские сами не подадут сигнал. Москва безмолвствовала. Следующий шаг опять исходил от немцев.

30 мая Э.Вайцзеккер пригласил Г.Астахова. МИД Германии, заявил статс-секретарь, вступил в контакт с советской стороной по распоряжению фюрера и действует под его наблюдением. «России, — продолжал Вайцзеккер, — предоставляется в немецкой политической лавке весьма разнообразный выбор – от нормализации отношений до непримиримой вражды». В своем дневнике он отразил атмосферу встречи в словах: «Германия вносит инициативные предложения и наталкивается на недоверие русских». В тот же день до Шуленбурга была доведена тактическая схема розыгрыша «русской карты» — за исходную точку контактов выдавать ходатайство о предоставлении торгпредству в Праге статуса филиала торгпредства СССР в Берлине. Поскольку это тянуло за собой ряд принципиальных моментов, в рассмотрение советской просьбы включился имперский министр иностранных дел, нормализация отношений предполагает наличие обоюдной заинтересованности.
  В мае — июне 1939 г. на роль модератора в отношениях Германии с СССР предложил себя итальянский министр иностранных дел Г.Чиано. Он подсыпал сомнений в искренности Лондона: «Англия будет тянуть с (англо-франко-советскими) переговорами, и может настать момент, когда будет уже поздно, и вы сами не захотите торопиться со вступлением в коалицию». Чиано выразил поддержку «плану Шуленбурга», который склонял свое правительство встать на путь решительного улучшения отношений с СССР и рекомендовал для этого (1) оказать содействие урегулированию японо-советских отношений; (2) предложить Москве заключить пакт о ненападении или вместе гарантировать независимость прибалтийских стран; (3) прийти к широкому торговому соглашению.

28 июня Шуленбург запросился на визит к Молотову, чтобы «поделиться впечатлениями» от своей поездки в Берлин. Посол пространно говорил об отсутствии у Германии «злых побуждений» и сослался, в частности, на тот факт, что она не аннулировала Берлинский договор о нейтралитете. «Германское правительство, — подчеркивал Шуленбург, — желает не только нормализации, но и улучшения отношений с СССР», заметив, что это заявление, «одобренное Гитлером», он делает по поручению Риббентропа. После доклада в центр о встрече с Молотовым Шуленбург получил указание: «сказано достаточно», впредь до поступления новых инструкций от политических бесед воздерживаться.

Наступила пауза продолжительностью около месяца. Паузы в политике – понятие условное. Берлин отнюдь не бездействовал ни в июле, ни раньше, ни позже. Велись интенсивные переговоры с японцами и итальянцами о военном союзе, с англичанами о сбалансировании региональных и глобальных интересов. Риббентроп сделал Варшаве предложение: образовать германо-польский альянс для «совместного подавления Советской России» и отторжения Украины, подлежавшей полюбовному разделу. Польские правители жались. Чемберлен и Галифакс подбивали их к «мирному решению» проблемы Данцига и коридора, но вместе с тем советовали не бросаться в объятия рейха.

Клубок запутаннейший: Лондон занят обменом мнениями с японцами и немцами, с французами и поляками, с греками и турками, с американцами и русскими; Берлин перетягивает канат с англичанами, играет в кошки-мышки с поляками, ищет способы теснее привязать к себе японцев, не подчиняя собственные планы стратегии Токио; Вашингтон в позе сфинкса; Москва выясняет отношения с англичанами и французами, переполнена недоверия к немецким посулам, одной ногой в войне с Японией. Как всё решится?

На май – август 1939 г. пришёлся пик событий на реке Халхин-Гол. В сражениях участвовали с обеих сторон десятки тысяч солдат при поддержке крупных сил авиации и танков. Потери в живой силе сравнимы или превышают число убитых и раненных при захвате нацистами Польши. Не случайно, что развитие ситуации скрупулёзно отслеживалось и агрессивными державами и их умиротворителями.

Германский посол в Токио Э.Отт телеграфировал 7 июня 1939 г. Э.Вайцзеккеру: «Вечером 5 июня послу Осиме (японский посол в Берлине) направлена инструкция. В соответствии с ней Япония должна быть готовой автоматически вступить в любую войну, начатую Германией, при том условии, что Россия будет противником Германии». Аналогичного обязательства японцы ожидали от немцев. Сообщение Отта дополнил Р.Зорге в донесении генеральному штабу РККА 24 июня: в случае войны между Германией и СССР Япония автоматически включается в войну против Советского Союза; в случае войны Италии и Германии с Англией, Францией и СССР Токио также в автомате присоединяется к Германии и Италии; если Германия и Италия начнут войну только против Франции и Англии (Советский Союз не будет втянут в войну), Япония будет считать себя союзником Германии и Италии, но военные действия против англичан и французов начнёт в зависимости от общей обстановки. Если, однако, интересы «тройственного союза» потребуют этого, Япония вступит в войну немедленно.

Формула автоматизма смущала Берлин. От Токио зависело, как ранжировать те же события на Халхин-Голе – продолжать выдавать их за «инцидент», вызванный «неясностью» прохождения границы, либо поднять ставки и союзническую помощь СССР Монголии превратить в казус белли и для Германии. Кроме прочего, немцев не впечатлял военный потенциал Японии. С другой стороны, на испытательный стенд выносился «антикоминтерновский пакт». Гитлер решил: японские «друзья» должны примеряться к берлинской стратегии.

Совпадения дат в политике случаются. Досадные и даже судьбоносные. Но «соглашение Арита — Крейги», под этим названием в летопись занесено совместное заявление правительств Великобритании и Японии от 24 июля 1939 г., к хронологическим курьёзам никак не причислишь.

В разгар сражений на Халхин-Голе с неясным прогнозом и на фоне англо-франко-советских переговоров, имевших официальным назначением возведение заслона агрессорам, Лондон освящал захватническую политику Токио. Британское правительство, записано в «соглашении Арита — Крейги», «полностью признает нынешнее положение в Китае, где происходят военные широкомасштабные действия, и считает, что до тех пор, пока такое положение продолжает существовать, вооружённые силы Японии в Китае имеют специальные нужды в целях обеспечения их собственной безопасности и поддержания общественного порядка в районах, находящихся под их контролем, и что они должны будут подавлять или устранять любые действия или причины, мешающие им или выгодные их противнику. Правительство Его Величества не имеет намерения поощрять любые действия или меры, препятствующие достижению японскими вооружёнными силами упомянутых выше целей».

Странное соглашение. Не по форме единой. Лондон брал всецело сторону Японии в её агрессии против Китая. Или Крейги делал какие-то оговорки, а Арита, идя на встречные подвижки, давал некоторые заверения? В тексте об этом ни слова. Может быть, существовало секретное приложение? Те, кому повезет, узнают об этом после 2017— 2020 гг.

О «специальных нуждах» японских вооруженных сил в Китае, способах их «обеспечения» и «устранения причин», мешающих названным силам добиваться своих целей, будет написано еще много книг. Здесь же надобно отметить следующее: «полное признание нынешнего (на 1939 г. ) положения в Китае» было тождественно признанию японского начертания внешних китайских границ. Соглашение вполне могло читаться так, что британская сторона перенимала японскую версию «инцидента» на Халхин-Голе, по которой не квантунская армия вторглась в Монголию, а монгольский персонал при поддержке советских вооруженных сил отхватил часть территории Китая.

Отсутствие официальной реакции Лондона на нападение 11 мая 1939 г. регулярных японских войск на монгольские погранзаставы в районе озера Буир-Нур, сочленённое с попытками английской агентуры поднять восстание в Синьцзяне, через который шёл основной поток советской помощи Китаю, как и двусмысленная позиция госдепартамента США наводили на грустные размышления. Токио явно приглашался круче заворачивать на север и тем сделать привлекательней в глазах Гитлера «дранг нах Остен».

Июльскую паузу заполняли контакты представителей британского и германского руководства. Порядочный шум после разоблачений в прессе вызвали переговоры нацистского чиновника по особым поручениям К.Вольтата с советником премьера Г.Вильсоном и министром внешней торговли Англии Р.Хадсоном. С санкции премьера перед Вольтатом была развёрнута обширная программа сотрудничества двух стран по политическим, военным и экономическим «пунктам», одобренная Чемберленом. Чемберлен приглащал Вольтата на личную встречу, от которой немец уклонился со ссылкой на отсутствие у него полномочий.

Англичане предлагали совместный отказ от агрессии как таковой и взаимное невмешательство в дела соответственно Британского содружества и «великой Германии». В военной сфере Лондон интересовало уточнение параметров гонки вооружений на море, суше и в воздухе. Экономическое сотрудничество могло бы включать образование «интернациональной колониальной зоны» в Африке, открытие источников сырья и рынков сбыта для немецкой промышленности, урегулирование внешней задолженности, финансовое содействие «санированию» Германией Восточной и Юго-Восточной Европы. Хадсон обещал рейху «международный займ» до 1 млрд фунтов стерлингов.

Конечная цель виделась в «договоренности по всем важным вопросам», которая позволила бы Англии сбросить обязательства по отношению к Польше и Румынии. Лондон выражал готовность рассмотреть любые вопросы, интересующие немцев. Согласие Гитлера на переговоры, заключал Вильсон, рассматривалось бы как «признак восстановления доверия».

Не нужно растрового микроскопа, чтобы распознать меру двоедушия Альбиона. Причем не только относительно СССР, но также при ведении дел с французами, американцами и поляками. До «совместной англо-германской политики» недотянули. Гитлер, похоже, счёл, что железо разогрето недостаточно, чтобы заняться его фасонной ковкой, и в третий раз упустил случай сорвать банк. В ноябре 1937 г. Галифакс подводил его к «генеральному урегулированию». В сентябре 1938 г. Чемберлен напрашивался на исторический союз двух империй. Предложения Вильсона летом 1939 г. имели поддержку консервативного большинства в палате общин.

Выстроим черед дат — он красноречивей парада слов. 8–21 июля Г.Вильсон, Р.Хадсон и видный консерватор Дж.Болл плели кружева с К.Вольтатом в расчете на скорый положительный ответ Берлина. 23 июля Галифакс известил советского посла Майского о согласии Лондона вступить в военные переговоры, не дожидаясь окончания переговоров политических. Он обещал, что британская делегация отправится в Москву «через 7–10 дней».

Десять дней пролетели. Отзвука из Берлина на вильсоновскую «программу» всё нет. Нужен тайм-аут. Англичане избирают грузопассажирский тихоход — самый медленный из технически возможных способов доставки их представителей на переговоры в Москве. И, чтобы немцы не заблудились в догадках, Вильсон приглашает к себе 3 августа посла Г.Дирксона для обстоятельного собеседования.

Из слов Вильсона, докладывал посол в Берлин, вытекало, что «возникшие за последние месяцы связи с другими государствами (контакты с СССР, Польшей и Румынией) являются лишь резервным средством для подлинного примирения с Германией и что эти связи отпадут, как только будет действительно достигнута единственно важная и достойная усилий цель – соглашение с Германией. Соглашение должно быть достигнуто между Германией и Англией; если бы это было сочтено желательным, можно было бы, конечно, привлечь Италию и Францию».

Из британских посулов, полученных через Вольтата, Гитлер заключал: германо-польский конфликт не грозит большой войной. Для перестраховки он предпринял необычный ход. 11 августа фюрер пригласил К.Буркхардта, верховного комиссара Лиги наций в Данциге, и попросил его о «доброй услуге» — помочь разъяснить Западу смысл происходившего. «Всё, что я предпринимаю, — подчеркивал Гитлер, — направлено против России; если Запад столь глуп и слеп и не понимает этого, я буду вынужден сговориться с русскими, чтобы разбить Запад, и затем после его поражения, собрав все силы, повернуться против Советского Союза. Мне нужна Украина, чтобы никто, как в прошлую войну, не морил нас голодом».

Дотошные журналисты раскрыли тайну свидания Буркхардта на Оберзальцберге и тем девальвировали его «миссию». Зачем Гитлеру понадобился Буркхардт, однозначного объяснения нет. Несомненно одно — сигнал Западу приурочивался к началу тройственных военных переговоров в Москве. Это должно было укрепить англичан в их намерении уклоняться от невиртуальных договорённостей с Москвой.

Неизвестно, добыла ли немецкая разведка информацию об инструкциях, дававшихся адмиралу Драксу, главе британской делегации на московских переговорах. Так или иначе, 14 августа нацистский предводитель поставил Геринга, фельдмаршала Браухича и адмирала Редера в известность — решение атаковать Польшу самое позднее через две недели принято.

Советское руководство было в курсе многих вражеских заговоров и уловок. Вот, к примеру, совещание у Гитлера с высшим командным составом вермахта в декабре 1936 г. Затверждено — нападению на Советский Союз должен предшествовать разгром Польши. Пару дней спустя соответствующее сообщение — на столе Сталина. О приказе 3 апреля 1939 г., активировавшим план «Вайс», Кремлю доложили через десять дней. Утверждать, однако, что советский вождь знал всё или почти всё, было бы перебором. Ещё меньше оснований говорить, что Сталин выводил свои суждения только из фактов. Зачастую его поступки противоречили фактам. Это, наверное, отличает всех наделённых чрезмерной и бесконтрольной властью политических деятелей в любой стране.

Затишье после того, как 28 июня Риббентроп, по его выражению, «запустил блоху в ухо Сталину», было прервано 24 июля приглашением Г.Астахова в МИД Германии для ознакомления с точкой зрения правительства рейха на возможные этапы перестройки отношений двух стран. Глава дипломатического ведомства, сообщил Шнурре, представлял себе этот процесс так: сначала успешные торгово-кредитные переговоры, затем нормализация по линии прессы, культурных связей и т.п., наконец, политическое сближение. Германская сторона обеспокоена тем, что Молотов уклоняется от конкретного обмена мнениями с Шуленбургом, а советские представители в Берлине не отвечают на вопросы Вайцзеккера, которыми «интересуется сам фюрер». Если Москва, закончил Шнурре, не готова к обмену мнениями на уровне руководителей, почему бы не попытаться сдвинуть процесс с мёртвой точки «людям, менее высокопоставленным»?

2 августа Астахова затребовал к себе Риббентроп. Министр настойчиво проводил мысль, что между Балтийским и Чёрным морями нет проблем, не поддающихся решению. «На Балтике, — по словам Риббентропа, — достаточно места для обеих стран, и русские интересы здесь не обязательно должны сталкиваться с немецкими. Что до Польши, то «Германия наблюдает за событиями внимательно и хладнокровно, но расплата за провокации последует в течение недели». Министр намекнул на желательность достижения взаимопонимания с Москвой в преддверии любого оборота. Он заметил также, что имеет «свою точку зрения на состояние советско-японских отношений» и не исключает здесь взаимоприемлемой развязки.

3 августа поверенного в делах опять вызвали в МИД. К.Шнурре «уточнил и дополнил» разговор, ведшийся накануне министром. Если советская сторона желает улучшения отношений, то не может ли она назвать вопросы, которые хотела бы поднять? Германская сторона готова сделать это. Высказывалась просьба уточнить, кто от Советов мог бы быть уполномочен вести диалог. Предпочтительным местом проведения обмена мнениями был бы для немцев Берлин, поскольку данное направление политики в поле зрения лично Гитлера. Наконец, с учетом скорого отъезда Риббентропа в летнюю резиденцию он рассчитывает получить хотя бы подтверждение того, что Москва в принципе готова к переговорам.

О степени нетерпения Берлина свидетельствовало предписание Шуленбургу не медля запроситься на приём к Молотову и сдублировать разговор Риббентропа с Астаховым. Встреча состоялась 3 августа. Как докладывал посол, на сей раз нарком держался менее скованно, однако не показал желания двигаться навстречу по существу. Реагируя на призыв посла не ворошить прошлого и подумать о нехоженых тропах, Молотов увязал возможность сделать это с получением удовлетворительных разъяснений по трём пунктам: антикоминтерновский пакт, поддержка Германией агрессивных действий Японии, попытки вытеснить СССР из международного сообщества. 4 августа Шуленбург телеграфировал в МИД Германии: СССР «преисполнен решимости договариваться с Англией и Францией».

Не лишне отметить: перед встречами с Риббентропом, Вайцзеккером или Шнуре Москва не оснащала Г.Астахова директивами, касавшимися сути выдвигавшихся немцами вопросов. В.М.Молотов наставлял подчинённого, что тот поступает правильно, ограничиваясь выслушиванием собеседников и обещанием поставить Москву в известность о содержании их заявлений. Установлено три случая отсылки полпредству не слишком внятных, но всё же ориентировок по проблематике улучшения отношений между СССР и Германией. 4 августа Астахову было сообщено: продолжение обмена мнениями желательно; что до прочих пунктов, поднятых Риббентропом, то «многое будет зависеть от исхода ведущихся в Берлине торгово-кредитных переговоров».

4 августа из уст Шнурре впервые вырвалось понятие «секретный протокол». Молотов предостерёг Астахова: «Считаем не подходящим при подписании торгового соглашения предложение о секретном протоколе», ибо «неудобно» создавать впечатление, что «договор, имеющий чисто кредитно-торговый характер... заключён в целях улучшения политических отношений. Это не логично и, кроме того, означало бы неуместное и непонятное забегание вперед».

Наконец, откликаясь на аналитическую записку Г.Астахова — в ней дипломат привлекал внимание к опасности вероломства Берлина и вместе с тем излагал свое видение «объектов», которые немцы собирались затрагивать в политическом диалоге, — Молотов отстучал ещё одну телеграмму: «Перечень объектов, указанный в Вашем письме от 8 августа, нас интересует. Разговоры о них требуют подготовки и некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам. Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве».

Германской стороне было невдомёк, что на столь остром направлении, как противоборство двух диктатур, официальные лица в состоянии контактировать с кем-либо без помочей высшей инстанции. Правила рейха переносились на советские государственные институты. За словами Г.Астахова (или его уклонением от ответов) немецким собеседникам виделась режиссура Москвы, тогда как им в пору было задуматься, отчего А.Мерекалов отпал, едва начался марафон. В полпредстве он один согласно верительным грамотам обладал полномочиями без ссылок на поручения вещать за свою страну.

Из совокупности доступных документов следует: весной и летом 1939 г. Советский Союз впустую тратил время и силы на создание коалиции против агрессивных держав. При наличии минимума доброй воли договориться с «демократиями» было можно и сравнительно быстро. Но Англия, читаем мы в дневнике Г.Икеса, министра внутренних дел рузвельтовской администрации, «лелеяла надежду, что ей удастся столкнуть Россию и Германию между собой, а самой выйти из воды сухой». Британское руководство нуждалось в видимости деловых переговоров с Москвой, чтобы воспрепятствовать сближению СССР и Германии.

Кабинет Чемберлена, как отмечалось, отверг доводы военных в пользу «солидного фронта внушительной силы (с участием СССР) против агрессии». Премьер оставался непреклонным: он «скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами». Консерваторы условились — прагматизм требует какое-то время поддерживать переговоры с Москвой и для создания видимости движения стоит перейти от обмена нотами к дискуссиям за «круглым столом». Что касается Англии и Франции, то на уровне послов. Приглашение, направленное советской стороной Галифаксу, лично включиться в переговоры Чемберлен отклонил с ремаркой: визит в Москву министра «был бы унизительным».

Посол Англии У.Сидс и выделенный ему на подмогу У.Стрэнг получили задание коротать время, создавая видимость, будто Лондон за договоренность. 4 июля британский кабинет подтвердил: «Главная цель в переговорах с СССР предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией». На заседании 10 июля, рассматривавшем процедуру «технических» военных переговоров с советской стороной, Галифакс заявил: «Начавшись, военные переговоры не будут иметь большого успеха. Переговоры будут затягиваться, и в конечном счете каждая из сторон добьётся от другой обязательств общего характера. Таким образом мы выиграем время и извлечём максимум из ситуации, которой не можем сейчас избежать».

Канцлер казначейства, небезызвестный нам Дж.Саймон, держался ещё циничней: «Нам важно обеспечить свободу рук, чтобы можно было заявить России, что мы не обязаны вступать в войну, т.к. мы не согласны с её интерпретацией фактов». Иначе говоря, если придётся подписывать какое-то соглашение, его текст должен был допускать произвольное толкование. По британской модели «союзничества» Лондон мог бы и в случае германской агрессии против Польши уклониться от объявления войны рейху, удовлетворившись тем, что в бездонный омут погрузился бы только Советский Союз.

Что оставалось делать Москве, будучи осведомлённой о хитросплетениях Чемберлена и его министров? Как держаться, доподлинно зная, с какими инструкциями после долгого хождения по морям и посещения музеев Ленинграда прибыл на военные переговоры в советскую столицу адмирал Дракс? Выданное ему предписание гласило: «Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нас при тех или иных обстоятельствах. Поэтому следует стремиться свести военное соглашение к самым общим формулировкам». Провожая адмирала, Галифакс поручил ему «тянуть с переговорами возможно дольше». «Дольше» расшифровывалось – до конца сентября — начала октября, когда осенняя распутица и без государств-противников спутает планы Гитлера (Приведённые выше сведения о подходе Лондона к переговорам с СССР почерпнуты из рассекреченных протоколов заседаний британского кабинета и документов, добытых советской разведкой).

Война у порога. 7 августа к советскому руководству поступило донесение: «Развёртывание немецких войск против Польши и концентрация необходимых средств будут закончены между 15 и 20 августа. Начиная с 25 августа, следует считаться с началом военной акции против Польши». К англичанам сходный сигнал попал день или два спустя. Предупреждения, ранее полученные Лондоном от советника германского посольства Т.Кордта и от итальянцев, обрели зловещую актуальность. Время для ворожбы истекло.

«Первые же 24 часа моего пребывания в Москве, – записал Дракс,— свидетельствовали, что Советы стремятся к достижению соглашения с нами». На пленарной встрече трёх делегаций 15 августа начальник Генштаба Б.Шапошников сообщил, что СССР готов выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тыс. тяжёлых орудий, 9–10 тыс. танков и 5–5,5 тыс. самолетов. Дракс докладывал в Лондон, что Советский Союз «не собирается придерживаться оборонительной тактики, которую нам (ему) предписывалось предлагать». В случае войны он намерен «принимать участие в наступательных операциях». Глава французской делегации генерал Ж.Думенк телеграфировал в Париж, что советские представители изложили план «весьма эффективной помощи, которую они полны решимости оказать нам». МИД Франции, со своей стороны, рекомендовал председателю правительства Э.Даладье «поставить условием этих (англо-французских) гарантий Польше советскую поддержку, которую мы считаем необходимой».

Почему же за день до этих обнадеживающих – для непосвящённых – оценок адмирал Дракс в кругу своих коллег изрек: «Я думаю, наша миссия закончилась»? Ответ прост. Не собираясь сами давать Германии бой, «демократы» не удосужились в канун московских переговоров обсудить с Польшей условия её сотрудничества с СССР и прежде всего предоставления коридоров, позволявших Красной Армии своевременно «непосредственно соприкоснуться с противником». По предложению Дракса был объявлен перерыв в переговорах до 21 августа.

Генерал Ф.Мюсс и британский военный атташе в Варшаве 19 августа три часа полемизировали с начальником генштаба Польши Стахевичем. Кроме площадных ругательств в адрес СССР и его лидера, поляк не придумал, что сказать. Доклад Мюсса побудил МИД Франции предъявить Беку ультиматум, и во второй половине дня 23 августа Варшава уполномочила генерала Думенка заявить К.Ворошилову: «Мы убедились, что в случае совместной акции против германской агрессии не исключено (или возможно) сотрудничество между Польшей и СССР на подлежащих более детальному определению условиях…». Телеграмма в посольство Франции в Москве поступила утром 24 августа. Тем временем пакт о ненападении между СССР и Германией уже был подписан.

Превратимся на мгновение в сверхоптимистов и возьмём за данность: Варшава спустилась на земную твердь и приняла советскую помощь. Как на практике выглядела бы координация действий трёх держав?

Советские военные предлагали выставить против агрессора мощную группировку, применительно к ситуации, 70—100% от уровня сил, выделяемых Англией и Францией. Войска трёх держав должны были подготовиться к сражению на 15–16-й день после объявленной мобилизации. А если бы англичане и французы ничего не отряжали и месяц, и другой, и третий избегали бы соприкосновения с агрессором

Допустим, Англии и Франции не удалось бы увильнуть от фиксирования в конвенции потребного количества контингентов, а также районов и сроков введения их в действие. Как они выполняли бы обязательства, если совершенно не готовились к этому? Московские переговоры не сопровождались проработкой в штабах Англии и Франции конкретных аспектов оперативного и стратегического взаимодействия с командованием РККА.

Догадывались ли в Лондоне и Париже, что летом 1939 г. критически важным для Гитлера было не заключение с СССР пакта о ненападении, но срыв договоренностей трёх держав о военном союзе? В отсутствие договорённостей Англии и Франции с Москвой, заявлял Гитлер, «я смогу разбить Польшу без опасности конфликта с Западом». Нет, не случайно он ринулся в польский поход без плана операций на западном фронте.

Кредо Гитлера было спрессовано в послании Муссолини 19 августа:

— решение напасть на Польшу принято и пересмотру не подлежит;

— польский конфликт останется локальным событием, поскольку Англия и Франция не рискнут напасть на «ось»;

— если эти державы всё-таки окажут военную поддержку Польше, то для «оси» вряд ли представится лучшая возможность, чтобы свести с ними счёты;

— война, если даже она разрастется, будет ввиду превосходства «оси» скоротечной.

Германо-советский обмен мнениями обрёл осязаемые контуры 15 августа. Но собственно переговоры ещё не начались. Москва до 21 августа окончательного выбора для себя не сделала. Несмотря на сверхнадежные доказательства того, что Англия и Франция не дозрели до совместного с СССР противодействия агрессору и даже вопреки свидетельствам, что западные державы ведут дело ко «второму Мюнхену», опять без СССР и всецело против него.

Наряду с Г.Вильсоном, не щадя себя, трудился на англо-германскую сделку британский посол в Берлине Н.Гендерсон. Ему ассистировали швейцарские, шведские, американские представители, Ватикан. Гитлер выражал готовность немедленно встретиться с британским деятелем «формата Галифакса». Подходящим для себя партнёром он назвал маршала Айронсайда и просил Буркхардта известить об этом Лондон.

Пустое отрицать, что выпадение Советского Союза как реального противника Германии, по каким бы причинам это ни произошло, облегчило Гитлеру его предприятие против Польши. Вместе с тем утверждать, что в отсутствие договора о ненападении с СССР фюрер перевоплотился бы в агнца, было бы куда большим насилием над истиной. Непредсказуемость – вот что должны были излучать из Москвы вовне тройственные переговоры. Оба, Гитлер и Чемберлен, ставили на выигрыш недель и дней. Но каждого из них непредсказуемость устраивала по-разному.

Премьер жаждал осенней слякоти в надежде, что погода ниспошлёт Лондону шанс уладить семейные дрязги с Германией. Калькуляция фюрера выглядела иначе. Затягивание тройственных переговоров, игнорируя «час икс», исключало действенные контрмеры Англии, Франции, СССР в решающие первые минуты войны. Как встречали бы агрессию три державы, продолжайся московские сидения до рокового 1 сентября? Во «всеоружии» планов, отводивших 15–16 дней на мобилизацию, прежде чем их армии выдвинутся навстречу противнику. Переговорщики, видно, запамятовали, в каком веке собрались воевать, а позже не могли взять в толк, как Польша с почти миллионной армией рухнула за 17–18 дней.

Идём дальше. Подписание «демократами» военной конвенции с СССР не изменило бы «странной» войны на Западе, провозгласи англичане войну немцам. В любом случае Англия и Франция не сгорели бы от желания схватиться с «главным противником», а Третий рейх ответил бы им взаимностью. Совсем в другом положении оказался бы Советский Союз. Охваченный эйфорией легко доставшейся победы, вермахт выкатился бы на границу, куда менее благоприятную для обороны СССР, чем та, с которой отправлялись в походы Пилсудский в 1921 г. и нацисты в 1941 г.

Это не всё. План «Вайс» предусматривал, что одновременно или вслед за Польшей немцы возьмут под контроль Литву и Латвию «до границ старой Курляндии». Установку на «решение балтийской проблемы» Гитлер подтвердил 23 мая при встрече с командованием вооруженных сил рейха. На сей счёт была припасена юридическая зацепка. Германские договоры о ненападении с Эстонией и Литвой содержали секретную статью. Она обязывала Таллин и Каунас «по согласованию с Германией и в соответствии с её советами осуществлять по отношению к Советской России все военные меры безопасности». Эстонское и литовское правительства признавали, что угроза нападения исходит только от Советского Союза и что реальная политика нейтралитета требует от них создания надёжной обороны против этой угрозы. Там, где для этого не хватает собственных средств, им поможет Германия. Была поставлена задача не допустить, чтобы зона Балтийского моря превратилась в плацдарм наступления третьих стран, и подготовиться, чтобы в случае конфликта страны этой зоны могли противодействовать попыткам окружения до прибытия немецкой помощи (См. И.Фляйшхауэр. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии 1938—1939. — М.: 1991.с.422).

Таким образом, назвавшись в 1939 г. союзником Англии, Франции и Польши, СССР принял бы на себя все невзгоды как собственной, так и чужой неподготовленности к военному противоборству с Третьим рейхом.

Предположим, Гитлер не полез бы сходу на рожон и выдернул стоп-кран вблизи советской границы. Кто, однако, будучи в здравом рассудке, поручился бы, что Япония не удесятерит усилий, чтобы перевести на местность навязчивую идею одновременного удара по Советскому Союзу с востока и запада, что экстремистам не удалось бы умерить влияние на формирование курса Токио министра иностранных дел Х.Ариты, оппонента чрезмерной воинственности по отношению к СССР, и переубедить командование ВМС, находивших южный азимут приоритетным? И не только в отместку за унижение на Халхин-Голе. По документальным данным, установление контроля над Китаем слыло в японской стратегии за промежуточный этап к решительной схватке с северным соседом. Показательно, что летом 1939 г. Токио был не прочь втянуть в антисоветскую авантюру наряду с англичанами также Вашингтон. 30 июня 1939 г. Рузвельт сообщил советскому полпреду Уманскому, что японская сторона предложила ему на будущее совместную японо-американскую эксплуатацию богатств Восточной Сибири чуть ли не до Байкала.

После подписания германо-советского пакта о ненападении глава «умиротворения» не закрылась. Альбион ещё не исчерпал заделов, никак не облегчавших Советскому Союзу жизнь. Вчитайтесь в заявление Н.Чемберлена на заседании кабинета 26 августа 1939 г.: «Если Великобритания оставит г-на Гитлера в покое в его сфере (Восточная Европа), то он оставит в покое нас». Для тори все упиралось в цену, не в принципы.

Профилирующей заботой советского лидера было – не очутиться один на один с агрессором, а то и с двумя кряду, отвести вдаль момент свидания с истиной. В 1937—1938 гг. он обезглавил вооружённые силы страны. Были уничтожены трое из пяти маршалов, 11 заместителей наркома обороны, 75 из 80 членов высшего военного совета, 14 из 16 командующих армиями, 60 из 67 комкоров, 136 из 199 дивизионных и 221 из 397 бригадных командиров. Воевать, тем более за других, он не мог, если бы захотел. Некому было рать вести.

Как обернулось бы развитие, отвергни Сталин настоятельные просьбы Гитлера безотлагательно принять в Москве Риббентропа? Письмо фюрера было вручено Молотову Шуленбургом в 15.00 21 августа 1939 г. Ответ посол получил из рук наркома в 17 часов того же дня. Почему передача в Берлин 14 строк и доведение их до адресата заняли около 9 часов – загадка. Или умысел? Если умысел, то чей?

Гитлер не позже 22 августа был извещен о приглашении Геринга на встречу с Чемберленом и Галифаксом. Её организацией, дабы избежать огласки, занимался самолично шеф британской разведки. 23 августа англичане ввели в игру джокера – предложили созвать «конференцию четырёх на высшем уровне». На ней в отсутствие СССР и Польши собирались всё уладить. Предложение, направленное по неофициальному каналу, подкреплялось посланием Чемберлена. Он умолял Гитлера «не совершать непоправимого».

Неслучайно на взлетной полосе Темпельхофа с 21 августа стояли «Локхид-12а» британских спецслужб, который должен был доставить Геринга на тайную встречу с Чемберленом и Галифаксом, и «Юнкерс», борт фюрера, выделенный Риббентропу. Кто первым ляжет на крыло, какой курс – на Лондон или Москву – будет взят? От этого зависело, каким маршрутом пойдут дальше Европа и с нею остальной мир.

Принимаем к сведению: переговоры имперского министра иностранных дел в Москве не начинались. Никто, естественно, не мог поручиться, во что они выльются. Самолет с Риббентропом не без приключений добирался до столичного аэродрома. В районе Великих Лук его обстреляли средства ПВО. Повезло, не сбили. Короче, и скептикам волей-неволей придётся признать, что решение воевать и установление первоначальной даты нанесения удара по Польше (26 августа) Берлин принимал не после, а до встречи Риббентропа со Сталиным и Молотовым, до подписания договора о ненападении со всеми его приложениями. Обычные «неточности» и опущения при воспроизведении последовательности событий здесь не вкрадываются, а преднамеренно врабатываются и способом мультиплицирования обретают некое подобие фактов.

Давался ли Советскому Союзу в августе 1939 г. выбор меньшего зла, эрзац договору о ненападении с Германией? Самое позднее, после бесед Стахевича с генералом Мюссом тема трёхсторонней военной конвенции закрылась. Пролонгация Берлинского договора 1926 г. теоретически могла заместить пакт о ненападении, хотя отказ от насилия во взаимных отношениях сам по себе не являлся и не является чем-то предосудительным. Чистота позиции Москвы, бесспорно, выиграла бы, найди в тексте договора от 23 августа отражение норма, освобождающая стороны от принятых обязательств в случае совершения одной из них агрессии против третьего государства. Впрочем, в ту пору и позже имелось вдоволь прецедентов, когда подобная оговорка не употреблялась и это не порождало кривотолков. Помянем англо-германскую декларацию от 30 сентября 1938 г.

Шок, вызванный разглашением после октября 1917 г. сокровенных державных тайн, давно улёгся. Секретные приложения (протоколы, дополнительные статьи, обмен письмами, нотами и т.д.) к соглашениям и договорам разного профиля в практике государств и поныне. Польские, литовские, эстонские договоренности с Германией (о японских или итальянских и говорить нечего) лишнее тому подтверждение. Предполагалось, что англо-франко-советская конвенция о взаимопомощи тоже будет снабжена не подлежащим оглашению протоколом.

Следовательно, секретный протокол, приложенный к советско-германскому договору о ненападении, не шёл вразрез с обычным международным правом. Как отмечалось в постановлении Съезда народных депутатов СССР (декабрь 1988 г.), он был «отходом от ленинских принципов советской внешней политики». Разница есть.

Разграничение «сфер интересов» нельзя безоговорочно зачислять в крамолу. В точном прочтении оно определяет рубеж, преступление которого обнуляет весь пакет договоренностей. А если строго держаться буквы, употребленной в августе — сентябре 1939 г., то выводом Литвы, Латвии и Эстонии из-под германской пяты их суверенность не ущемлялась. Перемены 1940 г. не предугадывались и протоколами не покрывались.

Очень непросто достоверно реконструировать переговоры Риббентропа со Сталиным 23—24 августа. Лучше других это удалось проф. Ингеборге Фляйшхауэр. Но колючих вопросов, ждущих скрупулёзного разбора, всё равно в избытке. «Экономное мышление» с тягой к смене знака плюс на минус в зависимости от поветрий мало что меняет к лучшему. Прежде метили в идеологического противника. Теперь издержки вроде бы не с кем делить, или? Ведь неспроста «демократы» не подпускают к своим архивным схронам. Видимо, к порокам, запечатлённым в необнародованных документах, неприменимы сроки давности.

Объективному исследователю многое раскроет речь В.Молотова 31 августа 1939 г. на сессии Верховного совета СССР. «Решение о заключении договора о ненападении между СССР и Германией, — заявил он, — было принято после того, как военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик. Поскольку эти переговоры показали, что на заключение пакта о взаимопомощи нет основания рассчитывать, мы не могли не поставить перед собой вопроса о других возможностях обеспечить мир и устранить угрозу войны между Германией и СССР». Смысл договора от 23 августа Молотов подавал так: «СССР не обязан втягиваться в войну ни на стороне Англии против Германии, ни на стороне Германии против Англии».

В мировой практике редко случается, чтобы во всеуслышание достоинства одного партнёра выводились из недостатков другого, а выход на предлагавшийся к утверждению юридический акт обосновывался провалом усилий по нахождению иного, оптимального решения. Не подвернулись обтекаемые выражения? Или Лондону и Парижу намекали: исправляйтесь, пока не поздно?

Обычно берется в скобки, что советская сторона после подписания договора 23 августа пыталась уберечь контакты с Лондоном и Парижем. Молотов убеждал французского посла Наджиара: «Договор о ненападении с Германией не является несовместимым с союзом о взаимной помощи между Великобританией, Францией и Советским Союзом». Однако официальные и официозные сигналы из Москвы, рекомендовавшие «демократам» не рубить швартовы, англичане и французы оставляли без внимания. Они демонстративно отвернулись от Москвы и сосредоточились на обхаживании нацистских правителей.

На британский призыв «не совершать непоправимого» Гитлер ответил предложением (передано через посла Гендерсона 25 августа) войти в долю на следующих условиях:

а) возвращение Данцига и польского коридора в состав рейха;

б) германские гарантии новых польских границ;

в) достижение соглашения о бывших германских колониях;

г) отказ от изменения германских границ на западе;

д) ограничение вооружений.

Рейх обязывался бы защищать Британскую империю от любых внешних посягательств.

Перед нами своеобразный сплав из прожектов, коими Берлин прижимал поляков в октябре 1938 – январе 939 г., и соображений англичан, доводившихся до сведения Гитлера через Г.Вильсона в июле – августе 1939 г. Изложенное фюрер снабдил примечанием: ничего страшного, если англичане из соображений престижа провозгласят «показную войну». Короткая гроза послужит лишь очищению атмосферы. Надо только наперёд проговорить элементы будущего примирения.

По окончании встречи с Гендерсоном Гитлер 15 февраля отдал приказ приступить к выполнению плана «Вайс». Нападение на Польшу должно было свершиться на рассвете 26 августа. Однако всё пошло через пень-колоду. Посольство Италии уведомило Берлин, что Рим к войне не готов. В 17.30 французский посол в Берлине предупредил — его страна выполнит обязательства перед Польшей. Около 18.00 Би-би-си выдала в эфир сообщение, что англо-польский союзный договор введён в силу. Гитлер не знал, что известие — итальянцы останутся вне польской акции – было передано Лондону и Парижу раньше, чем союзнику.

Генерал Гальдер, начальник главного штаба вермахта, занёс в дневник: «Гитлер в растерянности, слабая надежда, что путём переговоров с Англией можно пробить требования, отклоняемые поляками». Пока же В.Кайтель распорядится остановить выход сил вторжения на означенные по плану «Вайс» позиции, а передислокацию войск выдать за «учения».

Гитлер через шведа Далеруса отправляет 26 августа в Лондон предложение о полнокровном союзе: англичане помогут Германии вернуть Данциг и коридор, а рейх не поддержит ни одну страну – «ни Италию, ни Японию или Россию» — в их враждебных действиях против Британской империи. Раньше Г.Вильсон от имени премьера Чемберлена манил Гитлера возможностью аннулирования гарантий, выданных Лондоном Польше и ряду других европейских стран. Теперь рейхсканцлер ставил на кон всё, что наобещал и Риму, и Токио, и ещё тепленький пакт с Москвой. В ночь на 28 августа посредник привёз британский ответ. Английская сторона выражала заинтересованность в нахождении «решения» без уточнения его формы или содержания. 27 августа Чемберлен сообщил коллегам по кабинету, что он дал понять Далерусу: поляки могут согласиться на передачу Германии Данцига, хотя консультаций на сей счёт с поляками не проводилось.

В 22.30 того же дня посол Гендерсон известил Гитлера, что британский премьер разделяет желание канцлера «сделать дружбу основой отношений между Германией и Британской империей» и готов принять его предложения от 25 августа «с некоторыми дополнениями в качестве тем для обсуждения». Переговоры могли бы состояться «быстро» и «с искренним желанием достичь соглашения» при том понимании, что Германия и Польша мирно уладят разногласия. Вручая Гитлеру послание Чемберлена, Гендерсон сказал: «Премьер-министр может довести до конца свою политику соглашения, если, но только если, г-н Гитлер будет готов к сотрудничеству».

Фюрер слушал Гендерсона в пол-уха. За несколько часов до приема британского посла Гитлер самоопределился: вторжение в Польшу – 1 сентября.

На заседании британского правительства 26 августа Гендерсон развивал мысль: «Реальная ценность наших гарантий Польше в том, чтобы дать Польше возможность прийти к урегулированию с Германией». 30 августа, когда Германия сосредоточила 46 дивизий для удара по Польше, Галифакс отстаивал тезис, что «эта концентрация войск не является действенным аргументом против дальнейших переговоров с германским правительством».

Ещё в конце июля Вашингтон сделал вывод, что настрой Чемберлена исключает выход на «альянс Россия – Англия – Франция», которому Рузвельт как-будто сочувствовал, если принять на веру его «устное послание» советским руководителям (датировано 4 августа и передано послом США Стейнгардтом Молотову через 12 дней). Американцы были не хуже Лондона осведомлены о советско-германском сближении. Они первыми проникли в тайну приложений к августовскому пакту о ненападении. По получении от Г.Герварта, сотрудника посольства Германии Москве, сведений о разграничении сфер интересов между участниками пакта президент занялся рассылкой обращений – к королю Италии (23 августа), к Гитлеру (24 и 26 августа), к полякам (25 августа). Содержание обращений перекликалось с американскими увещеваниями, что за год до этого вздабривали почву для мюнхенского сговора.
1 сентября Рузвельт призвал Гитлера вести войну умеренным способом, щадя мирное население.

Данные о том, какое впечатление произвели всплески американской активности на Гитлера, пока не вышли наружу. Не исключено, что они укрепили нацистов в намерении обходиться «сдержанно» с Англией и Францией в начальной фазе войны (директива №2 Гитлера от 3 сентября 1939 г.).

2 сентября Г.Вильсон по поручению премьера известил германское посольство: рейх может обрести желаемое, если остановит военные действия против Польши. «Британское правительство готово (в этом случае) всё забыть и начать переговоры». В планах Чемберлена в тот момент не значилось силовое воздействие на Германию. Экономическое давление должно было вернуть «заблудших» на праведный путь – к формированию «новой Европы» с Англией и Германией в качестве её опор. В письме Рузвельту 5 ноября 1939 г. Чемберлен выражал уверенность в скором окончании войны. Не потому, что Германия будет побеждена, а потому, что немцы поймут — в войну можно обнищать.

Берлин не внял уговорам Альбиона. Гитлеру требовался не политический успех, но военных триумф. «Жизненное пространство» добывается мечом, а не по чьей-то милости. Для этого он, фюрер, должен безраздельно владеть инициативой, и благодаря ему Германия по праву сильнейшего перехватит жезл «умиротворителя». Возможно, с поблажками для «расово родственной Британии».

Чемберлену и Галифаксу тяжко давалось признание краха не только собственной политики, но и несостоятельности всей стратегии правителей страны после Первой мировой. Под давлением палаты общин премьер объявил Германии войну. В тот же день войну объявил и Париж. Польско-германский конфликт переводился в разряд мировых.

Первое аутентичное известие о перезагрузке советско-германских отношений японцы получили вечером 21 августа в телефонном разговоре Риббентропа с послом Осимой. Для завязавшегося на солидарность с рейхом руководства Японии это было потрясением. Оно деформировало антикоминтерновскую конструкцию. Вера Токио в стратегическое партнёрство с Германией была подорвана неизлечимо. Правительство Хиранумы ушло в отставку. В платформе нового кабинета масштабная агрессия против СССР сдвигалась на неопределённое время. 16 сентября японцы официально уведомили Москву о прекращении ими военных действий в пределах Монголии. Н.Стариков усматривает взаимосвязь этой даты с днем вступления советских войск в Западную Украину и Белоруссию – 17 сентября (См. Н.Стариков. Указанное сочинение. с.294—295).

Определенные основания так считать имеются. Факт остается фактом, что попытки немцев в несколько заходов (3, 8, 14 сентября) подтолкнуть советскую сторону выйти на линию размежевания советск»»о-германских интересов, прочерченную в секретном протоколе, Москва отводила под разными предлогами. Советские представители подчёркивали, что, если и когда соединения Красной Армии будут задействованы, это произойдёт с политической, но не с военной мотивировкой. (Одна из редакций такой мотивировки гласила: «Дальнейшее продвижение германских войск побуждает заявить – Польша разваливается, СССР в виду этого вынужден прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожают немцы». Сия редакция вызвала возмущение у Риббентропа).

Последнее никак не было лишним. 17–24 сентября Рузвельт и его госсекретарь Хэлл определялись: переход советскими войсками восточной границы Польши, установленной рижским договором 1921 г., не следует квалифицировать как акт войны. По соображениям долговременного порядка на СССР не были распространены требования эмбарго, предусмотренные законом о нейтралитете в части продаж оружия и военных материалов. (С 5 сентября запреты и ограничения такого рода применялись строго (на бумаге) к Германии и формально (подвешены заказы) к Англии и Франции).

Позиция США по отношению к Советскому Союзу резко переменилась с началом «зимней войны». Под предлогом защиты Финляндии Рузвельт пытался в феврале — марте 1940 г. сколотить империалистический фронт против СССР, предварительно примирив Германию, Англию и Францию.

Лондон и Париж не враз условились, как им реагировать на пересечение Красной Армией границы 1921 г. Взвешенному суждению помогло исправление Москвой наспех прочерченного 23 августа водораздела «сфер интересов» СССР и Германии. В секретном протоколе от 28 сентября за эталон была принята «линия Керзона», смятая в свое время Пилсудским. Однако общий климат отношений с СССР оставался крайне напряжённым. Отсиживаясь за «линией Мажино», англичане и французы в 1940 г. деятельно готовились к реальным военным операциям против Советского Союза на севере (через Норвегию и Финляндию) и на юге (с территории Ирака и через Иран и Афганистан). В дополнение к фортификационным работам на Украине и в Белоруссии советское руководство было вынуждено насыщать оборонительными средствами Кавказский, Среднеазиатский и Северный регионы.

Пакт о ненападении с Германией позволил СССР избежать грозившей ему в сентябре 1939 г. худшей участи – стать громоотводом в империалистическом покере. Сложившийся новый военно-политический ландшафт особых дивидендов Москве не сулил. Даже в среднесрочной перспективе. Советская сторона не владела инициативой, не она определяла ход событий. В конце 1939 г. за войну с финнами «демократы» покарали Москву исключением из Лиги наций. Простор для любых санкций против изгоя.

Что оставалось? «Россия, сосредоточивайся», — воззвал не в радужную для страны эпоху министр иностранных дел князь А.М. Горчаков. Судьба нации напрямую зависела от того, удастся ли и с какой отдачей воспользоваться драгоценным даром – выигранной передышкой для подготовки к грядущим испытаниям. Они надвигались неотвратимо. Сомнений в этом никаких. Жаль, времени было в обрез.

 

Газета Слово, 18.09.09