Журнал «Золотой Лев» № 241-242- издание русской
консервативной мысли
(www.zlev.ru)
Н. Клёнов
Иван Грозный и XVI век
К динамике систем с положительной
обратной связью
Российские «либералы» конца «нулевых» а ля Гонтмахер или
Иноземцев направляют все наличные интеллектуальные силы на навязывание своего
видения будущего. И в то же время целый «Институт динамического консерватизма»
тратит уйму сил на обсуждение того, как относиться к деятельности Ивана
Грозного и к опричнине — сверхъактуальным для нас, надо полагать, событиям XVI
века. При этом выбрана максимально неоднозначная тема, гарантирующая
определенный раскол и консервативных, и православных кругов. И точка зрения
«консервативных раскольников» была опять же совсем недавно изложена на языке
художественного кинематографа в нашумевшей картине «Царь».
Что ж, обсуждение зачем-то вытащенной из исторической тьмы
«опричной темы» способно доставить определенного рода интеллектуальное
удовольствие, так как и крайне враждебный к Ивану Грозному и опричнине фильм, и
апология опричнины от Максима Калашникова представляют собой занятное изложения
ряда историософских штампов. Нет, думаю, необходимости в сто первый раз указывать
на очевиднейшие расхождения между эпизодами фильма Лунгина, теоретическими
построениями Калашникова — и эпизодами реальной истории. Люди так видят. У
режиссера и идеолога есть право на такую особенность зрения.
Но куда больше неточностей в деталях расстраивает отсутствие
и в фильме Лунгина, и в рассуждениях Калашникова настоящего конфликта. Два
центральных персонажа «Царя» — Царь и Митрополит — существуют в призрачном
пространстве, царстве теней, что полностью меняет смысл всех событий «грозной»
эпохи, превращая фильм в еще одну притчу о том, как «власть развращает, а
абсолютная власть развращает абсолютно». Притча эта, может, вышла и красивой.
Но к жизни она, видимо, по всей Земле не имеет отношения вот уже несколько
тысяч лет. Просто потому что нет и не может быть абсолютной власти у человека
над человеком в структуре, хоть немного превосходящей размерами и сложностью
первобытное племя. Не повезло живым людям «грозной» эпохи и в творениях Калашникова:
немного радости в том, чтобы стать, наряду с «птенцами гнезда Петрова» и
«сталинскими наркомами» иллюстрацией к паре отвлеченных идей. И основным моим
побудительным мотивом при написании данной статьи стало желание попытаться
исправить эту несправедливость, если и не рассказать о людях той эпохи (мне эта
задача явно не по силам), то хотя бы показать краски той жизни в нескольких
смачных эпизодах. Ну а если удастся показать вам, читатели, как глупы попытки
приладить к нашей нынешней жизни опыт трагических ошибок из иного, невероятно
чужого нам мира — то и совсем хорошо. (Здесь несогласные с этим тезисом, равно
как и уставшие от букв, могут перейти к 14 выводам данной статьи.)
Часть первая. Отважные «злодеи».
В истории гибели средневековой Москвы невероятно интересны
и «злодеи», и «жертвы». Эти фигуры второго плана даже интересней талантливого
«главного героя», что так долго исполнял роль «государя по Божию изволению, а
не многомятежному человеческому хотению». Возьмем для примера «архизлодея»,
Алексея Даниловича Басманова-Плещеева. Да, того самого, из-за которого в 1565
году
«… попущением Божием за грехи наши возъярился
царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси на все православное християнство
по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова и иных таких
же, учиниша опришнину разделение земли и градом» [Пискаревский летописец, ПСРЛ,
т. 34].
И увидим следующие примечательные факты биографии
представителя элиты XVI века. 1552 год. Сентябрь месяц. Ворота царствующей
Казани. И лютая сеча, жуткая свалка вокруг подтащенных к самым воротам русских
тур. В обеденное время, когда многие русские ушли с переднего края, чтобы
перекусить в относительно спокойной обстановке, крупный отряд казанцев,
воспользовавшись секретными выходами из города, неожиданной атакой почти сумел
захватить столь важные для осаждающих укрепления. Воевода большого полка князь
Михаил Иванович Воротынский в этом безумии ранен в лицо и выжил лишь благодаря
отменным доспехам. Тяжело ранены окольничий Петр Морозов и князь Юрий Кашин. Но
русские выстояли. И ключевым моментом этого важнейшего эпизода всего Казанского
взятия стал своевременный контрудар резерва из государева полка под
командованием молодого окольничего Алексея Басманова-Плещеева.
1558 год. С небольшим отрядом свежеиспеченный боярин
приходит в пограничный Ивангород… и получает удивительный подарок судьбы. В
расположенной за рекой ливонской Нарве начинается крупный пожар, и русский
отряд под командованием Басманова, воспользовавшись подручными средствами для
переправы, обеспечивает третье по значимости (после Казани и Полоцка) взятие
«грозного» царства.
1564 год. Матерый политик и администратор на отдыхе под
Рязанью.
«На Рязани были во государевом жалованье в
поместье боярин Олексей Данилович Басманов Плещеев да сын его Федор, и слыша
многие крымские люди приход на Рязанскую Украину, они же со своими людьми…
крымских людей побили и языки поимали… Те языки сказали, что пришел крымский
царь Девлет-Гирей, а с ним дети его: то первая весть про царя, безвестно убо
бяше пришел… сам Олексей и сын его Федор сели в городе на Рязани со владыкой
Филофеем и ту сущих во граде людей обнадежили, не сущу бо тогда служилым людей
никому… Татары же…многажду прихождаху и хотяху взятии град, … ничто успеша и от
града отступиша в свои страны» [Продолжение Александро-Невской летописи, ПСРЛ,
т. 29, с. 339].
Такой вот злодей, с немногими своими людьми сорвавший
форменный ужас под названием «безвестный выход основных крымских сил в центр
России». Стивен Сигал отдыхает. И обратим внимание на то, что взятие Нарвы и
оборона Рязани представляют старшего Басманова-Плещеева человеком не только
лично отважным (этим тогда никого особо было не удивить), но и решительным
полководцем, умеющим принимать и проводить в жизнь нестандартные решения в
экстремальных обстоятельствах. Этот исторический деятель никак не похож на
жалкую, рабскую душонку, что носит в фильме Лунгина его фамилию. Скорее уж А.Д.
Басманов-Плещеев напоминает не отвратительного в своей мелкой мерзости исполнителя,
а организатора и вдохновителя террора уровня как минимум робеспьеровского. Ну а
Максим Калашников может хоть прямо сейчас приступать к поискам кандидатов на
заглавную роль в «новой опричнине».
Часть вторая. Властные «жертвы».
Не менее яркие и колоритные персонажи встречались среди жертв
«грозной» трагедии 60-70-х годов XVI века. И таких людей представляют в виде
безгласных «чучел», способных лишь с кряхтением принимать несправедливые /
«исторически обоснованные» кары! А ведь многие из этих людей пришли во власть
благодаря вооруженному мятежу 1547 года. Да кое-кто из них (например,
потомственный глава Конюшенного приказа И.П. Федоров-Челяднин) этот переворот,
убравший с политической арены семью Глинских, и организовал. Как раз в
1547-1549 годах произошло масштабное расширение Боярской Думы, основными
выгодополучателями которого оказалось семейство Романовых Захарьиных-Юрьевых. В
1549 году Д.Р. Юрьев и В.М. Юрьев получили боярство вместе со своими родичами
З.П. Яковлевым и М.В. Яковлевым, братья Юрьевы получили под свой контроль
Большой, Тверской и Казанский дворцы; контроль над реальным управлением
государством этот клан захватил благодаря союзу с такими яркими администраторам
как Н.А. Фуников и И.М. Висковатый. Эти люди управляли государством и сражались
за влияние друг с другом. Так, довольно скоро после 1549 года основная власть
начала переходить от Захарьиных в руки двух неродовитых и ярких политиков:
Алексея Федоровича Адашева, обязанного началом своей карьеры дальнему родству
все с теми же Романовыми, и священника из Благовещенского храма Сильвестра. Да,
вот она, пресловутая «Избранная Рада», предмет острых и непонятных для непосвященных
нас споров. И ведь о чем спорить, если источники, казалось бы, вполне ясны и
непротиворечивы. Вот что говорит сам царь:
«вина и главизна всем делом вашего
злобесного умышления, понеже с попом положесте совет, дабы аз словом был
государь, а вы б с попом делом (владели)» [Первое письмо Грозного Курбскому].
А вот Иван Васильевич уточняет свою позицию:
Поп Сильвестр и Алексей Адашев «сдружились
и начаша советовати отаи нас… и честию вас мало не с нами равняющее… всю власть
во всей своей воле имый, ничто же от нас пытая, аки несть нас, все строения и утверждения
по своей воле и своих советников хотения творяще» [Переписка Ивана Грозного с
Андреем Курбским]
И Курбский, что характерно, даже не пытается ловить
оппонента на слове, он практически соглашается с ключевыми для нас
утверждениями Грозного, лишь меняя знак всех эмоциональных пропагандистских оценок.
Естественно, вполне согласны с эпистолами Ивана Грозного и приписки к
Царственной книге:
«Бысть же сей священник Селиверст у
государя в великом жаловании и в совете духовном и в думном, и бысть яко
всемогий, все его послушаху и нкито же смеяше ни в чем противися ему… » [ПСРЛ,
т. 13, продолжение]
А вот свидетельство более позднего летописца, не зависящего
лично ни от воли Ивана, ни от воли Курбского и его «литовских» покровителей:
«А когда он [Алексей Адашев] был во
времяни, и в те поры Руская земля была в великой тишине и во благоденствии и в
управе… Да в ту же пору был поп Селивестр и правил Рускую землю с ним заодин, и
сидели вместе в ызбе у Благовещенья…»[Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. 34].
Наконец, состоявшийся спустя четверть века после смерти
Адашева разговор между московским послом к цесарю Лукой Новосильцевым и
гнезненским архиепископом Станиславом Карнковским демонстрируют представления
«заинтересованных» соседей о роли Алексея Адашева в управлении страной:
«Сказывали нам вязни наши: есть на Москве
шурин государской Борис Федорович Годунов, правитель земли… а прежь сего был у
прежнего государя Алексей Адашев, и он государство Московское тако же правил…».
Существование влиятельной группировки Адашева-Сильвестра в
отечественном политикуме 50-х годов XVI очевидно, равно как и очевидна
безнадежность попыток найти отчеты, отправленные на имя «Избранной Рады».
Филюшкин эту очевидность, как положено настоящему ученому, продемонстрировал,
что не дает оснований для радикальных утверждений о том, что «реформы 1550-х
годов были делом того же самого русского правительства, что было и до и после»
[Е. Холмогоров, Большой секрет для маленькой компании].
Часть третья. Реформаторы без
опричнины.
Кстати, «безмолвные жертвы» из фильма Лунгина (они же —
помехи на пути модернизации у Калашникова) не только умело и жестоко сражались
за власть. Между делом и Захарьины, и Адашевы, и набравший во второй половине
50-х политический вес Д.И. Курлятев успели провести масштабную модернизацию политических
институтов страны, продолжая реформаторские усилия боярских правительств времен
Елены Глинской и «Шуйского царства». Денежная реформа, появление выборных
губных старост — «окружных судей», формирование приказной системы управления,
наведение порядка в системе «кормлений» и «кормленных поборов», борьба за
разумное использование земельного фонда, предназначенного для наделения землей
служилого дворянства… и практически нет следов пресловутой борьбы
прогрессивного дворянства и реакционного боярства и княжья, все меры направлены
на защиту интересов вооруженных землевладельцев в целом. Все реформы вызваны
насущными потребностями государства, важной особенностью всех новшеств «были
сугубый практицизм правительственных мер, слабость их идейного обоснования» [Р.Г.
Скрынников, «Царство террора»]. Думаю, эти особенности и обеспечили реформам
несомненный успех. Ну и, понятно, в этих реформах, проведенных, как мы видим
даже из заявлений царя, руками боярских правительств, нет ничего направленного
на разрушение централизованного государства, восстановление «пережитков
удельного прошлого». Активно выступали боярские правительства и на
международной арене, в том числе и после помазания Ивана Васильевича на
царство. Так, в 1549 году во время важнейших переговоров с литовским
посольством Кишки-Камаевского о продлении перемирия даже и официальные
источники зафиксировали очень сложные переговоры между государем и ведущими
боярскими группировками по фундаментальным вопросам внешней политики: «Царь и
великий князь о том говорил много с бояры, пригоже ли имя его не сполна
писати». Причем замысловатые эволюции боярской мысли определялись, как следует
из источников, вполне «государственническими» соображениями о политическом
положении России: «против трех недругов (Казани, Крыма, Литвы) стояти истомно»
[Сборник русского исторического общества, т. 59; Хорошкевич А., Грааля И.].
Но еще интересней куда более поздние примеры, относящиеся к
периоду, когда практически все исследователи считают власть Ивана Грозного уже
ничем не ограниченной. 15 сентября 1562 года в разгар первого этапа Ливонской
войны русский наместник в Ливонии Иван Петрович Федоров-Челяднин получил от надворного
гетмана Г.А. Ходкевича предложение о перемирии. И вот уже знакомый нам
могущественный боярин своей властью, без санкции царя, отдал приказ о временном
прекращении в Ливонии боевых действий:
«И мы ныне для доброго дела… государя
своего воеводам по городом Ливонския земли… заказали, чтоб вашего государя
людем войны никоторыя не чинили до государева указа…» [Сборник русского
исторического общества, т. 71; Фроянов И.].
Попытался представить такой шаг государственного деятеля в
рамках настоящего тоталитарного государства, но представить аналогичный приказ
по Ленинградскому фронту в исполнении, например, Жданова так и не смог… А
Челяднина-Федорова никто расстреливать на месте и сажать на кол не стал,
несмотря на очевидное недовольство Ивана Грозного принятым решением. Более
того, царю пришлось искать способ отменить перемирие без урона для авторитета
боярина. И не очень понятно для меня на этом фоне выглядит вывод А.Л. Хорошкевич:
«И на протяжении двух месяцев… 1562 года… Федоров должен был твердо усвоить…:
вся власть в международных отношениях… принадлежит царю». Особенно странно
звучит этот вывод, если учесть, что практически тут же, в феврале 1563 года,
сразу после взятия русскими Полоцка, очень похожие переговоры литовской
«паны-рада» с главой Боярской Думы И.Д. Бельским заканчиваются очень похожим
перемирием на условиях статус-кво. И Иван вынужден был принять это решение «за
боярским челобитьем», что зафиксировано в посольских книгах. Перемирие 1563
года, кстати, также стало основанием для непонятного мне вывода А.Л. Хорошкевич
о грубейших стратегических ошибках «боярской» дипломатии. А И.Я. Фроянов развил
и переосмыслил этот вывод в рамках своей концепции «бояр-предателей». Видно,
нужно быть действительно великим историком, чтобы понять, куда нужно было
«стратегически верно» наступать по весенней распутице 1563 года с уставшей
армией и маячащим за спиной Крымом… Московское боярство этого тоже не понимало.
А «предательские связи» с литовской верхушкой (в том числе и с полоцким воеводой
Довойной) были с успехом использованы царем и боярством как прикрытие для переброски
осадных укреплений к самым стенам Полоцка.
Часть четвертая. «Жертвы»
бунтующие.
Но, с другой стороны, дыма без огня не бывает, и не стоит,
не стоит изображать наше боярство и дворянство, вслед за Лунгиным, невинными
овечками, не способными на мятеж или измену. Постоянная война, постоянная
борьба за власть и богатство были хлебом и водой тех элит, и искусство мятежа и
интриги было им знакомо не хуже искусства дипломатии. Были изящные мятежи в
стиле «цветных революций» (1547 год), были и более тривиальные попытки прямых
вооруженных переворотов. И в 1553 году, во время тяжелой болезни царя Ивана
удельный князь Владимир Андреевич Старицкий и его мать не просто так «събрали детей
боярских, да учали им давати жалование денги…» [«Повесть о мятеже», ПСРЛ, т.
13, продолжение].
Назвать это сообщение вымыслом не позволяют
крестоцеловальные записи 1553 и 1554 годов [СГГД, ч. 1, №169], взятые с
Владимира Андреевича по горячим следам, задолго до начала масштабных репрессий
и «дела Старицких». Нельзя так просто сбрасывать со счетов и дело «беглеца»
князя Семена Ростовского, давшее ряд новых сведений по сути заговора, так как
дело это рассматривалось опять же задолго до начала массовых репрессий и массовых
фальсификаций судных дел. Да к тому же пытала (да-да, пытала!) князя Семена интересная
компания, собравшая представителей всех важнейших фракций правительства: от
Алексея Адашева до Захарьиных, от И.Ф. Мстиславского и Д.И. Курлятева до Ивана
Висковатого. А если мы принимаем сообщения Царственной книги и Синодального
списка, то должны принять и вывод о существовании масштабного
скоординированного боярского заговора, на существовании которого настаивает
царь Иван. Причем придется признать частью все того же масштабного заговора выступления
в Думе И.М. Шуйского и Ф.Г. Адашева (отца «того самого Алексея Адашева») с
фактическим отказом от присяги наследнику-Дмитрию.
Вот только и останавливало заговоры в те годы все то же
боярство вкупе с дворянством. И в 1553 году де-факто остановили мятеж не речи
больного царя, а решительные действия ряда членов Боярской Думы. Князь Владимир
Воротынский, кому, казалось бы, на роду было написано бороться за возрождение
удельных порядков, вместе с безродным главой Посольского приказа Иваном
Висковатым в самый критический момент силой заставил формального лидера
мятежников Владимира Андреевича Старицкого принести присягу Дмитрию-царевичу:
«Яз … дал душу государю своему царю и
великому князю … и сыну его…, и за них… с тобою [князем Старицким] говорю, буде
где доведетца по их государей велению и дратися с тобой готов… а не учнет крест
целовати, и ему [князю Старицкому] оттудова не выйти…» [ПСРЛ, т. 13,
продолжение].
Какая речь, какие слова! И не следа раболепства перед лицом
представителя великокняжеского дома. Просто не было тогда у князя Воротынского
и других ближних бояр желания играть свои обязательные роли в грандиозном
ритуале почитания членов государевой семьи. Но мятеж они остановили. И крайне
важной деталью «истории о мятеже 1533 года», нагляднее всего демонстрирующей
всю условность «абсолютной власти» московских государей, является «царское
прощение» всех основных союзников Старицких в том столкновении (Шуйских,
Палецких, Адашевых, Курлятевых, Сильвестра) и отмеченное Скрынниковым падение
влияния Захарьиных. Будущее 60-х покажет, что царь ничего не забыл и никого не
простил, но в настоящем 50-х царские настроения мало значили перед совокупной
волей элиты, предпочитавшей самостоятельно разбираться с тем, что считать и что
не считать изменой.
Сходным образом боярское правительство породило и тут же
решительно и жестко пресекло мятеж в далеком 1534 году, во время опаснейшего
эпизода с изменой и отъездом в Литву князя С.Ф. Бельского. Тогда без всякого
участия грозного царя, без всякой опричнины оперативно были нейтрализованы
основные лица среди «выбравших свободу»: Иван Воротынский был «заточен в тюрьму
на Белоозере, откуда он уже не вышел живым» [Р.Г. Скрынников, «Царство
террора»], попали в тюрьму тогда же и Д.Ф. Бельский и М.Ю. Захарьин. Бездействие
литовских войск, выдвинутых в то лето к границам России для наступления на Чернигов
и Смоленск — вот лучшее доказательство адекватности жестоких решений боярского
правительства. А сами факты отъездов в Литву князя Бельского и князя Ростовского
в 1534 и 1554 годах наглядно показывают, что отъезды в ту эпоху логичней
связывать не с укреплением центральной власти, но с обострением межфракционной борьбы
среди представителей элиты Московского государства. И снова с
грустью приходится констатировать, что и поведение тех, кого по мысли
Калашникова необходимо отнести к «врагам модернизации», и поступки «проводников
прогресса» в равной степени совершенно невозможны для современных элит,
современного общества.
Часть пятая. Почему же в XXI
веке в России не будет никакой опричнины?
Но все же главным выходом для той энергии, что переполняла
вооруженное служилое сословие в середине XVI века, была война, а не интриги,
побеги и измены. Постоянное соревнование с другими «молодыми волками» Восточной
Европы:
примерно во второй половине XV века заставило завершить
формирование системы местничества, что позволило инкорпорировать в состав элиты
московского государства суздальскую, ростовскую, ярославскую, тверскую,
рязанскую вооруженную знать и открыло путь к новым завоеваниям;
создало к концу XV века систему поместной службы с земли и
обеспечило власть как мощным инструментом наступательной внешней политики, так
и постоянным стимулом к поиску путей увеличения земельного фонда для поместных
раздач;
исключило возможности демилитаризации общества — в виду
отсутствия в обозримых окрестностях либералов и пацифистов ослабление военной
машины без всяких преувеличений было чревато прямым физическим уничтожением
государства и народа.
Поэтому практически для всех представителей правящего
класса мужского пола рисковать жизнью и терпеть лишения на степном «берегу», на
западной границе или в диком Закамье было делом привычным. Даже для
представителей белой кости из Боярской Думы боевой доспех был привычней высокой
шапки, а смерть в бою (И.Д. Бельский) или от ран (С.И. Пунков-Микулинский) была
делом вполне обыденным. Повторяться и в очередной раз указывать на то, как
разительно в этом отношении общество XVI века отличается от общества XXI? я
считаю почти излишним. В свою очередь, верховная власть в рамках широкого
общественного договора брала на себя обязательства (1) обеспечивать все
потомство дворян землей для несения службы и (2) следить за
распределением «кормлений» и назначений в среде высшей знати в соответствии «с
отечеством». И за выполнением этих обязательств власти вооруженное общество
следило строго. К началу 50-х и знать, и дворянство были решительно настроены
на поиски «себе чести, царю славы», это настроение легко увидеть и в
«прожектах» Пересветова, и в заметках рассудительного Ченслора. А казанское и
астраханское взятия убедительно показали, что для очередного этапа экспансии
московским элитам не хватало всего лишь формального присутствия символического
владыки, модерирующего их постоянные споры. Успешный поход 1552 года стал делом
рук и умов целой группы знатнейших бояр царства (М. Воротынский, А. Горбатый,
С. Микулинский), использовавшей молодого царя в качестве мобильного знамени. С
этим не спорят ни Грозный, ни его враги:
«как пленника, посадив на судно, везли с
малым числом через безбожную и неверную землю» [Переписка Ивана Грозного с Андреем
Курбским]; «Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть
большую христианскую хоругвь… и самого царя, взяв за узду коня его – волей или
неволей – у хоругви поставили…» [История о великом князе Московском].
А вполне официальное сообщение о разработке диспозиции
астраханского похода позволило нам выявить и имена людей, осуществлявших
стратегическое руководство военной политикой России в 50-х годах XVI века:
«И по цареву и государеву велению и по приговору околничей
Алексей (Адашев) и диак Иван (Висковатый) приговорили на том, что
царю и государю… послати Дербыша-царя на Асторохан да воевод своих…» [ПСРЛ, т.
13, продолжение].
Но вот беда: завоеванную «подрайскую землицу» Казанского
ханства оказалось крайне непросто пустить в поместную раздачу.
Масштабная (зачастую весьма жестокая и всегда крайне тяжелая) работа по включению
казанской элиты, казанского народа, казанской земли в состав Русского
государства давала на первых порах совсем небольшую отдачу… И эти «трудности
перевода» подтолкнули московские власти к началу масштабных наступательных
действий на «Западном фронте», где, казалось бы, сложилась крайне благоприятная
ситуация для приобретения землицы с крестьянами. А заодно изменение
наступательного вектора внешней политики подорвало влияние группировки
Адашева-Сильвестра. Как следствие, это привело к ожесточению политической
борьбы в верхах и стремительному росту числа измен и «перелетов». А это в свою
очередь привело к тому, что группировки старомосковского боярства, и в первую
очередь группировка А.Д. Басманова-Плещеева, заключили союз с монархом для
разрушения кренящейся поместной системы, ограничивающей самовластие Ивана
Грозного, но и закрывающей путь на самую вершину для талантливого и честолюбивого
«главного злодея» этого рассказа. Вот так причудливо заворачивается в кольцо
сюжет статьи, и мы снова встречаемся с, казалось бы, прочно позабытым Алексеем
Даниловичем. Он, да князь Вяземский, да еще несколько представителей знати второго
эшелона предоставили царю свои организационные и военные возможности
для обеспечения отчаянной попытки государственного переворота и построения,
хотя бы в опричном уделе, настоящего самовластья. В качестве ответной
любезности Иван Васильевич, используя свое служебное положение символа и
верховного арбитра в качестве тарана, начал громить местническую систему,
закрывавшую для поддерживающих его боярско-дворянских группировок путь к высшей
власти. Поэтому в первом составе опричной Боярской Думы видное место занимали
кланы Басмановых-Плещеевых, Колычевых, Морозовых-Салтыковых. А вот Ярославские,
Ростовские, Стародубские князья чуть ли не в полном составе отправились в «казанскую
ссылку» (ужасная замена необходимой интеграционной политики в этом крае!), лидер
суздальских князей, герой Казани Александр Горбатый — на плаху. А дальше
вступили в силу законы террора. Введение опричнины вызвало ожидаемую реакцию в
обществе:
«И бысть в людех ненависть на царя ото
всех людей. И биша ему челом и даша челобитную за руками о опришнине, что не достоит
сему бытии. И присташа ту лихия люди ненавистники добру сташа вадити великому
князю на всех людей, а иныя по грехом словесы своими погибоша…» [Пискаревский
летописец, ПСРЛ, т. 34]
Довольно скоро сформировалась мощная оппозиция из числа не
попавших в опричнину боярских кланов, и уже в 1566 году, выступая в союзе с
будущим митрополитом Филиппом и архиепископом казанским Германом, эта оппозиция
потребовала отменить политику «нового курса», о чем сообщают и иностранец Шлихтинг,
и запись о поставлении митрополита Филиппа. Организованность и массовость
выступлений была такова, что Грозному и его союзникам пришлось объявлять
масштабные амнистии и в то же время концентрировать поближе к Москве всю
доступную вооруженную силу. Д.М. Володихин, анализируя Разряды, увязал
отсутствие применения опричного корпуса в вооруженных действиях между осенью
1565 и осенью 1567 с опасностью вооруженных антиопричных выступлений в столице.
Царь и его союзники по первому этапу построения «государства нового типа»
проиграли все. Военная несостоятельность опричнины и масштабное сопротивление
знати и населения вынудила свернуть безумный эксперимент после 1572 года:
«Когда ИГРА была кончена, все вотчины были возвращены земским» [Г. Штаден,
Записки немца-опричника].
А Басмановы и Колычевы под конец своим мясом накормили
разбуженное чудовище террора. Итог и приговор их работе прост:
«12 мая в день Вознесения крымский хан
пришел к Москве… царские воеводы и воины были в других городах… татары зажгли
город, пригороды и оба замка. Все деревянные строения были обращены в пепел…
мертвыми пало… около 60 тысяч людей того и другого пола; затем взято около 60
тысяч лучших пленных… в живых не осталось и трехсот боеспособных людей… реки и
рвы вокруг Москвы были запружены наполнившими их тысячами людей… народ очень
поредел… на пути в 300 миль
не осталось ни одного жителя, хотя села и существуют, но они пусты… в Деревской
и Шелонской пятинах население составляло 9-10% от того количества, которое
проживало в начале XVI столетия» [записки о России Штадена, Горсея, Уленфельда,
«Аграрная история Северо-Запада России»]
Часть шестая. Выводы.
Малого ледникового периода совершенно недостаточно для объяснения таких итогов
правления Грозного, особенно в сравнении с итогами той же эпохи для других
государств Восточной и Северной Европы. Поэтому в виде дополнения к упомянутым
«макроэкономическим» объяснениям тяжелейшего кризиса, поразившего Россию во
второй половине XVI начале XVII века, я сформулирую 12 тезисов для грозносрача,
собранных в работах Карамзина, Соловьева, Платонова, Веселовского, Зимина,
Скрынникова, Хорошкевич, Фроянова, Володихина. Эти тезисы являются по сути
своей описанием эволюции сложной динамической системы с положительной
обратной связью, стремительно развивающейся, но и столь же стремительно
выходящей на запредельные режимы работы. Ну и, естественно,
практически все эти тезисы находятся в кардинальном противоречии и со взглядами
режиссера и сценариста фильма «Царь», и с взглядами поборников «новой опричнины».
(1) Административная и военная машина российского
государства окончательно сформировалась вместе с системой местничества в 50/60-е
годы XV века. Местничество оставалось сутью и стержнем московской внутренней
политики на протяжении всего XVI века.
(2) Инкорпорировав за счет создания местничества военные
элиты Суздальской, Ростовской, Ярославской земли, Москва получила ресурсы для
покорения Господина Великого Новгорода. А этот военный успех, в свою очередь,
дал в руки московских великих князей огромные земельные ресурсы — основу для
создания поместного дворянского СЛУЖИЛОГО землевладения (по Скрынникову
конфискации новгородских земель дали в общей сложности 72000 обеж земли, из
которой 51% оставался в руках великокняжеской администрации, 36% пошло в
раздачу формирующемуся дворянскому корпусу).
(3) Блестящие военные успехи первого этапа русской истории,
культурное влияние южных и восточных соседей, широкая поддержка со стороны
нового дворянства, да просто сама роль «удерживающего» в разрешении
местнических споров — все это укрепило личную власть московских самодержцев.
(4) Военная и административная элита Московского
государства приняла правила игры во властелина «Божьим изволением», так как
реальная власть государя над его «холопами» была ограничена отсутствием
собственного репрессивного аппарата и сложностью сформированной системы
управления государством.
(5) Таким образом, оптимальная структура власти для той
России — это государь, искусно маневрирующий между могущественными
фракциями-кланами Боярской Думы (70/90-е годы XV века, 50-е годы XVI века). При
этом система регулярно уходила от оптимума то в сторону усиления
великокняжеской власти и упрощения системы управления государством (правитель
«сам-треть» решает все дела «у постели»), то в сторону ослабления великокняжеской
власти и излишнего усложнения системы управления. Механизмы «защиты от дурака»
в системе работали. Причем эти механизмы были закреплены законодательно, что
вообще-то было не слишком характерно для средневековой Москвы: (статья 58
Судебника 1550 года) «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не
прописаны, а как те дела с государеву докладу и со всех бояр
приговору вершается, и те дела в сем Судебнике приписывать».
(6) Одним из важнейших противовесов растущей власти великого
князя/царя являлась богатая и влиятельная церковь, хотя сложившаяся при Василии
II Темном международная изоляция русского православия и уменьшила степень его
независимости от светской власти. В конце XV века при Иване III Великом государство
вело наступление на церковно-монастырское землевладение. Началось это
наступление опять с присоединения Новгорода, ознаменовавшегося невиданным
доселе изъятием церковных владений. Но довольно быстро акт завоевателя перешел
в явно сознательную политику «земельной секуляризации»: были конфискованы
многие земли пермского епископа, прошли новые изъятия церковно-монастырских
земель в Новгороде, в 80-е годы XV — 10-е годы XVI в. значительно сократился
рост вотчин Троице-Сергиева, Симонова и Кирилло-Белозерского монастырей, резко
ограничены были и иммунитетные привилегии монастырей [АСЭИ, т. III, № 291,
291а, 2916; Горский А. Д. Борьба крестьян за землю на Руси в XV — начале
XVI в.]. Церковь XV века, однако, и не думала мириться с такой политикой властей,
публично называя правительство «церковными грабителями», «святотатцами»,
«сребролюбными хищниками», обещает властям «иже церковнаа стяжаниа… отемлет… от
святых отец отречен и отлучен наричеся зде и в будущем» [«Слова
кратка…», ЧОИДР, кн II, отд. 2, с. 2-47]. Ну а собор 1503 года, на котором
потерпели крах попытки Ивана III поставить вопрос об отмене монастырского землевладения,
показал, что за грозными словами стоит серьезная сила, способная при определенных
условиях выступать в качестве одного из сдерживающих механизмов в сложной динамической
системе Московского государства.
(7) Ко второй половине XVI века естественный рост правящего
сословия вооруженных землевладельцев уперся в проблему обезземеливания и общего
падения урожайности земель. Естественным решением этой проблемы в рамках
существующей системы были войны за новые земли (и за возможность более эффективного
освоения земель на юг от Оки!). Никаких стратегических или
тактических решений завоевание Казани и Астрахани от Ивана Грозного не
потребовало. В вину или в заслугу эти глобальные события ему не поставить.
(8) Сложности при «колонизации» Казанской земли вызвали
кризис в боярском правительстве и смену внешнеполитической доктрины, чем и
воспользовался Иван Грозный для усиления своей власти и личной мести. Задним
числом видно, что уже первое по-настоящему самостоятельное политическое
действие Грозного было злом для страны.
(9) Частные военные неудачи и обострение внутриполитической
борьбы позволили Грозному найти союзников для попытки государственного
переворота на базе максимального упрощения структуры управления хотя бы и в
специально выделенном уделе-опричнине. Страну взорвала не бесконечная власть одного,
а бесконечная спираль эскалации внутри- и внешнеполитической борьбы.
(10) При этом к началу опричнины возможности чуть не
единственного структурированного «ограничительного» механизма на пути такой
эскалации — Церкви — были серьезно подорваны. После того, как в 1521 году
Василий III свел с митрополичьей кафедры близкого к нестяжателям Варлаама (по
сообщению Герберштейна — за отказ содействовать вероломному захвату Шемячича,
«запазушного врага» великого князя), влияние церковных иерархов сильно упало.
Примета времени: могущественный Иван Великий вел политическую борьбу с
митрополитами Филиппом и Геронтием, не пытаясь убрать своих противников (или
«противников»?), зато боярские правительства середины XVI спокойно меняли
митрополитов, в том числе и с применением насилия. И личное мужество ряда
архиереев во времена опричнины удержать развязанный Грозным террор уже не могло.
(11) Опричный террор был ужасен (как ни ужасно произносить
такое) в первую очередь не количеством казненных и не отвратительностью казней,
но
полной дезорганизацией военного и гражданского управления в условиях
напряженной борьбы с опасными внешними врагами. Поэтому каждое имя
из восстановленного Скрынниковым страшного синодика опальных стоит умножить то
ли на пять, то ли на десять. И не надо тут про Елизавету Английскую: у неё Лондон
и Йорк враги не спалили.
(12) Никакого позитивного исторического смысла в опричном
терроре никому из исследователей найти пока не удалось. Источники говорят лишь
о последовательном уничтожении ряда кланов с чадами и домочадцами (на первом
этапе — преимущественно из княжеской знати, на втором — старомосковской), что в
неудачный момент оказывались в оппозиции к временщикам. Эти повязанные кровью
временщики со своими людьми и становились главными организаторами/исполнителями
террора, уже понимая, что их ждет в ближайшем будущем, но не имея возможности
остановиться в ненавидящей их стране. Помогла им и разобщенность врагов
опричнины, и разбросанность по границам «земских» войск, и постоянное давление
со стороны неприятеля на ту же земщину, ограждающую собой опричные земли. Система
управления государством оказалась беззащитна перед излишне честолюбивыми умниками.
(13) После провала опричного эксперимента страна вернулась
к прежней системе управления, пусть и изрядно поврежденной. А значит, вернулась
все к той же проблеме утекающей из-под ног правящего сословия базы в виде
земель с крестьянами и городов с людьми. Вот только ресурсов и времени для
решения этой проблемы осталось на порядок меньше. А грозненская опричнина даже
не выполнила функции социального лифта: единичные эксцессы в виде воеводства Н.
П. Чепчугова в 1582 года эксцессами и остались, никак не решив накапливающихся
проблем мелкого и мельчайшего дворянства. Впереди Смута… Как видим, n-ый тезис-этап
основан на развитии тенденций (n-1)-го этапа, но и итоги (n)-го этапа усиливают
породившие их тенденции. Типичнейшая положительная обратная связь, разорванная
катастрофическим образом в конце XVI века. Кроме того:
(14) Никакой связи с нынешними бедами России трагедия
находящегося на подъеме «московского хищника», разорванного своими же
собственными силами, не имеет. Разве что стоит помнить: в России вполне возможны
адекватные моменту, действительно эффективные правительства, адекватные моменту
реформы. «Особый русский путь» этому ничуть не противоречит. А нужен для
формирования и функционирования такого правительства всего лишь открытый
соревновательный процесс, да механизмы, ограничивающие неизбежную в таком деле
эскалацию насилия…
АПН, 15.03.2010