Журнал «Золотой Лев» № 241-242- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Е.В. Семёнова

 

Митрофан Петрович Богаевский

 

 

М.П. Богаевский родился 23 ноября 1881 года в станице Каменской, детство провел в отцовском хуторе Петровское, недалеко от ст. Миллерово.

Вольно дышалось в ту пору на Тихом Дону, и никому не могло прийти на ум, что пройдёт три десятилетия, и обратиться он в кровавую пучину, где братья станут истреблять и подвергать жестоким мученьям братьев, низвергать вековой уклад и традиции, за возрождение которых так ратовал Митрофан Петрович.

С самых юных лет Богаевский ощущал глубинную духовную связь с казачеством, с его историей. В 1893 году он поступил в Новочеркасскую гимназию, которую окончил с некоторым опозданием в возрасте 20 лет. После этого успешно прошел курс историко-филологического факультета в Петербургском университете, состоя во все годы студенчества председателем Донского Землячества. Студенты ценили в нем его знания, дар слова, честность, глубокую искренность в отношениях и даже смелый протест против ошибочных увлечений молодежи. Он был наиболее популярным и наиболее известным из всех студенческих старост столицы своего времени.

Вернувшись на Дон, Богаевский отдал все силы просвещению, сбережению подлинно казачьего духа и воскрешению позабытых уже традиций. Именно в этих традициях, по мнению Митрофана Петровича, жила нерушимая связь всего народа. Народ является народом и становится единым целым лишь тогда, когда его волей осуществляется власть, созидается его жизнь, и каждый понимает свою ответственность за это, а оттого обретает зрелость мысли, и воля не перерастает в своеволие и анархию, порождаемую безответственностью, невежеством и отсутствием привычки к общественной деятельности, обращённой к общему благу.

Рассуждая таким образом, Богаевский видел в народоправии, которым Дон славился издревле, укрепу всякому государству, такое общественное развитие всех граждан, которое не позволит им верить несбыточным обещаниям и впадать в крайности. Митрофан Петрович считал неправильным устроение, когда всем заправляет чиновник, бюрократия. По его мысли, сам народ должен быть вовлечён в управление своей жизнью, и тогда тёмные стихии не одолеют его.

Донская старина, в которую был влюблён Богаевский, давала немало поучительных примеров, укреплявших его идею о необходимости восстановления преданных забвенью традиций. И всю жизнь посвятил Митрофан Петрович, не щадя сил и времени, отдавая всецело душу, делу восстановления и сбережения поросшей быльём памяти, возврату Дону прекрасных его традиций, мечтая, чтобы в них воспитывалось поколение за поколением во славу Дона и всей матушки-России.

Революция застала казачьего Златоуста в должности директора гимназии станицы Каменской, на которую он, тридцатитрёхлетний преподаватель географии, латыни и истории, талантливый воспитатель донского юношества, был назначен за три года до этого. Пагубность произошедшего не укрылась от проницательного ума Богаевского. Россия занесла ногу над бездной, и одно неверное движение могло теперь стать фатальным. Но кому же, как не казачеству, этому сильному, цельному, свободному, не знавшему крепостного права сословию в этот критический момент было стать на охрану государственности, выступить в роли здоровой силы, призванной спасти всю одержимую тяжёлым недугом Родину? И когда же, как не теперь было приводить в действие все столь долго вынашиваемые планы?

Революция вознесла Митрофана Петровича на вершину общественного служения. Талант политического оратора, создававший ему немалое количество страстных поклонников и изрядное число врагов, нравственная чистота, безукоризненная честность влекли к нему народ, и казаки облекли его своим доверием, выдвинув делегатом на Обще-Казачий Съезд в Петрограде, где он сразу занял место председателя собраний. В апреле того же года, будучи представителем станицы Каменской на Первом Съезде Донских казаков в Новочеркасске, Богаевский был вновь избран его председателем и поставлен во главе Комитета по выработке Положения о выборах и созыве Войскового Круга.

 

 

Обязанности Атамана исполнял в то время войсковой старшина Евгений Андреевич Волошинов. Выпускник Донского кадетского корпуса, блестящий пианист и композитор, инициатор идеи открытия в Ростове Донской консерватории, что так и не успел осуществить, погибнув безвременно от рук большевиков при занятии ими Новочеркасска в феврале Восемнадцатого, он изо всех сил старался уравновесить ситуацию на Дону, и, в первую очередь, сделал всё для созыва Войскового Круга, которому надлежало выбрать новые, законные органы власти.

26 мая 1917 года, вольный казачий Круг начал работу в Новочеркасске. Среди 720 депутатов Круга были сторонники всех политических течений - от монархистов до большевиков во главе с Михаилом Кривошлыковым и Виктором Ковалевым, избранными казаками-фронтовиками. От имени 32-го Донского казачьего полка Войсковой Круг приветствовал Филипп Миронов…

- Господа казаки! – обратился к собранию Волошинов. - Россия переживает трудные дни. Анархия растет. И казаки должны властно сказать: анархия была, но анархии не будет... Мы пойдем по пути спасения России, как шли в «смутные дни», как шли в 1812 году. История возложила на нас великую миссию - спасти Родину.

После этого Митрофан Петрович был избран председателем Круга и провозгласил торжественно, радуясь воплощению излюбленной идеи:

- Объявляю заседание Донского Войскового Круга, после двухсотлетнего перерыва, открытым! Круг решительно и категорически должен заявить о необходимости организации порядка. Нам нечего ожидать от Петрограда, ибо Петрограду приходится думать больше о себе. Петроград бессилен, и нам нечего прислушиваться к его голосу. Петроград не даст нам власти и порядка. Тогда дадим порядок мы! Пора слов и резолюций прошла! К делу!

Открытым оставался главный вопрос: кому вручить знаки атаманской власти? Рассматривалось около двадцати кандидатур, но ни одна не казалась достаточно подходящей. В такое нелёгкое время атаманом должен был стать только человек, имя которого сплотило бы вокруг себя казачество, человек сильный, волевой, честный, человек, которого бы казаки знали и которому доверяли, человек, имеющий достаточный потенциал, чтобы стать истинным казачьим Вождём. И такой человек на Дону был. Боевой генерал, герой Луцка, бывший командир славный Восьмой армии, оставивший пост после революции и находившийся в Новочеркасске с тем, чтобы оттуда следовать в Кисловодск на лечение - Алексей Максимович Каледин. Идея выдвижения его на пост атамана буквально осенила Богаевского. Опоздав на заседание президиума Круга, он почти бегом вошёл в зал заседаний, запыхавшийся, возбуждённый и сияющий, и с порога выдохнул найденное имя. Число кандидатов мгновенно сократилось до двух, и все единодушно признали, что лучшего атамана не найти. Правда, предстояло убедить в этом самого Каледина, не питавшего никакого желания взваливать на плечи крест власти. Но Митрофан Петрович решил, во чтобы то ни стало, уговорить его.

- Уважаемый Алексей Максимович! Казаки выдвинули вас на Кругу на пост донского Войскового атамана.

- Знаю, слышал!.. - хмуро буркнул Каледин, нервно шагая по комнате собственного дома.

- Могут ли казаки надеяться, что вы согласитесь?

- Никогда!

- Но, Ваше Высокопревосходительство, не мне вам говорить, что вы должны отдать себя казакам, ибо кто как не вы в такое трагическое время поведет донской народ?

- Народ?! Вы говорите, народ?! - Каледин резко остановился и сурово посмотрел на Митрофана Петровича. - Донским казакам я готов отдать жизнь, но то, что будет - это будет не народ; будут советы, комитеты, советики и комитетики! Пользы быть не может! Пусть идут другие. Я - никогда!..

- Алексей Максимович, во имя интересов родного Дона вы не вправе отказываться в трудную минуту, ваш долг, как казака, обязывает вас согласиться на баллотировку, ибо только на вас - и ни на ком другом - может объединиться весь Дон!

Богаевский обладал огромной силой убеждения. Вдобавок его поддержала делегация Круга, явившаяся к Каледину. Сопротивление Алексея Максимовича было сломлено, и он дал согласие.

 

 

Из 720 депутатов более 600 проголосовали за кандидатуру генерала. Против выступили лишь фронтовики и некоторые северяне. Митрофан Петрович был счастлив. Избрание атамана было обставлено со всей торжественностью. Осененный ста­ринными казачьими знаменами, специально по этому поводу доставленными из Донского музея, новый Войсковой атаман и процессия депутатов направились на молебен в Вознесенский кафедральный собор. После окончания молебна, перед парадом войск, на специально воздвигнутую трибуну взошел депутат Войскового Круга Дувакин, обладавший сильным природным голосом, и прочёл грамоту, написанную Богаевским, после чего Митрофан Петрович, неотлучно бывший рядом с атаманом, провозгласил, обращаясь к нему:

- Войско Донское постановило считать тебя своим атаманом! - и под громовые крики «ура» и «любо» вручил Каледину старинный пернач, по этому случаю доставленный из Донского музея.

- Слушаю приказ Войскового Круга и низко кланяюсь ему, - волнуясь, ответил Алексей Максимович. - Только во внимание к выборному началу принял я этот почет­ный и тяжелый пост.

- Любо, атаман! - восторженно кричали казаки. - Ура Алексею Максимовичу!

- В течение последнего месяца, - продолжал Каледин, - беседуя со многими лицами, я слышал ото всех одно пожелание: чтобы поскорее были созданы условия для спокойной жизни, чтобы труд всех и каждого приносил бы пользу всей стране, чтобы свобода личности была действительно, а не на бумаге, ограждена от всех пося­гательств. Этим вопросом придется заняться в первую очередь. Не опускайте рук перед насильниками.

Последние слова атамана заглушили возгласы бурного одобрения, у многих на глазах стояли слёзы. Не мог сдержать слёз и сам Митрофан Петрович. Ему казалось, что начинают осуществляться самые дорогие его сердцу идеи, что теперь всё наладится и на Дону, и в России. Он проникся глубокой верой в атамана и самой искренней любовью к нему. Алексей Максимович скептически смотрел в будущее, развал, виденный им на фронте, потряс его душу. Теперь перед ним лежала тяжелейшая задача. И Митрофан Петрович, избранный заместителем атамана, желал отныне лишь всемерно помочь «сумрачному генералу», поддержать его, разделить с ним тяжкий груз и - действовать. Огромную силу и вдохновение чувствовал в себе донской Златоуст и не боялся никаких трудностей, веря в мудрость своего народа, в своего атамана и в собственный недюжинный ум, ум не отвлечённого мечтателя-теоретика, но делателя, не чурающегося самой сложной работы, не теряющегося перед трудными задачами.

После вручения Каледину знаков атаманской власти начались приветствия от делегаций округов. Высокий, седой бородатый казак поздравил его с избранием на пост атамана и прямо в глаза, с искренним волнением сказал:

- Смотри, не измени, атаман!..

- Себе не изменю, станичник! - твердо ответил Каледин.

- Ты уж, атаман, держи нас во! - под веселый смех зала поднял перед Калединым сжатый кулак старик.

- Не беспокойтесь, - улыбнулся Алексей Максимович, - буду держать!..

Настала пора реализовывать программу «Возрождения Дона», во многом, составленную Митрофаном Петровичем. Программа была чёткой и ясной: поднять дисциплину в войсках, запретить митинги и собрания в полках, упразднить в армии советы и комитеты, вернуть единоначалие для возрождения былой мощи армии и победоносного завершения войны, облегчить воинские тяготы казачества, призывая к равной воинской повинности всего населения России, отменить полки второй и третьей очереди и снаряжать казаков на службу за казенный счет. Все войсковые, запасные, юртовые станичные земли Донской области объявлялись «неприкосновенной собственностью всей войсковой казачьей общины». Атаман обещал установить казачье самоуправление на Дону в виде Войскового Круга и станичных хуторских сборов. Согласно программе, Донская область должна была входить на правах федерации в единую Российскую республику.

А, между тем, уже в июле в Петрограде произошли первые выступления большевиков. Атаман, хорошо понимая разрушительность этой недооцениваемой правительством силы, собрал объединенное заседание войскового правительства с представителями Донского исполнительного комитета, совета рабочих депутатов, совета крестьянских депутатов для выработки воззвания к жителям Донской области.

- Попытка восстания безбожных большевиков подавлена, иначе и быть не могло, - открывая заседание, сказал Каледин, - Но дальше... надо смотреть дальше, господа. Уверяю вас, большевизм страшно опасен...

- На Дону нам нечего бояться, Алексей Максимович, - оптимистично откликнулся председатель Донисполкома Андрей Петровский. - Здесь, в казачьем краю, большевизм не может привиться.

- Вы говорите, на Дону? - хмуря брови, задумчиво протянул атаман. - Конечно, трудно ожидать этого, казак слишком общественно развит, чтобы поверить в несбыточные обещания Ленина и Троцкого. Но все же, против большевиков на Дону нам следует принять немедленные меры: слишком уж притягателен для масс большевизм, и кто знает, как пойдут события дальше у нас...

Алексей Максимович оказался прозорливцем. Все горчайшие испытания предчувствовал он, и это предчувствие точило его изнутри, и оттого был он неизменно мрачен… Митрофан Петрович стал ближайшим соратником атамана, его правой рукой, бесценным и преданнейшим помощником. Противоположные по характеру, они дополняли друг друга: молчаливый, сумрачный, меланхоличный генерал и живой, энергичный, красноречивый историк-педагог. Их отношения никогда не были отношениями начальника и подчинённого, но абсолютно равными, дружескими, полными взаимной симпатии, несмотря на разницу положения, лет и сфер деятельности. Алексей Максимович спорил с отдельными идеями Богаевского, но и Митрофан Петрович никогда не скрывал своего взгляда, выказывая его со всей прямотой. Подчас доходило до резкостей, но это ничуть не портило отношений. Впрочем, на публике донской Златоуст всегда являл собой лишь строгого исполнителя приказаний своего атамана.

Стремясь консолидировать все силы европейских казачьих войск, в последних числах июля Каледин собрал в Новочеркасске общеказачью конференцию. На ней присутствовали председатель Кубанского Войскового правительства Филимонов, Войсковой атаман Терского казачьего войска Караулов, представители Уральско­го и Астраханского казачьих войск. Главным вопросом конференции было политическое положение в стране и поиски выхода из того тупика, в который завело Россию бездарное Временное правительство. В результате двухдневного обсуждения собравшиеся пришли к единодушному выводу, что «вывести Россию на путь спасения может только единая сильная национальная власть, облеченная неограниченными полномочиями, не связанная в своих действиях никакими военными, политическими и общественными организациями, ответственная только перед Учредительным собранием». Полностью поддержав Верховного главнокомандующего генерала Корнилова, казачьи лидеры потребовали решительного укрепления дисциплины на фронтах и в тылу.

А ещё сочли атаманы недопустимым проведение Временным правительством земельной реформы, а также других преобразований до созыва Учредительного собрания… Правильность этого решения была сомнительной. С одной стороны, доверить флюгерам-временщикам, не имеющим знаний и опыта, столь ответственное дело, как земельная реформа, было страшно. С другой, затягивание с земельным вопросом в который раз давало крупный козырь в руки большевиков, без зазрения совести сулящих крестьянам землю.

Выработанные основные положения казачьей программы атаман повёз на Московское совещание. В Москве Алексей Максимович встретился с Корниловым впервые после того, как тот сменил его на посту командующего Восьмой армией. На Лавра Георгиевича Каледин возлагал большие надежды, видя в нём единственного человека, способного в короткий срок восстановить в стране дисциплину и порядок. Как один из вариантов выхода из кризиса Корнилов предложил Каледину сформировать особую казачью армию и занять пост Походного атамана всех казачьих войск России. Алексей Максимович отказался:

- Интересы государства в нашей армии, дорогой Лавр Георгиевич, а равно и интересы сбережения казачьей крови, не допускают образования отдельной казачьей армии. Да и нереально это предприятие в нынешних военных и политических условиях.

14 августа Верховный выступал на совещании. Он остановился на развале армии, заявив, что основной его причиной являются «законодательные меры» Временного правительства. Для спасения армии и страны от полного развала и гибели он требовал суровых и жестких мер. Взмахнув маленькой, сухонькой рукой, Лавр Георгиевич заявил:

- Времени тратить нельзя! Нельзя терять ни одной минуты. Нужна решимость и твердое, непреклонное проведение намеченных мер!

Следом на трибуну поднялся Алексей Максимович. Накануне он встретился с представителями казачьих войск России: делегатом от Оренбургского казачьего войска Дутовым, Войсковым терским атаманом Карауловым, кубанцами Рябоволом, и Щербиной и другими казачьими делегатами. По итогам этих встреч был организован президиум казачьего совещания, председателем которого стал Каледин. Его заместителями избрали Караулова и Дутова. В течение нескольких дней президиум выработал «общеказачью декларацию», которую от имени двенадцати казачьих войск на Государственном совещании должен был зачитать Алексей Максимович. Атаман говорил с волнением, но твёрдо и решительно:

- …Казачество, не знавшее крепостного права, искони свободное и независимое, пользовавшееся и раньше широким самоуправлением, всегда осуществлявшее в среде своей равенство и братство, не опьянело от свободы. Получив ее, вернув то, что было отнято царями, казачество, крепкое здравым смыслом своим, проникнутое здоровым государственным началом, спокойно, с достоинством приняло свободу и сразу воплотило ее в жизнь, создав в первые же дни революции демократически избранные войсковые правления, сочетав свободу с порядком.

Казачество с гордостью заявляет, что полки его не знали дезертиров, что сохранили свой крепкий строй и в этом крепком свободном строе защищают и впредь будут защищать многострадальную отчизну и свободу. Служа верой и правдой новому строю, кровью своей запечатлев преданность порядку, спасению Родины и армии, с полным презрением отбрасывая провокационные наветы на него, обвинения в реакционности и контрреволюционности, казачество заявляет, что в минуту смертельной опасности для Родины, когда многие войсковые части, покрыв себя позором, забыли о России, оно не сойдет с его исторического пути служения Родине с оружием в руках на полях битвы и внутри в борьбе с изменой и предательством…

…Для спасения Родины мы намечаем следующие главнейшие меры:

Армия должна быть вне политики! Полное запрещение митингов и собраний с их партийной борьбой и распрями!

Все советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу, кроме полковых, ротных, сотенных и батарейных, при строгом ограничении их прав и обязанностей областью хозяйственных распорядков.

Декларация прав солдата должна быть пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей.

Дисциплина в армии должна быть поднята и укреп­лена самыми решительными мерами!

Тыл и фронт единое целое, обеспечивающее боеспособность армии, и все меры, необходимые для укрепления дисциплины на фронте, должны быть применены и в тылу.

Дисциплинарные права начальствующих лиц должны быть восстановлены. Вождям армии должна быть предоставлена полная мощь.

...В грозный час тяжких испытаний на фронте и полного развала внутренней политической жизни страны страну может спасти от окончательной гибели только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных узкопартийными групповыми программами, свободная от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные советы и комитеты, отдающая себе ясный отчет в том, что источником суверенной власти является воля всего народа, а не отдельных партий и групп…

…Россия должна быть единой. Всяким сепаратистским стремлениям должен быть поставлен предел в своем зародыше.

В области государственного хозяйства необходимо:

а) строжайшая экономия во всех областях государственной жизни, планомерно, строго и неумолимо прове­денная до конца:

б) безотлагательно привести в соответствие цены на предметы сельскохозяйственной и фабрично-заводской промышленности;

в) безотлагательно ввести нормировку заработной платы, прибыли предпринимателей;

г) немедленно приступить к разработке и проведению в жизнь закона о трудовой повинности;

д) принять строгие меры к прекращению подрыва производительности сельскохозяйственной промышленнос­ти, чрезвычайно страдающей от самочинных действий отдельных лиц и всевозможных комитетов, нарушающих твердый порядок в землепользовании и арендных отношениях.

…Время слов прошло. Терпение народа истощается. Нужно делать великое дело спасения Родины.

Речь Каледина не раз прерывалась выкриками «контрреволюция», но большая часть зала встретило её аплодисментами.

На Дону выступление атамана вызвало разную реакцию. Казаки-фронтовики, уставшие от войны, были недовольны. Это недовольство выразил Донской войсковой старшина Голубов: «Заявление Каледина тем серьезнее и опаснее, что тут замешано все казачество. Заявление генерала Каледина это не отдельный факт - это пышный цветок в букете реакции!» За это заявление Николай Матвеевич был заключён под стражу. Большой Круг, рассмотрев дело, запретил Голубову посещать казачьи войска для ведения там политической деятельности и передал все материалы о нём в суд для привлечения его к уголовной ответственности, которую он несомненно понёс бы, если бы не заступничество Митрофана Петровича. Выпускник Михайловского артиллерийского училища, Голубов был одним из лучших разведчиков русской армии в период Русско-Японской войны, а в последнюю, сражаясь в составе 27-го Донского казачьего полка, отличался исключительной храбростью, имел шестнадцать ранений, был независим с начальством и прост с рядовыми казаками. Отдать столь заслуженного человека, донского героя, настоящего казака под суд Митрофан Петрович счёл делом неправильным и сделал всё, чтобы войскового старшину освободили. Хотя Алексей Максимович был категорически против, Богаевскому удалось настоять на своём, и Голубов был отпущен.

Немало пришлось переволноваться Митрофану Петровичу в дни «корниловского мятежа». Случилось так, что как раз в это время атаман в сопровождении одного лишь адъютанта отправился в ознакомительную поездку по северным округам Донской области. В его отсутствие в ряде газет была напечатана провокационная телеграмма, якобы посланная Каледину Корниловым: «Я смещен с должности Главковерха, на мое место назначен Клембовский. Я отказался сложить с себя обязанности Главковерха. Деникин и Валуев идут со мной и послали протест Временному правительству. Если вы поддержите меня своими казаками, телеграфируйте об этом Временному правительству и копию мне». Тогда же на имя атамана пришла телеграмма П. Рябушинского, в которой промышленник выражал надежду, что «в настоящий тяжелый час испытаний казачество выполнит свой сыновний долг перед страдающим Отечеством до конца».

Шулерский почерк Керенского, состряпавшего провокацию против Корнилова, чтобы объявить его мятежником, был здесь налицо. Теперь опробованный метод решили повторить на Каледине, которому не забыли его речи на Московском совещании. Всё это Митрофан Петрович понял мгновенно. А между тем, Керенский уже объявил атамана изменником Родины и врагом революции, отдал его под суд и потребовал прибытия в Могилев, где начала работу чрезвычайная комиссия, для дачи ей показаний. На борьбу с Калединым были мобилизованы войска Московского и Казанского округов.

Положение складывалось серьёзное, а Алексей Максимович продолжал отсутствовать. Богаевский отправил ему телеграмму: «Керенским генерал Корнилов объявлен вне закона. Ваше присутствие в Новочеркасске необходимо». Митрофан Петрович не находил себе места. Шутка ли сказать, в такое время атаман уехал с единственным адъютантом и канул как в воду, даже точного местонахождения его неизвестно! Нужно было срочно отыскать Каледина и вернуть его в столицу. И тогда вспомнил Митрофан Петрович ещё одну прекрасную казачью традицию и объявил по всему Дону «сполох». Пожалуй, ни одному человеку, кроме него, не удалось бы осуществить этого: из станицы в станицу, из хутора в хутор по цепочке на север Донской области полетела весть срочно разыскать атамана и возвратить его в Новочеркасск. Одновременно Богаевский созвал Большой Войсковой Круг для защиты чести и достоинства атамана.

А Алексей Максимович продолжал свой путь. 30 августа он выступил перед казаками станицы Усть-Медведицкой на общестаничном сборе. Настроение казаков рознилось, старики оставались верны атаману, а фронтовики во главе с Филиппом Мироновым встречали его с неприкрытой враждебностью.

- Господа выборные старики! Господа казаки! – говорил Каледин. - Вы знаете позицию Войскового правительства относительно непорядка в стране. Наша программа известна всем как из решений Круга, так и из декларации, которая была мной оглашена в Москве на Государственном совещании. Еще раз заявляю: нам, казакам, не по пути с социалистами, и мы должны идти с партией народной свободы. События на фронте, к сожалению, не радуют нас победами, но нельзя падать духом, а надо надеяться, что с Божьей помощью все поправится. Я призываю вас оберегать Тихий Дон от анархии, бороться с большевизмом, который является злейшим врагом России и казачества.

- Любо, атаман!.. – зашумели старики. - Ура атаману!

- Долой контрреволюционных генералов! За решетку Корнилова и калединцев! – громыхнул Миронов, стоявший в окружении большой группы фронтовиков. Он ринулся на трибуну, но путь ему преградил сотник Степан Игумнов:

- Извинись перед атаманом, Филипп, или я вот этой вот шашкой срублю тебе твою безумную головушку!

- А вот этого ты не хочешь, Степан?! – Миронов наставил на него наган. - Уйди!..

На помощь к тому и другому бросились единомышленники, и завязавшаяся драка стала зримым свидетельством раскола казачества…

Между тем, царицынский Комитет спасения революции получил приказ об уничтожении Каледина. Алексей Максимович не поверил в это и не изменил своего маршрута. Зато поверил Митрофан Петрович и отправил за атаманом автомобиль и юнкеров. Самого Каледина успел остановить член Войскового Круга Николай Михайлович Мельников. Алексей Максимович оставил поезд и верхом добрался до станицы Константиновской, где его ожидали юнкера. Два часа спустя на станции Обливской, куда должен был прибыть атаман, появились вооружённые солдаты и матросы с приказом арестовать его.

Войсковой Круг, рассмотрев дело Каледина, временно сложившего с себя полномочия, полностью оправдал его, восстановил в прежней должности и высказался категорически против поездки Каледина в Могилев на следствие по делу о корниловском выступлении. Тогда и привёл Митрофан Петрович в действие ещё один древнейший казачий закон: «С Дона выдачи нет!».

После прихода к власти большевиков, дабы оградить Дон от распространения охватившей страну болезни, пришлось объявить область Войска Донского независимым государственным образованием до той поры, покуда ситуация в остальной России не стабилизируется.

В конце ноября атаман собрал в Новочеркасске Войсковое правительство, пригласив на заседание председателя новочеркасского военно-промышленного комитета Петровского, бывшего комиссара Временного правительства Воронкова и некоторых других общественных и политических деятелей Дона. Предстояло решить, что надо сделать, чтобы сформировать на Дону такие органы власти, чтобы они смогли эффективно противостоять большевикам. Прения продолжались долго. Звучали заявления о необходимости спасения от большевизма всей России. На это Богаевский заметил:

- Господа, мы с Алексеем Максимовичем ежедневно получаем десятки телеграмм со всей России с просьбой защитить от большевиков и спасти страну от анархии. Но что может сделать одно казачество?.. Мы отказались даже от экспедиции в Воронеж. В России слишком пере­оценивают наши силы. Это своего рода оптический обман. Задача спасения России, к сожалению, не по плечу одному казачеству.

Атаман предложил поручить создание органов государственной власти в России правительству Юго-Восточного союза и срочно начать стягивание казачьих полков на Дон. Предложение встретило поддержку остальных участников совещания. Помолчав, Алексей Максимович взял со стола телеграмму и произнёс мрачно:

- А вот, господа, что советует нам совет Союза казачьих войск из Петрограда, читаю: «Передайте генералу Каледину: необходимо захватить всю волжскую флотилию сверху и снизу. Требуйте от Каледина, чтобы он подчинил себе войска на Кубани и Тереке с туземным корпусом», - он раздражённо бросил телеграмму. - Тут бы Дон удержать, а не то, что Волгу и Кубань...

Ситуация на Дону, между тем, складывалась не лучшим образом. Возвращающиеся фронтовики сплошь оказались распропагандированы большевиками. С горечью взирал Митрофан Петрович на затуманенных братьев, обливалось кровью сердце при виде того, как поразившая Россию болезнь начинает охватывать Дон. Огненными буквами горел призыв Каледина: «Помните, братья-казаки, что теперь не время разговоров и безделья - Родина наша гибнет, и мы должны спасать ее славу и честь!» Но не слышали казаки своего атамана и не спешили заботиться о славе и чести Родины, думая прежде о своём базу. Представлялось, что станет Дон непреступной цитаделью, за стенами которой найдут прибежище все верные, и расцветёт слава казачья, и укрепятся силы, и тогда достанет их, чтобы очистить от заразы всю Россию. Представлялся Дон новой Вандеей в большевистском море. Но что за Вандея без вандейцев?.. Никто не знал казаков лучше, чем Митрофан Богаевский. И ясно видел он, что многие спасительные их качества, оказались, если и не истреблены, то придавлены годами войны, которая так надоела всем… Война развратила людей и подготовила благодатную почву для большевистского сева… Атаман приходил в отчаяние: «Власти нет, силы нет, казачество заболело, как и вся Россия»…

И всё же нельзя было опускать рук. И Митрофан Петрович продолжал своё служение, как продолжал его и темнеющий день ото дня, осунувшийся и постаревший атаман. Многое был сделано: удалось стабилизировать власть и образовать твердые структуры политического и экономического управления, создать Донское экономическое совещание, подготовить все необходимое для введения собственной денежной системы…

Осколки погибшей России оказались в одночасье сметены на Дон, под защиту казачества. «Русская государственность будет создаваться здесь... Обломки старого русского государства, ныне рухнувшего под небывалым шквалом, постепенно будут прибиваться к здоровому государственному ядру юго-востока», - мечтали газеты. Собирались на Дону все оставшиеся не у дел политики: Милюков, Шульгин, Струве, Родзянко… Собирались те, кто ввергнул корабль государство Российского в пучину, и при этом ничуть не чувствовали своей ответственности за это, по-прежнему рассчитывая сыграть роль, к которой были неспособный, тщеславясь и давая советы… Целый поток знаменитейших имён России нескончаемой чредой тёк во дворец атамана. Явился однажды и Борис Викторович Савинков, расположился удобно в кресле, заговорил, как ни в чём не бывало (кажется, никто из этих людей не понимал собственной вины за случившееся, а лишь рьяно валили друг на друга):

- Я думаю, Алексей Максимович, вы не понимаете, что совершенно невозможно бороться против большевиков, не опираясь на крестьянство. Ведь настоящая Россия в огромной степени крестьянство, для крестьянства и во имя крестьянства. Иначе борьба окончится неудачей…

Митрофан Петрович взглянул на атамана и, по лицу его догадавшись, что Алексей Максимович собирается высказать бывшему террористу нечто резкое, торопливо заговорил сам:

- Нет, Борис Викторович, время демократии прошло. Мы рассчитываем на буржуазию и казаков.

Тем не менее, Савинков в этом случае рассудил верно. Это быстро поняли донские власти, и Каледин выдвинул программу «паритета» прав всех групп и сословий донского населения. Но – опоздали. Большевики уже успели оседлать этого конька и насулить крестьянам золотые горы. Зато предложение атамана встретило противодействие со стороны части казаков, которые упорно гнули линию на то, что власть на Дону должна принадлежать исключительно казакам, хотя они составляли менее половины донского населения.

Следом за Савинковым на Дон попытался явиться его бывший патрон Керенский. Алексей Максимович, узнав об этом, взорвался:

- Мало ему, что всю Россию погубил, так хочет и на Дону свою разрушительную работу продолжить! Вон! Чтобы духу его здесь не было. Не желаю его даже видеть, пусть лучше убирается прочь отсюда!

А тучи, тем временем, сгущались над Тихим Доном… Большевики захватили Ростов, отрезав Дон от остальных казачьих земель, и Каледин был вынужден двинуть все наличные силы для его освобождения. Страшно было пролить первую кровь, но иного выхода не было. Ростов был освобождён, а следом полковник Кутепов занял Таганрог. Большевистская пропаганда визжала о «зверствах калединцев». Опровергать эти клеветнические вымыслы вновь выпало Митрофану Петровичу: «Много ходит преувеличенных россказней о жестокости А.М. Каледина, проявившейся во времена ростовского дела. Да, несколько боевых стычек было жестоких: возле Нахичевани и во время осады ростовского вокзала, где... действительно красногвардейцев легло много, а их невысокая в то время боеспособность эти жертвы увеличивала (говорят, они шли воткрытую против вокзала). ...Войдя в город, Каледин зверств, казней и т. д. не устраивал...»

Для обсуждения начавшейся де-факто гражданской войны собрался Войсковой Круг. Выступая перед ним, атаман говорил:

- Вы, может быть, спросите, почему же мы не покончили с большевиками одним ударом? Сделать это было не­трудно, но страшно было пролить первым братскую кровь.

- Но кровь пролилась! - выкрикнул кто-то из зала.

- Кровь пролилась... - тихо повторил Алексей Максимович и добавил: - Я пришел сюда с чистым именем, а уйду, может быть, с проклятиями. Поэтому я ставлю вопрос о доверии себе и своим действиям и слагаю пока свои полномочия Войскового атамана.

Выступал на Круге и Богаевский:

- Я с тоской и мукой стоял над гробом тех юношей, которых мы похоронили. Я искал ответа: лежит ли эта кровь на моей душе? – и говорил: да, лежит. Но пусть лежит она не на мне только одном. Я принимаю ее на свою душу, но если потребуется моя кровь, то я отдаю ее за казачество. К этому я готов. Нет, не преступление то, что мы делаем, а осуществление гражданского долга. Мы, рискнувшие на этот шаг, совершаем его во имя тех целей, которые надо достигнуть, во что бы то ни стало. Я не стану вас призывать проливать свою и чужую кровь, но, когда приходят чужие и отнимают у нас Ростов, я заявляю: не боюсь я этой крови, ибо на ней строится великое будущее, так как пришел смертный час, а мы и Россия еще не хотим умирать…

Тяжек груз пролитой крови… И сколько ещё прольётся её на Дону! Казачьей крови, братской крови… Краса и гордость Дона, вольные и отважные казаки, истребят друг друга, осиротят благословенную эту землю – и за что же?.. И как отвратить напасть, как остановить, как вернуть разум потерявшим его?..

Заседание Круга завершил атаман. Мрачный и усталый, он произнёс твердым голосом:

- Власть - это тяжкий крест, который я взвалил на себя в этой борьбе с большевиками. Выйти победителем из нее мы сможем только в том случае, если все население Дона энергично поддержит своих избранников. Так, значит, борьба не на жизнь, а на смерть! Прошу верить, долг свой исполню до конца!

Что-то похоронное прозвучало в этих словах, полоснуло острым ножом по сердцу. Предчувствие надвигающийся трагедии, неотвратимой и чудовищной, нависло над всеми присутствующими, и не смогла рассеять её ни старинная казачья песня в исполнении Агеева и других депутатов, ни лихая пляска Бадьмы Уланова… Нарочитое это веселье показалось ещё более страшным, чем мрачность, слишком похожим на поминки.

В первой декаде января большевистски настроенные казаки-фронтовики на своём съезде в Каменской объявили, что берут власть на Дону в свои руки, и выдвинули ультиматум, в котором донской атаман объявлялся вне закона, какая-либо помощь калединцам «со стороны местного населе­ния или железнодорожного персонала» запрещалась, и декларировалось, что «всякий трудовой казак, который сбросит с себя иго Калединых, Корниловых и Дутовых, будет встречен братски и найдет необходимую поддержку со стороны советской власти».

Атаман встретился в Новочеркасске с представителями съезда во главе с председателем Военно-революционного комитета Федором Подтелковым. Последний потребовал передать им всю полноту власти на Дону. Требование это было в высшей степени нахальным, учитывая расстановку сил. Донское казачье войско насчитывало 60 конных полков, 6 пеших батальонов, 126 отдельных конных сотен, 37 батарей и 5 запасных полков. Из всего этого числа воинских сил Подтелкова поддержали 11 полков, 1 батальон, 5 батарей, 1 сотня и 1 местная команда. По итогам выборов на Дону в Учредительное собрание, проводившихся в ноябре, за четвёртый казачий («Калединский») список проголосовало более 45% избирателей Дона. За большевистский пятый список отдали голоса менее 4% избирателей. И, вот, выразители интересов от силы 4% избирателей с непревзойдённым апломбом заявляли о намерении диктовать остальным 96% «свою волю», невозмутимо соглашаясь, что это обыкновенное насилие. Компромиссные предложения атамана, стремившегося сохранить мир на Дону, успеха не имели. Им, этим 4% отщепенцев, было глубоко плевать и на Дон, и на мир, и на братскую кровь. Ради достижения своих целей они не собирались останавливаться ни перед чем, они не были связаны никакими рамками, а потому действовали вызывающе нагло, ничуть не заботясь о последствиях. И непостижимо было, как могло случиться, что эта кучка людей стала вдруг доминировать, оказывать давление на абсолютное большинство, которое составляли крепкие, разумные, честные казаки?..

Разговор закончился ничем, а, между тем, к Новочеркасску стягивались красные войска. Добровольческий штаб был перенесён в Ростов. Корнилов не разделял мягкости Донского правительства, выговаривая Алексею Максимовичу, что нужно меньше цацкаться с обнаглевшими бандитами, а куда полезнее пустить кровь. Теперь, когда возникла зримая угроза казачьей столице, атаман решил собрать членов правительства и Круга, дабы обсудить сложившееся положение и выработать план действий. Богаевский посоветовал пригласить также Алексеева и Корнилова. Однако, из-за напряжённой обстановки под Ростовом, последние приехать не смогли, вместо них на совещание прибыл начальник штаба Добровольческой армии генерал Лукомский.

- Господа, к сожалению, ситуация на фронтах очень тяжелая. Дон окончательно развалился, и спасти положение весьма трудно. Без Добровольческой армии нам не отстоять Дон, - заявил атаман и повернулся к Александру Сергеевичу: - Поэтому я просил бы вас, Ваше Высокопревосходительство, передать генералам Корнилову и Алексееву нашу настоятельную просьбу сосредоточить главные силы Добровольческой армии в Новочеркасске и на подступах к нему.

Лукомский, непроницаемый, как всегда, поднялся с места и, извинившись за отсутствие своего начальства, ответил:

- Зная о вашем желании сосредоточить Добровольческую армию под Новочеркасском, они считают это нецелесообразным, опасаясь, что мы потеряем Ростов, и Добровольческая армия попадет под Новочеркасском в ловушку. Этим мы погубим начатое дело. Они приняли решение отступать на Кубань и просят вас скорее вернуть в Ростов офицерский батальон.

- Я отдал соответствующее распоряжение, - угрюмо отозвался Алексей Максимович.

Повисла тягостная пауза. На атамана было больно смотреть. Митрофан Петрович прервал молчание:

- Похоже, что Новочеркасск удержать не удастся, поэтому атаману, Донскому правительству и Войсковому Кругу надо переезжать в район еще крепких и стойких станиц, расположенных по Дону, и там постараться заставить казаков откликнуться на призыв атамана.

- Оставлять Новочеркасск я не собираюсь! - жестко оборвал его Каледин. - Я считаю недопустимым, чтобы Войсковой атаман бежал из столицы Донского края и скитался где-то по станицам... Если ничего не выйдет, я погибну здесь, в Новочеркасске.

Спорить с атаманом было бесполезно, но Митрофан Петрович всё же решил приложить все усилия, чтобы спасти его от неминуемой гибели, которая стала бы огромной потерей для всего Дона и большим личным несчастьем для самого Богаевского.

Но на этот раз все усилия оказались напрасными… Атаман исполнил своё обещание. 29 января Алексей Максимович велел своему ближайшему соратнику собрать в атаманском дворце членов Войскового правительства. Накануне он выпустил своё последнее воззвание к казачеству: «Граждане казаки! Среди постигшей Дон разрухи, грозящей гибелью казачества, я, ваш Войсковой атаман, обращаюсь к вам с призывом, может быть, последним.

Вам должно быть известно, что на Дон идут войска из красноармейцев, наемных солдат, латышей и пленных немцев, направляемых правительством Ленина и Троцкого. Войска их подвигаются к Таганрогу, где подняли мятеж рабочие, руководимые большевиками. Такие же части противника угрожают станице Каменской и станциям Зверево и Лихой. Железная дорога от Глубокой до Чертково в руках большевиков. Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и, в союзе с вторгшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами, сделали нападение на отряд полковника Чернецова, направлявшийся против красногвардейцев, и часть его уничтожена, после чего большинство полков, участников этого гнусного и подлого дела, рассеялось по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество. В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандой красноармейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын - Себряково, прекратив всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперского и Усть-Медведицкого округов. В слободе Михайловской, при станции Себряково, произвели избиение офицеров и администрации, причем погибло до 80 офицеров.

Развал строевых частей достиг предела, и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров за денежное вознаграждение. Большинство из остатков уцелевших полевых частей отказываются выполнять боевые приказы по защите Донского края.

В таких обстоятельствах, до завершения начатого переформирования полков, с уменьшением их числа и оставлением на службе только четырех младших возрастов, Войсковое правительство, в силу необходимости, выполняя свой долг перед родным краем, принуждено было прибегнуть к формированию добровольческих казачьих частей и, кроме того, принять предложение и других частей нашей области - главным образом учащейся молодежи - для образования партизанских отрядов.

Усилиями этих последних частей и, главным образом, доблестной молодежи, беззаветно отдающей свою жизнь в борьбе с анархией и бандами большевиков, и поддерживается в настоящее время защита Дона, а также порядок в городах и на железных дорогах части области. Ростов прикрывается частями особой Добровольческой организации.

Поставленная себе Войсковым правительством задача - довести управление Областью до созыва и работы ближайшего (4 февраля) Войскового Круга и Съезда неказачьего населения - выполняется указанными силами, но их незначительное число, и положение станет чрезвычайно опасным, если казаки не придут немедленно в составы добровольческих частей, формируемых Войсковым правительством.

Время не ждет, опасность близка, и если вам, казаки, дорога самостоятельность вашего управления и устройства, если вы не желаете видеть Новочеркасск в руках пришлых банд большевиков и их казачьих приспешников-изменников, - то спешите на поддержку Войсковому правительству посылкой казаков-добровольцев в отряды.

В этом призыве у меня нет личных целей, ибо для меня атаманство - тяжелый долг. Я остаюсь на посту по глубокому убеждению необходимости сдать пост, при настоящих обстоятельствах, только перед Кругом…»

Но казаки не поспешили на отчаянный зов своего атамана, не поднялись всем миром на защиту своей самостоятельности. Казаки, восторженно вручившие Каледину власть несколько месяцев назад, казаки, клявшиеся ему в верности, предали его, отступились, разошлись по своим базам и покинули в одиночестве.

День был сумрачным, дул холодный, порывистый ветер, и мелкие капли дождя разбивались о серую муть окна. Сумрачный атаман выслушал доклад Походного атамана Назарова, признавшего положение безнадёжным. Беспросветным было положение, беспросветный день стоял за окном, беспросветным был взор атамана, в котором таилось страшное решение, и от которого не по себе становилось Митрофану Петровичу, тщетно искавшему выхода и впервые не находящему его.

- Господа! Положение наше безнадежное, - заговорил Каледин, - почти все окружные станицы находятся в руках большевиков, боевых частей нет, население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Недалеко от Новочеркасска появился новый сильный отряд красных с кавалерией и артиллерией. Поздно ночью я получил телеграмму от генерала Корнилова, в которой Лавр Георгиевич извещает, что Добровольческая армия, ввиду безнадежности положения на Дону, покидает Ростов и уходит на Кубань. Лавр Георгиевич просит меня также отдать распоряжение добровольческим ротам сняться с новочеркасского фронта и идти в Ростов на соединение с уходящей армией. Такое распоряжение мною уже отдано. Таким образом, господа, у нас больше нет сил, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития, предлагаю сложить свои полномочия и передать власть городскому самоуправлению. Пусть они сами выйдут на переговоры с большевиками и предотвратят кровопролитие.

С места поднялся председатель Круга Николай Михайлович Мельников. Бледный, но сохраняющий спокойствие, он произнёс:

- Господа, я не теряю надежды, что казаки одумаются, и нам нужно выиграть время. Для этого необходимо отойти от железнодорожной линии, вдоль которой передвигаются большевики. Предлагаю так же, как это ни прискорбно, оставить Новочеркасск и уйти в степи, начав теперь же срочную переброску всего необходимого в станицу Константиновскую.

Атаман, поочерёдно открывавший ящики стола и нервно рвавший какие-то записки, чеки, другие бумаги, заявил, что с предложением этим не согласен и столицу не покинет. Перешли к обсуждению, кому передать власть. Затянувшийся спор резко прервал Алексей Максимович:

- Довольно говорить, господа! От болтовни Россия погибла. Давайте кончать!..

- Так что же делать, Алексей Максимович?!

- Это решает каждый за себя. Мною уже давно решено: я слагаю с себя полномочия, я уже не атаман!..

Власть в городе решено было передать новочеркасской городской управе. Условились в шестнадцать часов встретиться в здании управы и подписать там соответствующий акт. Атаман передал членам правительства имевшиеся у него на руках благотворительные суммы и облегченно выдохнул:

- Ну, слава Богу, от этого очистился!

Предчувствуя недоброе, члены правительства, стали тихо переговариваться между собой:

- Надо спасти атамана, господа!

- Увезти в Добровольческую армию...

- Не поедет, господа...

- Если нужно, увезти силой!

Томимый самыми мрачными догадками, Богаевский поспешил на служебную квартиру Алексея Максимовича. По дороге он заглянул к себе и узнал от встревоженной жены, что утром к ней заходила супруга атамана, Мария Петровна, и поведала о своём тяжёлом предчувствии, вызванном приснившимся накануне сном:

- Два огромных жеребца бились, один черный такой, другой белый. Страшная была схватка, и черный победил белого!

Елизавета Дмитриевна, как могла, попыталась успокоить Марию Петровну, но сама была крайне удручена её рассказом и настроением. Ещё более взволнованный, Митрофан Петрович вместе с женой бросился на квартиру Каледина и опоздал на считанные мгновенья… Когда он, запыхавшийся, вбежал в комнату, атаман был уже мёртв. Он лежал на кровати со скрещенными на груди руками и застывшим взором, полным безысходной тоски. Аккуратно висел на спинке стула китель, аккуратно лежали на столе снятые Георгиевский крест и часы, показывающие половину третьего. На полу лежал кольт. У тела мужа отчаянно рыдала Мария Петровна. Неподалёку замерли денщик, горничная и скулящий пудель, любимец покойного Алексея Максимовича. Митрофан Петрович бережно поправил голову атамана, извлёк из-под кровати сплющенную пулю, пробившую грудь Каледина, а следом тюфяк и матрац, а затем по телефону, оповестил о случившемся архиепископа Гермогена, вызвал доктора и похоронную команду с гробом… На столе Богаевский обнаружил предсмертное письма атамана, адресованное генералу Алексееву:

«Многоуважаемый генерал Алексеев! Волею судеб и желанием казачества Тихий Дон вверил Вам судьбу казачества и предложил избавить Дон от ненавистников свободного и здорового казачества, от врагов всякого национального самоопределения, от большевиков. Вы, с Вашим горячим темпераментом и большой отвагой, смело взялись за свое дело и начали преследование большевистских солдат, находившихся на территории Области Войска Донского. Вы отчаянно и мужественно сражались, но не учли того обстоятельства, что казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого проводителя своих интересов и отходят от него. Так случилось и со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага. Но мне дороги интересы казачества, и я Вас прошу пощадить их и отказаться от мысли разбить большевиков по всей России. Казачеству необходимы вольность и спокойствие; избавьте Тихий Дон от змей, но дальше не ведите на бойню моих милых казаков. Я ухожу в вечность и прощаю Вам все обиды, нанесенные мне Вами с момента Вашего появления на нашем Кругу.

Уважающий Вас Каледин».

И начались панихиды… Протяжно и скорбно звонил старый соборный колокол, созывая людей молиться за упокой души атамана. И под мокрым снегом, сквозь сумрак тянулись в собор нескончаемые вереницы плачущих людей. У усыпанного цветами гроба стояла безмолвная, будто и сама неживая, вдова. Слёз у неё не осталось, и лицо было каменным. Бесконечная тоска разлилась по Новочеркасску, но и этот выстрел не всколыхнул Дон… Атамана отпевали вместе с погибшим от ран офицером. Их гробы стояли рядом, и старая монахиня со слезами на измождённом лице шептала молитвы. Она перепутала имя офицера, и стоявший рядом часовой заметил ей это.

- И, батюшка, что же тут такого, что я ошиблась? Лежат, родненькие, как отец с сыном... Он при жизни был всегда с ними, с детьми, которые умирали за нас. Бог знает, что я ошиблась и не осудит меня за это… - ответила старуха и всхлипнула.

Когда гроб выносили из собора, оркестр играл «Коль славен» и траурный марш Шопена, и сердца присутствующих разрывались на части. А потом было старое кладбище, последний звон колоколов, последняя литургия, холодная могила, и Митрофан Петрович, сдерживая рыдания, бросил горсть мёрзлой земли на крышку гроба своего атамана…

 

 

После похорон Богаевский вместе с женой уехал в Сальский округ, где поселился в доме калмыцкого священника. Здесь-то и нашёл его войсковой старшина Голубов… Большевики не доверяли Николаю Матвеевичу даже после расправы с атаманом Назаровым, убитым им при взятии Новочеркасска. Для укрепления своих позиций он решил изловить известного врага советской власти, правую руку Каледина, Митрофана Богаевского и замыслил поход в Донские степи, но, оказалось, что его собственный полк не испытывает желания участвовать в таком деле. Казаки не хотели воевать со своими братьями. И тогда Голубов отправился один, сколотил банду из крестьян в районе Великокняжеской и нагрянул ночью по душу донского Златоуста, «отблагодарив» так за оказанное некогда заступничество…

Митрофан Петрович не сопротивлялся. От 6 до 18 марта Голубов держал его в арестных домах станиц Платовской и Великокняжеской, раздумывая, идти или не идти дальше в степи со своей разнузданной бандой, но в итоге решил отправиться с пленником в Новочеркасск. Там измождённого дорогой Богаевского поместили на гауптвахту под охраной казаков. Голубов и комиссар его отряда Ларин хотели, чтобы инициатива расправы с пленником исходила от самих казаков, для чего решили устроить нечто вроде народного суда. В кадетском корпусе собралась большая толпа, и обвинители, не имевшие конкретных обвинений, предоставили слово обвиняемому…

В последний раз блестящий оратор Митрофан Богаевский держал речь перед публикой. Несмотря на моральную и физическую измученность и понимание близкого конца, он говорил три часа, говорил вдохновенно, может быть, ещё вдохновеннее, чем прежде. Он вновь обращался к излюбленным примерам родной старины, он взывал к сердцу каждого казака, он говорил с братьями, которых знал, как самого себя, плотью от плоти которых был, и эта лебединая песня, в которую казачий Боян вложил всю без остатка душу, завораживала, и казаки слушали его молча, и их сердца откликались на боль его сердца… Невысокий, худой, истощённый, он стоял посреди врагов, но обращался к ним, как к братьям, плавно текла речь, произносимая вкрадчивым голосом, без всякой аффектации, и внимали казаки этой дивной исповеди, и прочь отступали образы разнузданных солдат и матросов, с которыми безумно соединились они. Перед ними стоял не политик, не агитатор, не враг, а их брат, искренний человек, отдавший всю жизнь Дону, воспитывавший его молодёжь, истинный казак, на которого их, казаков, теперь пытались натравить чужаки.

После речи Богаевского толпа взволновалась. Некоторые плакали. Казаки обступили Голубова, спрашивали, что он думает делать с пленником.

- Товарищи, Ростов требует его выдачи.

- Бросьте, господин войсковой старшина! Ну какие мы вам товарищи!

- Нет, товарищи, я старый социалист-революционер и это слово для меня священно.

- Ладно уж! - раздалось из толпы. - Богаевский наш казак, и вы не должны отдавать его в чужие руки!

- Не выдадим! Не выдадим! – послышалось со всех сторон.

- Хорошо, я об этом подумаю, - сказал Голубов.

Николай Матвеевич не нарушил воли казаков и не выдал Богаевского в руки Ростовского Исполкома, окончательно испортив отношения с красной властью. Но красная гвардия с броневиками заняла Новочеркасск, разогнала весь казачий гарнизон и, взяв Митрофана Петровича с гауптвахты, доставила его в Ростов. Здесь-то и начались последние круги ада…

Тихий Дон большевиков не принял. Всего два месяца длился казачий нейтралитет, основанный на усталости от войны и наивном доверии лживым посулам, на которые большевики не скупились. На деле «народная власть» обернулась для казаков подлинным бедствием. Лилась кровь по донской земле. Запустение и разруха воцарилась повсюду. Многие станицы были разграблены, церкви поруганы, атаманский дворец изгажен. Размылись, расшатались нравственные устои в душах. Грабежи, убийства и насилия стали обыденностью повседневной жизни. Лишь ощутив на себе все «прелести» большевистского правления, казаки восстали и отбили у красных свою столицу, Новочеркасск, и оттуда выдвинулись к Ростову, где в те дни томились в заключении многие сыны Дона. Командир восставших полковник Фитисов выдвинул ростовским большевикам ультиматум с требованием немедленно освободить казаков, содержащихся в Ростовских тюрьмах под угрозой в случае его отказа расстрелять всех арестованных в Новочеркасске большевиков. Но это требование привело к обратному эффекту. До появления ультиматума Фетисова Богаевского содержали как арестанта «президиума съезда Советов Донской республики» и не чинили никаких допросов. Но с выдвижением его они начались. Первый допрос состоялся в штабе Военно-революционного комитета. Допрашивал лично председатель комитета Подтёлков. Никогда за всю свою жизнь не приходилось испытывать казачьему Златоусту таких унижений. Всё смешалось: угрозы и глумления, сокрушительные удары и плевки… В какой-то момент Митрофану Петровичу показалось, что настал его последний час, что смерть пришла к нему, безобразная и издевательски насмехающаяся над ним. Он, историк и педагог, один из самых образованных людей на Дону, лежал на каменном полу, окровавленный, измождённый заключением, а невежественный и опьяневший от вседозволенности бывший урядник, бил его ногами, упиваясь своей властью, изрыгая всевозможные ругательства…

Пришедший наутро врач спросил сочувственно едва пришедшего в себя после побоев узника:

- Могу я вам чем-нибудь помочь?

- Можете. Добудьте мне цианистого калия… Очень вас прошу, - последовал ответ.

Доктор покачал головой:

- Боюсь, это не в моей власти…

1 апреля 1918 года в камеру донского Златоуста вошли двое: председатель ростовской Чрезвычайной следственной комиссии Берушь-Рожинский и начальник ростовской Красной гвардии - сын петербургского чиновника, студент Новочеркасского Политехнического института, проживавший в Донской столице с матерью и известный там, как хромоногий дебошир Яшка Антонов. Полуживого Богаевского вывели в коридор. Митрофан Петрович едва мог идти, и его медлительность чрезвычайно раздражала Яшку, который постоянно бранился и толкал пленника в спину. У тюрьмы ждал автомобиль. Богаевский был уверен, что повезут его туда же, куда и накануне, в Военно-революционный трибунал, но маршрут оказался иным. Автомобиль быстро мчался по улицам Ростова, а затем и вовсе покинул пределы города. У Балабановской рощи остановились. Яшка проворно выбрался из автомобиля и, распахнув перед арестантом дверь, скомандовал:

- Выходи!

Богаевский вышел и последовал за Антоновым в рощу. Рожанский шёл позади. Стоял ясный весенний день. Просыпалась природа после зимнего холода, покрывалась зелёным ковром земля, начинали шуметь листвой деревья, и воздух чудно пах свежестью и первыми цветами. Митрофан Петрович глубоко вдыхал его, стараясь в последние мгновения жизни запомнить мир таким, каков он был в этой благоухающей весенней роще – прекрасным, Божьим… Тихо было в Балабановской роще, лишь птицы перекликались нежными голосами, радуясь весне. И эту тишину разорвал выстрел, вспугнув стаю птиц, взвившихся в небо. Пуля попала в челюсть, и, захлёбываясь кровью, Митрофан Петрович повалился на землю.

- Добей! – приказал Рожанский Яшке.

И ещё один выстрел грянул в тишине… И навсегда умолк голос донского Златоуста, с такой беззаветной любовью воспевавший родную землю и родной народ и принявший мученическую смерть за эту любовь, за свою верность Дону…

 

Национальный манифест, 29.03.2010