Журнал «Золотой Лев» № 253-254 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

А.И. Вдовин

докт. ист. наук., проф. МГУ имени М.В. Ломоносова

 

Национальная внутренняя политика большевиков в 1941-1945 годах[1]

 

 

Один из мифов, усердно создаваемых в недавнем прошлом советскими историками, изображал национальную политику в СССР с 1917 г. и почти до конца 80-х годов как планомерную реализацию и постоянное торжество «ленинской национальной политики» с ее исключительно благородными принципами интернационализма, свободы национального самоопределения, равенства, братской солидарности и постоянной взаимопомощи народов СССР. Литература о национальной политике зачастую изображала дело таким образом, что отступления от генеральной линии партии в политике случались, но они были несущественны и по мере выявления быстро исправлялись [1]. Действительность была куда сложнее таких представлений. Мифы не позволяют увидеть реальную эволюцию национальной политики, направляемую не только высокими принципами, но и «низкими» прагматическими соображениями. Мифотворчество явно сглаживало жизненные противоречия, характерные для жестокого военного времени.

Трансформация представлений о значимости национального фактора и роли государствообразующего русского народа в отечественной истории после 1917 г. во многом определялась отказом от попыток непосредственной реализации идеи мировой революции. Курс на строительство социализма в одной стране, обозначившийся в СССР с конца 1924 г. [2], с «железной» необходимостью вынуждал партию к отступлению на позиции государственного патриотизма и «национального большевизма» [3]. Курс не означал отказа от ленинской идеи мировой революции. Сохранялась возможность ее осуществления путем всемерного расширения идейно-теоретического и политического воздействия СССР на другие страны и народы, через расширение территориальных пределов «отечества мирового пролетариата». Однако И.В. Сталин и другие идеологи партии не решились открыто признать, что национально-государственный социализм (национальный большевизм) является единственной разумной альтернативой перманентным попыткам инициирования мировой революции. Они были вынуждены считаться с опасностью потери лидерства в партии, хранящей верность заветам В.И. Ленина.

Отсутствие реальной альтернативы курсу на строительство социализма в одной стране создавало условия для эксплуатации национально-патриотической идеи. Благодаря этому национальная политика в СССР стала выражаться в уступках со стороны «истинного интернационализма», обрекавшего нации на истощение, национальному патриотизму, предполагающему их сохранение и развитие.

С конца 30-х годов политика явно определялась стремлением сгладить диспропорции в представленности советских национальностей в руководящих партийных и государственных структурах. Вопреки установке на преодоление фактического неравенства национальностей и значительному продвижению общества по этому пути, годы советской власти были также временем возникновения нового неравенства, не отвечающего тенденции укрепления социальной и национальной консолидации советского общества. По показателям представленности в партийно-государственном аппарате, в мире советской науки и культуры к 30-м годам с большим отрывом от других народов лидировала еврейская национальность. В 30-е годы такое фактическое неравенство стало восприниматься как ненормальное положение. Положение усугублялось начавшейся сразу после прихода Гитлера к власти игрой нового германского руководства на противоречиях в СССР для дискредитации якобы еврейской большевистской власти в глазах угнетенных ею народов.

Власть была вынуждена со всем этим считаться. Поначалу ее действия носили чисто декоративный характер. Летом 1936 г. Сталин позвонил главному редактору газеты «Правда» Л.З. Мехлису и предложил дать русские псевдонимы евреям, работавшим в редакции газеты. В ту же ночь на улице Правды в Москве произошло их «крещение» [4]. Вскоре декорации были отброшены. В мае 1939 г. при назначении В. М. Молотова на пост наркома иностранных дел Сталин предложил: «Убери из наркомата евреев». «Слава Богу, что сказал! – говорил впоследствии Молотов. – Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно» [5]. Лидеры СССР открыто демонстрировали готовность устранить «неправильности».

Разгром политических противников Сталина в условиях «обострения классовой борьбы» в середине и второй половине 30-х годов, с национальной точки зрения, воспринимался как оттеснение представителей еврейской элиты от центра политической власти. Однако потери еврейской общины в целом, в относительном исчислении, в эти годы не превышали потерь других народов СССР. В 1937–1938 гг. были арестованы 29 тыс. евреев [6], то есть 1,8% от общего числа арестованных. В составе всех лагерных заключенных, по данным на начало 1939 г., русских было 63%, украинцев – 13,8%, белорусов – 3,4%, евреев – 1,5%. В населении страны, по данным переписи 1939 г., эти народности, соответственно, насчитывали 58,4; 16,5; 3,1 и 1,8% [7]. Это означает, что среди заключенных русские и белорусы были представлены в 1,1 раза больше своего удельного веса в населении страны, украинцы – меньше в 1,2 раза, евреи – меньше в 1,4 раза.

Смещения евреев с их постов в государственном аппарате и общественных организациях в пользу других этнических кадров не могло не восприниматься определенными кругами в СССР и за рубежом как проявление политики государственного антисемитизма. Приведенные выше цифры свидетельствуют против этого. В действительности, как писал в 1972 г. М.С. Агурский, а вслед за ним Р.А. Медведев и другие исследователи, «это была реакция огромной славянской страны на интернационалистические, космополитические эксперименты 1920-х и 1930-х гг., которые игнорировали национальный фактор… Без преувеличения можно рассматривать чистки 1936–1938 годов как один из последних этапов гражданской войны в России» [8]. Чистки стали результатом разгрома проигравших в политических баталиях троцкистов, зиновьевцев, каменевцев, выдвиженцев и сторонников других лидеров оппозиции. Их «контрреволюционность» была своеобразной. Среди оппонентов Сталина находились наиболее последовательные приверженцы идеи мировой революции, включая первых в недавнем прошлом руководящих лиц «штаба революции» – Коминтерна.

В канун войны появились признаки явных изменений политики государства в отношении религии и церкви, во многом определяющих национальное сознание. По данным переписи населения 1937 г. о своей вере в Бога заявили более 45% населения СССР, две трети населения в сельской местности и не менее одной трети населения городов [9]. Это говорило о тщетности усилий по завершению атеизации населения за годы предыдущих «безбожных пятилеток» [10]. Возрождая некоторые русские традиции, власть сочла необходимым умерить антирелигиозный пыл партийных богоборцев. 11 ноября 1939 г. на заседании Политбюро было принято решение, отменяющее указание Ленина от 1 мая 1919 г. «О борьбе с попами и религией» и все соответствующие инструкции, «касающиеся преследования служителей русской православной Церкви и православноверующих». Наркомат внутренних дел получил указание произвести ревизию осужденных и арестованных граждан по делам, связанным с отправлением культа, «освободить из-под стражи и заменить наказание на не связанное с лишением свободы осужденным по указанным мотивам, если деятельность этих граждан не принесла вреда советской власти» [11].

В условиях начавшейся мировой войны советское руководство лишь укреплялось в правоте избранного ранее курса в национальной политике и в воспитательной работе с населением. Война с Финляндией показала глубину заблуждений и тщетность надежд на пролетарскую солидарность в предстоящей большой войне. В докладах о состоянии военной пропаганды среди населения, направленных в ЦК ВКП(б) Главным управлением политической пропаганды Красной Армии в мае 1940 и в январе 1941 г. в ряду «ложных установок в деле воспитания и пропаганды», негативно сказавшихся в «освободительных походах» 1939–1940 гг., отмечались не только культ опыта гражданской войны и отсутствие трезвой оценки сил армии. Признавалось «неправильное освещение» интернациональных задач, интернационализма и патриотизма. Предлагалось осудить «глубоко укоренившийся предрассудок», будто население стран, вступающих в войну с СССР, неизбежно и чуть ли не поголовно восстанет против своей буржуазии и будет переходить на сторону Красной Армии, а последней останется лишь пройтись по стране триумфальным маршем и установить Советскую власть. Задачи армии предлагалось трактовать иначе: «Красная Армия в любой войне выполняет свои интернациональные обязанности, но далеко не всегда выполнение этих обязанностей является главной задачей. В любой войне, которую поведет Советский Союз, основной задачей Красной Армии будет защита Советского Союза – отечества мирового пролетариата». Где бы и при каких условиях Красная Армия ни вела войну, «она будет исходить из интересов Родины, из задачи укрепления силы и могущества Советского Союза. И только в меру решения этой основной задачи Красная Армия выполнит свои интернациональные обязанности». Что же касается патриотического воспитания красноармейцев, то особо подчеркивалось: «Нашу армию необходимо воспитывать на ее героических традициях и на героическом прошлом русского народа» [12].

В канун Отечественной войны руководство ВКП(б) осознавало необходимость изменения отношения к национализму как таковому. 27 февраля 1941 г. А.А. Жданов на встрече Димитрова со Ждановым, Андреевым и Маленковым говорил: «Мы сбились (допустили ошибку. – А.В.) на национальном вопросе. Не обращали достаточно внимания на национальные моменты» [13]. Г. Димитров записал далее: «Сочетание пролетарского интернационализма со здоровыми национальными чувствами данного народа. Подготовить надо наших “националистов”». По установке, выработанной на этой встрече, уже 28 февраля в ИККИ состоялось обсуждение мероприятий по ее проведению в жизнь. Было решено создать специальную одногодичную школу, был определен состав её слушателей и преподавателей, сделаны наметки программы. «Программу необходимо составить с учетом большого внимания к национальным проблемам (проблемам собственно стран)», – отмечено в дневнике генерального секретаря Исполкома Коминтерна [14].

12 мая 1941 г. состоялась беседа А.А. Жданова с Г. Димитровым о судьбе Коминтерна. Обосновывая необходимость прекращения его деятельности, ни в коем случае не означающей отказа от международной пролетарской солидарности, Жданов привел разъяснение И.В. Сталина о связи между национальными и интернациональными основами патриотизма. «Нужно развивать идеи сочетания здорового, правильно понятого национализма с пролетарским интернационализмом, – говорил Сталин. – Пролетарский интернационализм должен опираться на этот национализм… Между правильно понятым национализмом и пролетарским интернационализмом нет и не может быть противоречия. Безродный космополитизм, отрицающий национальные чувства, идею родины, не имеет ничего общего с пролетарским интернационализмом. Этот космополитизм подготовляет почву для вербовки разведчиков, агентов врага» [15].

Отметим, что «правильно понятый национализм» нисколько не противоречит современным научным представлениям об этом феномене. Однако в мае 1941 г. времени для масштабной публичной разъяснительной работы и соответствующей перестройки пропаганды в СССР уже не оставалось. Трудности создавала необходимость слишком явного разрыва с В.И. Лениным, утверждавшим в своё время: «Марксизм непримирим с национализмом, будь он самый “справедливый”, “чистенький”, тонкий и цивилизованный. Марксизм выдвигает на место всякого национализма – интернационализм, слияние всех наций» [16]. Останавливал и страх перед возможными обвинениями Сталина со стороны партийных ортодоксов в переходе в национальном вопросе на гитлеровскую точку зрения, ставящую нацию и национальную идею в центр своей идеологии и политики.

Поражения СССР на первых этапах войны с Германией были вызваны многими причинами, в том числе и с изначально ошибочными установками национальной политики, обусловившими пороки в национально-государственном устройстве СССР, в отношении к дореволюционной отечественной истории и роли русского народа в межнациональных отношениях. Корректировка национальной политики, начавшаяся в конце 1924 г. и особенно заметная с середины 30-х годов, не позволила до конца устранить все эти изъяны. Процесс консолидации народов СССР в единый советский народ оказался далеко не законченным[2]. Не способствовали этому и репрессии против троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев, которые, как отмечали И.В. Сталин и А.А. Жданов, были начаты с опозданием на четыре года [17]. К началу войны негативные последствия репрессий не были преодолены. Политика утверждения общенационального советского патриотизма, призванная на смену политике раскалывания общества по классовым основаниям, еще не стала столь действенной, как это изображалось в официальной пропаганде. Все это сказалось уже в первые недели Великой Отечественной войны. Без решительного перехода правящей партии на национально-патриотические позиции защиты общенародных интересов победа в войне была бы недостижима.

Наиболее серьезные уступки русскому национальному сознанию были сделаны в ходе войны. Связано это было с необходимостью использовать в противостоянии с агрессорами всю мощь национального фактора крупнейшего по численности народа СССР. Неудачи первого этапа войны поставили под сомнение коренные, казавшиеся ранее незыблемыми идеологические постулаты, определявшие жизнь советского общества, внутреннюю и внешнюю политику государства. Создание антигитлеровской коалиции приглушило антиимпериалистическую пропаганду. Международная классовая солидарность на поверку не обнаруживала своей действенности. Германские пролетарии вопреки ожиданиям и наивным призывам из советских окопов вовсе не спешили повернуть оружие против своего эксплуататорского правительства. Как и пролетарии других воюющих капиталистических государств, они никак не вдохновлялись идеей использовать мировую войну для свершения мировой коммунистической революции. Национальная солидарность оказалась силой, сплачивающей народ несравненно прочнее, нежели классовая, не только в стане врага, но и в самом СССР. В беседе с У. Гарриманом, координатором американской программы ленд-лиза, во время московского совещания представителей СССР, США и Великобритании осенью 1941 г., Сталин сказал о своих соотечественниках: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть… Может быть, будет сражаться за Россию» [18].

С началом войны в СССР были прекращены всякие попытки актуализировать популярную ранее идею о превращении войны в революцию. Г. Димитров уже утром 22 июня получил указание: «Коминтерн пока не должен выступать открыто. Партии на местах развертывают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Советский народ ведет Отечественную войну против фашистской Германии. Вопрос идет о разгроме фашизма, поработившего ряд народов и стремящихся поработить и другие народы». В шифровках компартиям, секциям Коминтерна, отправленным в тот же день, подчеркивалось: «Учтите, что на данном этапе вопрос идет о защите народов против фашистского порабощения, а не о социалистической революции» [19].

Эти же мысли прозвучали 3 июля 1941 г. в обращении Сталина по радио к советскому народу. В обращении был сделан особый упор на то, что война с фашистской Германией не должна рассматриваться как обычная война между армиями, это – «война всего советского народа», «всенародная отечественная война», «война за свободу нашего отечества», которая «сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы». Не были забыты и национальные аспекты войны. Сталин говорил об опасности разрушения национальной культуры и национальной государственности советских народов, угрозе их онемечения. В этой связи кажется совсем не случайным прекращение гонений на церковь, одним из признаков которого было обращение к народу страны как к «братьям и сестрам» (традиционное обращение православных священнослужителей к своей пастве). В тяжелейшие дни начала войны Сталин пришел к заключению, что «его правительство и его система не выстоят под ударами германской армии, если только они не будут опираться на поддержку вековых устремлений и духа русского народа» [20].

К июлю Сталин, скорее всего, уже прочитал «Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» Патриаршего местоблюстителя, митрополита Московского и Коломенского Сергия (в миру И.Н. Страгородский). Оно было написано рано утром 22 июня, оглашалось в церквах и стало известно значительной части верующего населения страны. В своем послании высший иерарх церкви писал:

 

«В последние годы мы, жители России, утешали себя надеждой, что военный пожар, охвативший едва не весь мир, не коснется нашей страны, но фашизм, признающий законом только голую силу и привыкший глумиться над высокими требованиями чести и морали, оказался и на этот раз верен себе. Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона… Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении потому, что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед Родиной и верой, и выходили победителями… Вспомним святых вождей русского народа, например, Александра Невского, Дмитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья-разбойника. Православная наша церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг». Митрополит призвал священнослужителей не оставаться молчаливыми наблюдателями за ходом войны, а ободрять малодушных, утешать огорченных, напоминать о долге колеблющимся [21].

 

С аналогичным посланием к пастве обратился 26 июня митрополит Ленинградский Алексий (будущий патриарх Московский и всея Руси). Оба иерарха, не задумываясь о последствиях, фактически нарушили закон, который запрещал вмешательство церкви в дела государства [22].

Сталин не мог не обратить внимание на то, что аргументы церковных иерархов в главном совпадали с аргументами руководителей государства, а также на то, что их слово несло огромный заряд патриотизма, указывало на глубинный исторический источник народной силы и веры в конечную победу над врагами. Важнейшее совпадение обнаруживалось и в необходимости определения начавшейся войны не как классовой, а как всенародной, Отечественной, патриотической. По некоторым сведениям, в июле 1941 г. состоялась краткая встреча Сталина с митрополитом Сергием, которой оба остались довольны [23]. Как бы то ни было, фактическая нормализация отношений между церковью и государством прослеживается с самого начала войны. В стране полностью прекратились антирелигиозная пропаганда и выход в свет журналов «Безбожник», «Антирелигиозник» и др. Глава советской миссии в Югославии без тени сомнения утверждал: «Мы бы спасали Россию даже посредством православия, если бы это стало неизбежно!» [24]

Вероятно, в соответствии с новым видением соотношения интернациональных и патриотических задач и обязанностей советских людей в июле 1941 г. была издана книга «Героическое прошлое русского народа в художественной литературе», в которой прошлое представлялось наиболее яркими страницами истории с древнейших времен (былинные богатыри) и кончая начавшейся войной с фашистской Германией.

Воскрешение вдохновляющих традиций старой русской армии выразилось, в частности, в возрождении гвардейских званий. Слово «гвардия», появившееся в России еще в петровское время, всегда означало самые отборные, боеспособные, отличающиеся особым мужеством войска. Появление этого слова в приказе Ставки ВГК от 18 сентября 1941 г. свидетельствовало о том, что лучшие боевые традиции, основой которых была преданность Родине, перешли из русской армии в РККА. О воскрешении традиций и восстановлении связи с героическим прошлым страны свидетельствовало и сталинское напутствие войскам на параде 7 ноября. Вслед за митрополитом Сталин призвал помнить имена тех, кто создал и защитил Россию, ее исторических героев – Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова [25].

10 декабря 1941 г. был отдан приказ о снятии со всех военных газет лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», чтобы он не мог «неправильно ориентировать некоторые прослойки военнослужащих». Спасение страны и социализма виделось в превращении войны в отечественную, национальную, а не классовую. Идеологический поворот, связанный с внедрением в коммунистическую идеологию национально-патриотических лозунгов, признание духовно-культурных ценностей дореволюционной России великим достоянием СССР с позиций коммунистического фундаментализма были временным отходом от идей революции и пролетарского интернационализма и могли быть терпимыми лишь как вынужденная уступка. Английский журналист А. Верт нашел этому идеологическому повороту довольно точную аналогию: в СССР был провозглашен «националистический НЭП» [26]. Выбор оказался единственно верным. Идеологический поворот, совершенный руководством страны в начале войны, во многом обусловил коренной поворот в ходе войны и, в конечном итоге, саму Победу. Как позднее написал И.Л. Солоневич, «разгром Гитлера есть, конечно, результат национального чувства, взятого в его почти химически чистом виде» [27].

Фашистская пропаганда и оккупационная политика не могли не обострять существовавшие в стране противоречия, в частности в межнациональных отношениях. Одним из результатов этого стала подлинная трагедия еврейского населения на оккупированной гитлеровцами территории СССР. Например, в Литве, где до ее включения в СССР евреи составляли заметную часть компартии, ситуация кардинально менялась в 1940 и в 1941 гг.

 

«В первые советские годы, – пишет президент Литвы А. Бразаускас, – некоторые евреи стали активными сторонниками оккупационного режима и оказались вовлечены в репрессивные акции по выселению невинных людей в Сибирь… Когда Литву заняли немцы, новые активисты поставили знак равенства между евреями и коммунистами, то есть преступления отдельных людей перенесли на всю еврейскую общину. Вдохновителями и организаторами еврейского геноцида были власти гитлеровской Германии, но, к нашему стыду и боли, в экзекуции было вовлечено и немало литовцев». В одной из инструкций Фронта активистов Литвы, учрежденного еще в 1940 г., указывалось, что литовским коммунистам «только тогда будет прощение, если они на деле докажут, что ликвидировали хотя бы по одному еврею». Хотя многие литовцы, пишет далее Бразаускас, «рискуя жизнью спасали евреев», в Литве за годы войны «почти полностью погибла одна из самых многочисленных еврейских общин Европы – более 200 тыс. человек» [28].

 

В масштабах СССР «еврейский вопрос» не мог не обостряться и из-за явного несоответствия представленности этой национальности в руководящей и культурной элите, среди эвакуированных и на фронте, на чем особенно успешно играли гитлеровцы. Согласно переписи 1939 г. евреи насчитывали 1,8% населения СССР. К началу войны их доля в населении увеличилась до 2,5% [29]. По данным Совета по делам эвакуации на начало декабря 1941 г., евреи составляли 26,9% от всех эвакуированных из районов, которым грозила оккупация гитлеровскими войсками [30]. Эта цифра в 19 раз превосходила долю евреев среди мобилизованных на фронт. А по данным на август 1941 г., в Краснодарском крае они составляли 73% эвакуированных, позже выехавших в глубокий тыл [31].

Вероятно, в этой связи оформился один из стойких мифов об ожидающейся новой революции в СССР. Фронт и тыл полнились слухами: «После войны будет антиеврейская революция. Потому что на передовой евреев нет, а в тылу 5-й Украинский фронт взял Ташкент» [32]. Утверждалось, что «идея антиеврейской революции была инспирирована самим Сталиным (через Щербакова) в декабре 1941 года» [33]. Говорили о секретных инструкциях, предписывающих «ограничить выдвижение евреев». Г.С. Померанц в наши дни пишет, что такая инструкция отделам кадров появилась в 1943 г. [34]. Р.А. Медведев рассказывает о якобы созванном Сталиным осенью 1944 г. расширенном совещании в ЦК ВКП(б) с участием членов Политбюро и Секретариата ЦК, первых секретарей республиканских и областных комитетов партии, руководителей оборонной промышленности, армии и госбезопасности. На этом совещании речь шла о «повышении бдительности» по отношению к еврейским кадрам, а по сути дела – о необходимости постепенного вытеснения лиц еврейской национальности с ответственных постов. «Вскоре после совещания партийные комитеты различных уровней получили подписанное Маленковым директивное письмо, которое тогда называли в партийных кругах “маленковским циркуляром”. В нем перечислялись должности, на которые назначение людей этой национальности было нежелательно. Одновременно вводились и некоторые ограничения приема евреев в высшие учебные заведения» [35].

По свидетельствам выпускников Военно-Дипломатической академии 1946 года, при их зачислении в число слушателей в сентябре 1944 г. обнаружилось, что прием в нее для евреев был «категорически закрыт». Более того, когда выявилось, что один из слушателей скрыл свою еврейскую национальность, он под каким-то предлогом был немедленно отчислен. Среди выпускников было по 3–5 представителей всех 16 союзных республик. Предполагалось, что они составят костяк республиканских министерств иностранных дел, учрежденных в соответствии с решениями январского (1944 г.) пленума ЦК ВКП(б)[3]. Евреев не принимали в академию на том основании, что у них не было «своей» союзной республики. Таким образом, слушатели академии одними из первых столкнулись с официальным подтверждением слухов о «революции» и «циркуляре», которые с некоторого времени «упорно циркулировали в стране» [36].

В целом же ситуацию на фронте и в тылу, ее коренной перелом в пользу СССР и окончательную победу над Германией определила несопоставимость духовных потенциалов агрессора и жертвы. Человеконенавистнической идеологии расизма и геноцида по отношению к порабощаемым народам советская сторона противопоставила такие общечеловеческие идеи, как национальная независимость, солидарность и дружба народов, справедливость, гуманизм. Несмотря на то, что практическая политика по претворению этих принципов в СССР была далека от идеалов, их постоянное декларирование сохраняло надежду на их полное воплощение в жизнь после победы. Популярнейшая кинокартина «Свинарка и пастух» (вышла на экраны в ноябре 1941 г.), повествующая о любви русской девушки и парня из Дагестана, своим гуманистическим пафосом была близка умам и сердцам миллионов людей. Этот же пафос привлекал к СССР и симпатии демократической общественности за рубежом.

В идеологической области в годы войны проводилась линия на укрепление патриотизма и межнационального единства народов СССР. В ряды Красной Армии призывались граждане всех национальностей[4], на фронте они сражались за общую Родину. В самую тяжелую пору войны, когда довоенная армия была по сути дела уничтожена врагом, а украинские и белорусские земли оккупированы, пришлось в большей мере использовать демографический потенциал неславянских народов СССР. Создавались национальные воинские формирования, в значительной мере – из-за слабого знания русского языка призывниками [37][5]. Национальные республики Востока приняли эвакуированные предприятия, вовлекались в налаживание их работы, вносили посильный вклад в общую борьбу. Укрепление братского содружества народов было одной из ведущих тем пропаганды и приносило свои плоды. Хотя в годы войны имели место многочисленные случаи измены и предательства среди представителей разных национальностей, а также проявлялось недоверие к некоторым народам, дружба народов в целом выдержала тяжелое испытание.

В ходе войны все больше возрастала роль русского народа. Известно, что в составе населения СССР накануне войны русские[6] составляли 51,8%, украинцы – 17,6; белорусы – 3,6; узбеки – 2,6; евреи – 2,5; татары 2,2; казахи – 1,8; азербайджанцы – 1,2; армяне, грузины, литовцы, молдаване – по 1,1%; каждый их остальных народов – менее процента [38]. Среди мобилизованных на выполнение ратного долга перед Отечеством в годы войны русские насчитывали 65,4%; украинцы – 17,7; белорусы – 3,2; татары – 1,7; евреи – 1,4; казахи и узбеки – по 1,1%; другие народы СССР – 8,3% [39].

Потери граждан России составили 71,3% от общих демографических потерь Вооруженных сил СССР. В национальном отношении среди всех погибших военнослужащих наибольшая доля приходится на русских – 5,7 млн (66,4% погибших); украинцы составляли 1,4 млн (15,9%); белорусы – 253 тыс. (2,9); татары – 188 тыс. (2,2); евреи – 142 тыс. (1,6); казахи – 125 тыс. (1,5); узбеки – 118 тыс. (1,4%); другие народы СССР – 8,1% [40].

В сражениях с немецко-фашистскими захватчиками погибли, умерли от ран и болезней, пропали без вести и попали в плен 1023,1 тыс. офицеров Советской Армии и Военно-Морского флота (35% от общего числа офицеров, состоявших на военной службе в кадрах Вооруженных Сил в период войны). Среди них было 416 генералов и адмиралов, 2502 полковника [41]. Об изменениях в национальном составе генералитета можно судить по следующим данным. В 1940 г. среди 802 генералов сухопутных войск было 670 (83,5%) русских, 50 (6,2%) украинцев, 40 (5%) белорусов, 14 (1,7%) евреев, 5 (0,6%) латышей, по 4 генерала (0,5%) насчитывали поляки и татары, по 3 (0,4%) – армяне и чуваши, по 2 (0,25%) – литовцы и немцы, по одному генералу (0,12%) – грузины, мордвины, финны, калмыки, карелы [42]. В период Великой Отечественной войны генералитет пополнился представителями многих других народов СССР. По данным на 15 мая 1944 г., из 2952 генералов Красной Армии (без находившихся на службе в ВМФ, НКВД, НКГБ, «Смерш», и работавших в гражданских наркоматах, где числилось еще 495 генералов и адмиралов) русские по национальности составляли 2272 человека (77%), украинцы – 286 (9,7%), белорусы – 157 (5,3%), евреи – 102 (3,5%), армяне – 25 (0,85%), латыши – 19 (0,8%), поляки – 17 (0,6%), грузины и татары – по 12 (0,4%), осетины – 9 (0,3%), литовцы – 8, азербайджанцы и эстонцы – по 5 (0,17%), мордвины и чуваши – по 4 (0,14%), испанцы и финны – по 3 (0,1%), калмыки – 2 (0,07), казахи, караимы, коми, марийцы, немцы, узбеки, черкесы – по одному человеку (0,034%) [43].

Удельный вес русских в рядах сражающихся был особенно велик в самый трудный период войны. Это заставляло руководство страны чаще обращаться как к наиболее вдохновляющим – к исконным стремлениям и ценностям русского народа, к его историческим корням и самобытным традициям. В пропаганде перестали делать особый упор на принцип классового интернационализма. Утверждению этих тенденций способствовала смена руководства Главного политического управления Красной Армии, произошедшая весной 1942 г. Патриота-интернационалиста Л.З. Мехлиса на ответственном посту начальника Главного политуправления РККА сменил А.С. Щербаков, имеющий стойкую репутацию патриота-государственника. Новации в деятельности важнейшего военно-политического ведомства выразились в начавшейся вскоре «очистке» от евреев и укреплении новыми кадрами Главпура, политуправлений фронтов, редакции главного печатного органа советских Вооруженных Сил «Красной звезды». В июле 1943 г. был снят с поста редактора газеты Д.И. Ортенберг [44].

В 1942 г. была начата работа по замене «Интернационала» на патриотический гимн. Роспуск Коминтерна в мае 1943 г. ускорил работу над созданием гимна, в котором надо было отразить исторический путь народов страны, а не борьбу международного пролетариата. С начала 1944 г. официальные торжественные мероприятия и ежедневные передачи советского радио начинались с исполнения гимна о нерушимом союзе республик, сплоченных навеки Великой Русью. В основу гимна была положена величественная музыка А.В. Александрова с ее устремленностью и призывом к подвигу, так необходимыми сражающейся стране.

Огромную вдохновляющую роль сыграло учреждение орденов в честь Александра Невского, Суворова, Кутузова (июль 1942 г.), позднее, в октябре 1943 г. – ордена Богдана Хмельницкого (для воодушевления украинцев в их борьбе за изгнание оккупантов, за свою национальную будущность), орденов и медалей Ушакова и Нахимова (март 1944 г.). В январе 1943 г. Советской армии были возвращены традиционная форма русской военной одежды с погонами, офицерские звания. Учреждались Суворовские и Нахимовские училища по образцу старых кадетских корпусов [45]. На фронте и в тылу пропагандистская работа организовывалась на основе директивы о воспитании советского патриотизма на примерах героического прошлого русского народа. Практическим пособием в проведении этой работы стала книга «Героическое прошлое русского народа», изданная массовым тиражом в августе 1943 г. В октябре 1944 г. на самом высоком уровне рассматривался (был подготовлен соответствующий проект Указа Президиума Верховного Совета СССР) вопрос об официальном разрешении военнослужащим носить полученные еще в Первую мировую войну солдатские Георгиевские кресты. Были задуманы ордена, носящие имена Дениса Давыдова (для награждения партизан), Николая Пирогова (офицерам-медикам). Для гражданских лиц проектировался орден Михаила Ломоносова, а также медали, носившие имена Чернышевского, Павлова, Менделеева. Известны и проектные рисунки советского ордена «Петр Великий» [46]. Проекты остались не осуществленными, видимо, из-за отсутствия острой необходимости в дальнейшем поощрении «националистической» тенденции в наградном деле.

Вынужденное апеллирование властей к национальным чувствам русского народа имело не только положительное значение. Негативным следствием такой апелляции было провоцирование среди некоторых представителей неславянских национальностей вопроса: во имя чего воевать, приносить в жертву свою жизнь, если война направлена против русских? Выражение таких настроений, нежелание участвовать в сражениях, как отмечают фронтовики, тоже имело место и «приобретало самый разнообразный характер». Участившееся почитание русских как «старших братьев», а затем и «руководящей нацией» в республиках вызвало не только смешанную, но и «исключительно отрицательную реакцию» [47].

В мае 1943 г., когда события на фронте для советской стороны вновь повернулись к худшему, а Второй фронт еще не был открыт, руководство ВКП(б) пошло на принятие одного из самых сенсационных за годы войны решений. Был распущен Коминтерн, известный всему миру как «штаб мировой революции». Такая идея впервые была выдвинута еще в апреле 1941 г. Тогда она мыслилась как разменная карта в торге с Гитлером. На этот раз важно было как можно скорее добиться укрепления союзнических отношений с западными капиталистическими странами ради расширения их военной помощи советскому народу. Между тем эти отношения в мае 1943 г. совсем не удовлетворяли СССР, причем настолько, что советские послы М.М. Литвинов и И.М. Майский были отозваны из столиц США и Великобритании [48].

О предстоящем роспуске Коминтерна было объявлено в прессе 15 мая, в самом начале Вашингтонской конференции Ф. Рузвельта и У. Черчилля, от которой зависело, будет ли открыт в 1943 г. второй фронт. Объявление было положительно воспринято в странах Запада, особенно в США, и привело к укреплению отношений этих стран с Советским Союзом.

При обсуждении постановления о роспуске Коминтерна на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 21 мая было отклонено предложение М.И. Калинина сохранить эту организацию и перенести центр ее деятельности в одну из западных стран. Отстаивая необходимость роспуска, Сталин говорил: «Опыт показал, что и при Марксе, и при Ленине, и теперь невозможно руководить рабочим движением всех стран мира из одного международного центра. Особенно теперь, в условиях войны, когда компартии в Германии, Италии и других странах имеют задачи свергнуть свои правительства и проводить тактику пораженчества, а компартии СССР, Англии и Америки и другие, наоборот, имеют задачи всемерно поддерживать свои правительства для скорейшего разгрома врага. Есть и другой мотив для роспуска КИ, который не упоминается в постановлении. Это то, что компартии, входящие в КИ, лживо обвиняются, что они являются якобы агентами иностранного государства, и это мешает их работе среди широких масс. С роспуском КИ выбивается из рук врагов этот козырь». Сталинское «якобы» было весомым аргументом. Принимался во внимание и довод старейшего члена ИККИ В. Коларова, который утверждал, что Коминтерн «давно перестал быть на деле руководящим органом... Существует СССР, этот новый фактор такой огромной силы, что Коминтерн является архаизмом. Коминтерн был создан в момент революционной бури, но надежды на быструю революцию не оправдались» [49].

С 1943 г. получило известность сталинское суждение, во многом определившее последующую национальную политику: «Необходимо опять заняться проклятым вопросом, которым я занимался всю жизнь, но не могу сказать, что мы его всегда правильно решали… Это проклятый национальный вопрос… Некоторые товарищи еще недопонимают, что главная сила в нашей стране – великая великорусская нация… Некоторые товарищи еврейского происхождения думают, что эта война ведется за спасение еврейской нации. Эти товарищи ошибаются, Великая Отечественная война ведется за спасение, за свободу и независимость нашей Родины во главе с великим русским народом» [50].

Сугубо прагматическими соображениями было вызвано широко разрекламированное решение пленума ЦК ВКП(б) от 27 января 1944 г. «о расширении прав союзных республик в области обороны и внешних сношений». Решение было связано с предстоящей организацией ООН и предложениями МИДа добиваться включения в состав ООН всех 16 советских республик. Попытаться сделать это можно было, придав (хотя бы символически) больше прав, самостоятельности, суверенности союзным республикам, которые стали бы такими же субъектами мирового сообщества, какими являлись британские доминионы (Канада, Южно-Африканский союз, Австралия, Новая Зеландия) и колония (Индия). В расчете на это были приняты указы Верховного Совета СССР о преобразовании союзных наркоматов обороны и иностранных дел в союзно-республиканские.

Необходимость предложенных мер мотивировалось результатами политического, экономического и культурного роста союзных республик. Подчеркивалось: «В этом нельзя не видеть нового важного шага в практическом разрешении национального вопроса в многонациональном советском государстве, нельзя не видеть новой победы нашей ленинско-сталинской национальной политики». Конституция СССР была дополнена статьей 18: «Каждая союзная республика имеет право вступать в непосредственные сношения с иностранными государствами, заключать с ними соглашения и обмениваться дипломатическими и консульскими представителями». Республики получили конституционное право иметь самостоятельные воинские формирования. Истинные цели просматривались в заявлении Молотова на пленуме ЦК: «Это очевидно будет означать увеличение рычагов советского воздействия в других государствах. Это будет также означать, что участие и удельный вес представительства Советского Союза в международных органах, конференциях, совещаниях, международных организациях усилится» [51].

Однако на практике в это время наблюдалась тенденция прямо противоположного характера. Нападение Германии, Румынии, Венгрии, Италии, Финляндии на СССР сразу же обострило подозрения в отношении соответствующих этнических групп советского населения в том, что враг может быстрее всего найти пособников именно в этой среде. Например, уже в июле 1941 г. НКВД СССР указывал на «нецелесообразность оставления в данное время на территории Карело-Финской республики трудпоселенцев-немцев», выселенных в эти края в 1932–1933 гг. из приграничной полосы УССР [52]. Подозрения были небезосновательными, и при первых реальных фактах пособничества врагу превращались в жесткие властные распоряжения. 3 августа 1941 г. Сталин получил телеграмму из Вознесенска, городка на реке Южный Буг, северо-восточнее Одессы. Командование Южного фронта докладывало: «1. Военные действия на Днестре показали, что немецкое население стреляло из окон и огородов по отходящим нашим войскам. Установлено также, что вступающие фашистско-немецкие войска в немецкой деревне 1.8.41 г. встречались хлебом, солью. На территории фронта имеется масса населенных пунктов с немецким населением. 2. Просим дать указания местным органам власти о немедленном выселении неблагонадежных элементов». На бланке шифротелеграммы появилась резолюция: «Т-щу Берия. Надо выселить с треском. И. Ст[алин]» [53].

В конце августа 1941 г., с приближением гитлеровских войск к районам основного расселения советских немцев, были приняты решения, определившие советскую политику по отношению ко всем родственным противнику этническим группам. 27 августа нарком НКВД, ссылаясь на Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б), издал приказ подготовить и провести 3–20 сентября 1941 г. переселение немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей. Приказывалось перед началом операции арестовать выявленный «антисоветский элемент», далее – «совместно с партийно-советским активом провести разъяснительную работу и предупредить переселяемых, что в случае перехода на нелегальное положение отдельных членов остальные члены семей будут репрессированы в уголовном порядке», отказывающихся выезжать к месту расселения «арестовывать и перевезти на место расселения в принудительном порядке» [54]. 29 августа Молотов, Маленков, Косыгин, Жданов в донесении на имя Сталина докладывали: «Нами принято решение о немедленном переселении из пригородов Ленинграда немецкого и финского населения в количестве 96000 человек». Они просили утвердить это решение и возложить организацию переселения на НКВД [55]. И уже 30 августа последовал приказ НКВД о том, чтобы начать 31 августа и закончить 7 сентября 1941 г. переселение из пригородов Ленинграда в Казахскую ССР немцев и финнов [56]. 31 августа было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О немцах, проживающих на территории Украинской ССР», утверждавшее еще одно предложение НКВД. В постановлении говорилось: «1) немцев, состоящих на учете как антисоветский элемент, арестовать; 2) остальную часть трудоспособного мужского населения в возрасте от 16 до 60 лет НКО мобилизовать в строительные батальоны и передать НКВД для использования в восточных областях СССР» [57].

В 1942 г. появился ряд решений, отягчавших жизнь значительной части немцев, выселенных ранее в глубокий тыл. 10 января Государственный Комитет Обороны предписал «всех немцев – мужчин в возрасте от 17 до 50 лет, годных к физическому труду, выселенных в Новосибирскую и Омскую области, Красноярский и Алтайский края и Казахскую ССР, мобилизовать в количестве 120000 человек в рабочие колонны на все время войны» и направить их на лесозаготовки, на строительство заводов и железных дорог [58]. В октябре было принято постановление о дополнительной мобилизации немцев для народного хозяйства, в соответствии с которым мобилизации подлежали немецкие мужчины в возрасте от 15–16 лет до 51–55 лет и женщины в возрасте от 16 до 45 лет включительно. 14 октября январское постановление ГКО, касавшееся немцев, было распространено на проживавших в СССР румын, венгров, итальянцев, финнов [59]. Рабочие колонны пополнялись также за счет представителей этих национальностей, призванных в первые месяцы войны в Красную Армию. По приказу командования РККА от 3 апреля 1942 г. все представители «неблагонадежных» национальностей, находившиеся в действующей армии, изымались из ее рядов и переводились в рабочие колонны НКВД [60].

Подозрение и недоверие со стороны руководства страны в годы войны испытали на себе и другие народы СССР. Стойкую обиду вызывали откровенно пренебрежительные оценки вклада народов в общие усилия по отражению фашистской агрессии. Так, в беседе 3 декабря 1941 г. с главой польского эмигрантского правительства В. Сикорским, в присутствии генерала В. Андерса, польского посла С. Кута и В.М. Молотова, Сталин плохо отозвался о воинской доблести евреев, сказав, что они – «паршивые солдаты». Получившее огласку высказывание, естественно, было расценено как антисемитское [61]. Оскорбительно прозвучали, по мнению некоторых историков, слова Сталина, сказанные в конце зимы 1941/42 г. в связи с докладом Е.А. Щаденко о сложности пополнения частей из многих национальных республик, где почти не было обученных национальных кадров, прошедших действительную военную службу: «Вы говорите, что некоторые национальные кадры плохо воюют. А что вы хотите?! Те народы, которые десятилетиями откупались от воинской повинности и у которых никогда не было своей военной интеллигенции, все равно не будут хорошо воевать, не могут хорошо воевать при том положении, которое исторически сложилось» [62]. Отмечается недопустимость отношения к национальным кадрам начальника Главного политического управления РККА Л.З. Мехлиса в бытность его представителем Ставки Верховного Главнокомандования на Крымском фронте. В переговорах со Ставкой и Генеральным штабом он неоднократно отмечал низкие морально-боевые качества ряда дивизий, укомплектованных армянами и азербайджанцами, требовал «очистить войска от кавказцев», комплектовать направляемые фронту пополнения «обученными русскими» и своей властью производил изъятие русских и украинцев из соединений, формируемых в этот период в Закавказье, чтобы пополнить ими войска Крымского фронта. При призыве военнообязанных на территории Северо-Кавказского военного округа приказом НКО от 28 июля 1942 г. было наложено вето на контингенты призывников «горских национальностей» из Чечено-Ингушской и Кабардино-Балкарской АССР [63]. К сожалению, обижающие оценки и решения в ряде случаев были не так уж несправедливы. Иначе было бы трудно объяснить выпуск постановлений ГКО от 13 октября 1943 г. и 25 октября 1944 г., в соответствии с которыми не производился призыв в Вооруженные силы представителей коренного населения Средней Азии, Закавказья, Северного Кавказа [64][7].

Особую тревогу властей вызывала обстановка, складывавшаяся на Северном Кавказе. В 1940 г. началось восстание в Чечено-Ингушетии, которое возглавлял бывший слушатель Коммунистического университета в Москве Хасан Исраилов (Терлоев). В феврале восставшие овладели частью Шатоевского района. На национальном съезде в Галанчоже было создано «Временное Народное революционное правительство Чечено-Ингушетии» во главе с Исраиловым. Окончание войны в Финляндии притупило движение, восставшие понесли несколько поражений, однако часть горной Чечни осталась во власти временного правительства. Созданной Исраиловым Объединенной партии кавказских братьев (ОПКБ), к ноябрю 1941 г. присягнули на верность почти 5 тысяч человек [65].

«Партия кавказских братьев» имела исполнительный комитет из 33 человек и Оргбюро из 9 человек. Согласно «Временной программы» этой организации, основными направлениями ее деятельности было проведение повсеместных вооруженных восстаний и столкновений с отрядами НКВД, организация дезертирства из Красной Армии [66], работа по уничтожению колхозного строя, организация терактов над представителями Советской власти, разрушение коммуникаций, захват населенных пунктов, оказание помощи немецким десантам по выполнению ими заданий командования германской армии [67].

В феврале 1942 г., когда немецкий фронт был в 500 км от Чечено-Ингушетии, в Шатое и Итум-Кале поднял восстание бывший прокурор республики Майрбек Шерипов, брат известного руководителя большевиков Чечни в 1917 г. Объединившись, обе восставшие группировки реорганизовали повстанческое правительство, создали объединенный военный штаб, совершали рейды на органы советской власти и на колхозы. Весной 1942 г. советская авиация дважды подвергала бомбардировке повстанческие аулы. В некоторых из них убитых было больше, чем оставшихся в живых.

С приближением фронта к Кавказу временное правительство Чечено-Ингушетии в июне 1942 г. выпустило воззвание, в котором говорилось, что кавказские народы ожидают немцев как гостей и в случае признания независимости Кавказа окажут им гостеприимство. Нарком внутренних дел Чечено-Ингушетии С. Албогачиев в августе 1942 г. доносил руководителю НКВД СССР, что в республике действует Чечено-Горская национал-социалистическая партия, которая интенсивно готовит восстание в горных районах с целью свержения Советской власти. В донесениях в МВД СССР отмечалось, что в обнаруженных списках повстанческой организации по 20 аулам Итум-Калинского, Галанчожсого, Шатоевского районов числилось 6540 человек [68]. (Для сравнения: на начало октября 1942 г. во всех сельских районах республики насчитывался 2041 коммунист [69].)

В августе–сентябре 1942 г. фашисты забросили в республику 4 диверсионные группы (76 человек). Возглавлял десант бывший офицер царской армии, капитан абвера Осман Губе (Саиднуров), аварец, сын владельца мануфактурной лавки и кандидат на роль начальника политической полиции на Северном Кавказе в случае победы немцев. Группы имели целью устроить саботаж в тылу, взрывать мосты, дезорганизовывать снабжение, формировать банды, в конечном счете, как показывал арестованный в январе 1943 г. О. Губе на допросе, захватить власть в Пригородном, Галанчожском и Галашкинском районах. Кстати, он удивлялся недовольству чеченцев и ингушей, которые, по его четырехмесячным наблюдениям, при советской власти жили «гораздо лучше, чем в дореволюционной России… что бросалось в глаза мне, вспоминавшему тяжелые условия и постоянные лишения, в которых обретала в Турции и Германии горская эмиграция» [70].

С 3 августа 1942 г. по 20 января 1943 г. действовал Карачаевский национальный комитет, созданный лидерами «сил сопротивления советам». Комитет активно вел работу по вербовке агентуры и бандформирований. Они осуществляли террористические акты, подрыв хозяйства, включались в полицейский аппарат, организовали в январе 1943 г. восстание в Учкулановском районе. На территории Кабардино-Балкарии, оккупированной в августе 1942 г., в 1943 г. действовали 44 террористические антисоветские группы [71].

По данным Отдела борьбы с бандитизмом НКВД СССР в 1941–1943 гг. были ликвидированы по Союзу СССР 7163 повстанческих групп общей численностью 54130 человек, из них на Северном Кавказе – 963 группы (13,5%), 17563 чел. (32,5%) [72]. Лидирование Северного Кавказа в антисоветском повстанческом движении явилось одним из доводов в пользу постановления ГКО от 31 января 1944 г. о депортации чеченцев и ингушей и ликвидации Чечено-Ингушской АССР. За годы войны это был уже четвертый случай ликвидации советского национально-государственного образования (в 1941 г. были выселены немцы Поволжья, в 1943 г. карачаевцы и калмыки) [73].

Тяготы войны, утраты и лишения оживили религиозные настроения многонационального советского народа, он открыто потянулся к церкви. Власть высоко ценила ее патриотическую деятельность по сбору денежных средств и вещей для нужд фронта. Она делала все новые и новые шаги к признанию важной роли церкви, в первую очередь Русской Православной церкви. Ей была отдана типография Союза воинствующих безбожников, в которой была напечатана большая книга «Правда о религии в России» (М., 1942). В книге говорилось о полной свободе религии в СССР, отмечался традиционный патриотизм Православной церкви, подчеркивалась тесная связь между русским народом и его церковью, говорилось о необходимости обращения к Богу, так как только Его помощь может обеспечить победу. Советскую кинохронику, посвященную победам Красной Армии в битве под Москвой в декабре 1941 г., открывали немыслимые еще недавно кадры: колокольный звон московских церквей; крестный ход, возглавляемый православным духовенством в полном облачении с высоко поднятыми крестами; встречи армейских колонн в освобожденных городах местными жителями с иконами; солдаты, осеняющие себя крестным знамением и прикладывающиеся к святым образам; освящение танковой колонны, построенной на пожертвования верующих.

Весной 1942 г. власти впервые способствовали организации религиозного празднования Пасхи. 2 ноября 1942 г. один из трех высших иерархов РПЦ, митрополит Николай (Б.Д. Ярушевич) был включен в Чрезвычайную государственную комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. Большое значение имело также и то, что руководство церкви осуждало представителей духовенства, сотрудничавших с оккупантами – возглавившего в августе 1941 г. автономную Украинскую Православную церковь архиепископа Алексия (А. Громадский), белорусского архиепископа Филофея (В.Е. Нарко) и других иерархов церкви. 22 сентября 1942 г. местоблюститель патриаршего престола запретил священнослужение митрополиту Виленскому и Литовскому, экзарху Латвии и Эстонии Сергию (Д.Н. Воскресенский), считавшемуся до недавних пор вторым по влиянию епископом в Московской патриархии [74]. Это не могло не сокращать общих масштабов коллаборационизма на оккупированных территориях.

4 сентября 1943 г. состоялась встреча Сталина с митрополитами Сергием, Алексием и Николаем, во время которой был очерчен круг неотложных вопросов и решений для нормализации государственно-церковных отношений в СССР. Сразу же после встречи патриархии был передан особняк, занимаемый ранее германским послом. 8 сентября был созван Архиерейский Собор для избрания патриарха, престол которого пустовал со дня смерти патриарха Московского и всея России Тихона (В.И. Беллавин) в 1925 г. 12 сентября Архиерейский Собор в составе 19 иерархов избрал митрополита Московского Сергия новым патриархом Московским и всея Руси. На Соборе было объявлено об образовании совещательного органа при патриархе – Священного синода. Собор принял актуальный для военного времени документ, в котором говорилось, что «всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма, как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик – лишенным сана». Не менее значимым было обращение Собора к христианам всего мира с призывом «объединиться во имя Христа для окончательной победы над общим врагом» [75].

По мере освобождения советских земель от оккупантов в лоно РПЦ возвратились монастыри и храмы, в большом количестве открытые по разрешению немецких оккупационных властей в целях противопоставления их советской власти. Всего за три года на занятой гитлеровцами территории было восстановлено около 9400 церквей, более 40% от их числа до революции [76]. Религиозная свобода допускалась оккупантами, в принципе враждебными всякой форме христианства, временно. В последующем, как писал идеолог нацизма А. Розенберг, христианский крест должен был быть изгнан из всех церквей и заменен единственным символом – свастикой. Однако первый этап религиозной политики гитлеровцев на оккупированной территории оказал существенное влияние на государственно-церковные отношения в СССР.

Кульминацией признания роли и авторитета церкви стало проведение 31 января – 2 февраля 1945 г. Поместного собора РПЦ, созванного в связи со смертью патриарха Сергия. В работе Собора участвовали 41 архиепископ и епископ, 126 протоиереев приходского духовенства, а также делегации семи автокефальных церквей, что позволяло проводить параллели с Вселенским собором, не созывавшимся несколько столетий. Собор принял «Положение об управлении Русской Православной Церкви», которым Московская патриархия руководствовалась до 1988 г., и избрал тринадцатым патриархом Московским и всея Руси ленинградского митрополита Алексия (С.В. Симанский), возглавлявшего РПЦ в течение последующих 25 лет [77].

Урегулирование государственно-церковных отношений в годы войны распространилось и на другие религиозные объединения. Постановлением правительства от 19 мая 1944 г. был образован Совет по делам религиозных культов при СНК СССР. В его функции входило взаимодействие между Совнаркомом и руководителями неправославных конфессий. В годы войны в дополнение к Духовному управлению мусульман, которое находилось в Уфе, были созданы еще три самостоятельных управления: Средней Азии (г. Ташкент), Закавказья (г. Баку) и Северного Кавказа (г. Буйнакск). Управления занимались патриотическим воспитанием мусульман, собирали средства для семей фронтовиков и на постройку боевой техники, призывали верующих на перевыполнение плановых заданий, формировали положительный образ страны в мире [78].

К концу войны в СССР действовало 10547 православных церквей и 75 монастырей, в то время как перед началом Второй мировой войны было около 380 церквей и ни одного монастыря. Размах и интенсивность религиозного возрождения в СССР в годы войны позволяют говорить об этом времени как о «втором крещении Руси» [79]. Открытые церкви стали новыми центрами русского национального самосознания. Христианские ценности (в частности – презрение к миру вещей и денег) становились важнейшим элементом национальной идеологии и культуры. Некоторые исследователи неодобрительно пишут о войне как о времени, когда была осуществлена «наиболее важная националистическая реформа – полная легализация Русской Православной церкви» [80]. На наш взгляд, более точно происходившие тогда процессы выразил митрополит Иоанн (И.М. Снычев), полагавший, что отступление богоборческой власти в войне с церковью и сталинский тост за русский народ подводили «окончательную черту под изменившимся самосознанием власти, сделав патриотизм наряду с коммунизмом официально признанной опорой государственной идеологии» [81].

Любовь к Родине, ненависть к врагу, вера в победу, патриотизм и героизм советского народа были ведущими темами произведений литературы и искусства. Советская литература еще до начала Великой Отечественной войны, по словам А. Толстого, «от пафоса космополитизма, а порою и псевдоинтернационализма – пришла к Родине» [82]. Война многократно усилила эту патриотическую тенденцию в публицистике и всей художественной культуре. Публицистика А. Толстого, М. Шолохова и И. Эренбурга, лирика К. Симонова, А. Суркова и А. Твардовского, симфонии С. Прокофьева и Д. Шостаковича, песни А. Александрова, Б. Мокроусова и В. Соловьева-Седого, картины С. Герасимова и П. Корина поднимали моральный дух советских граждан, развивали чувство национальной гордости, укрепляли настроенность на победу.

Воспитание у советских людей чувства ненависти и мести средствами публицистики, кино, всей системой политико-воспитательной работы, особенно поощряемое на первых этапах войны и выраженное в призывах «Смерть немецким оккупантам!», «Убей немца!», имело свои пределы. На заключительном этапе была дана установка на сдерживание крайностей с тем, чтобы ненависть к врагу не вылилась во всеобщую слепую ярость по отношению ко всему немецкому народу [83].

Имело свои границы и отступление в духе «националистического НЭПа». В 1944 г. в ЦК ВКП(б) состоялось совещание историков [84], на котором осуждались крайности, идущие как по линии очернения прошлого русского народа, преуменьшения его роли в мировой истории (А.М. Панкратова, М.В. Нечкина, Н.Л. Рубинштейн и др.), так и по линии сползания на позиции «великодержавного шовинизма» и «квасного патриотизма» (X.Г. Аджемян, Б.Д. Греков, А.В. Ефимов, Е.В. Тарле и пр.). В одном из проектов постановления по итогам совещания отмечалось, что в работах «ряда историков, особенно – Яковлева и Тарле, проявляются настроения великодержавного шовинизма, обнаруживаются попытки пересмотреть марксистско-ленинское понимание русской истории, оправдать и приукрасить реакционную политику царского самодержавия, противопоставить русский народ другим народам нашей страны». А.И. Яковлев на заседании 7 января 1944 г. в Наркомпросе высказал смелую мысль: «Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, вошедшие в наш Союз, относимся к ним любовно. Но русскую историю делал русский народ. И, мне кажется, что всякий учебник о России должен быть построен на этом лейтмотиве... Этот мотив национального развития, который так блистательно проходит через курс истории Соловьева, Ключевского, должен быть передан всякому составителю учебника… Мы, русские, хотим истории русского народа, истории русских учреждений, в русских условиях». Это заявление было осуждено как «явное проявление великодержавного пренебрежительного отношения к нерусским народам» [85]. Были отвергнуты предложения о включении в число исторических героев А.А. Брусилова, А.М. Горчакова, А.П. Ермолова, М.И. Драгомирова, К.П. Кауфмана, М.Д. Скобелева, М.Г. Черняева и других выдающихся военных и государственных деятелей дореволюционной России.

Еще более жестким было осуждение «националистических проявлений» в других республиках. 31 января 1944 г. Сталин принял личное участие в обсуждении киноповести А.П. Довженко «Украина в огне». Он осудил повесть за то, что в ней «ревизуется ленинизм», «нет ни одного слова о Ленине», не разоблачаются петлюровцы и другие предатели украинского народа, изображается, будто колхозный строй убил в людях национальную гордость, в то время как «именно советская власть и большевистская партия свято хранят исторические традиции и богатое культурное наследство украинского народа и всех народов СССР и высоко подняли их национальное самосознание». Сталин негодующе заметил: «Если судить о войне по киноповести Довженко, то в Отечественной войне не участвуют представители всех народов СССР, в ней участвуют только украинцы». Заключение было суровым: повесть является «ярким проявлением национализма, узкой национальной ограниченности». 12 февраля 1944 г. решением Политбюро КП(б)У Довженко был снят со всех занимаемых должностей как в государственных учреждениях, так и в общественных организациях [86].

9 августа 1944 г. ЦК ВКП(б) принял постановление, осуждающее республиканскую газету «Красная Татария» за принижение роли Красной Армии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и «преклонение перед военной мощью, техникой и культурой буржуазных стран». Татарскому обкому партии предлагалось устранить «серьезные недостатки и ошибки националистического характера в освещении истории Татарии (приукрашивание Золотой Орды, популяризация ханско-феодального эпоса об Идегее)» [87]. 27 января 1945 г. аналогичное внушение было сделано руководству Башкирской партийной организации. Здесь тоже обнаружились серьезные идеологические просчеты. Было отмечено, что «в подготовленных к печати “Очерках по истории Башкирии”, в литературных произведениях “Идукай и Мурадым”, “Эпос о богатырях” не проводятся разграничения между подлинными национально-освободительными движениями башкирского народа и разбойничьими набегами башкирских феодалов на соседние народы, недостаточно показывается угнетение трудящихся башкир татарскими и башкирскими феодалами, идеализируется патриархально-феодальное прошлое башкир. В пьесе “Кахым-Туря” извращается история участия башкир в Отечественной войне 1812 года, противопоставляются друг другу русские и башкирские воины» [88]. Формулировки были ужесточены на Х пленуме правления Союза советских писателей 17 мая 1945 г. Здесь уже говорили, что в Татарии «поднимали на щит ханско-феодальный эпос об Идегее и делали Золотую Орду передовым государством своего времени», нечто подобное произошло и в Башкирии с эпосом Карасахал, там тоже «извратили историю и впали в идеализацию патриархально-феодального прошлого» [89]. Все это заставляло историков и литераторов впредь быть очень осторожными в проведении грани между «героическим прошлым» народа и «идеализацией» его исторического прошлого, а также принимать во внимание, где геройствовали «славные предки».

Партии пришлось фактически признать и другие изъяны своей политики. Так, в докладной записке Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) секретарям ЦК партии от 17 августа 1942 г. отмечалось, что «в течение ряда лет во всех отраслях искусства извращалась национальная политика партии». Выразилось это в том, что «в управлениях Комитета по делам искусств и во главе учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи)». Подобные «извращения» были обнаружены в Большом театре Союза ССР, в Московской государственной консерватории, в отделах литературы и искусства центральных газет. В результате «частичное обновление» руководящих кадров затронуло не только учреждения культуры, но и другие учреждения и ведомства. Однако в годы войны инициатива Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) «не привела к каким-то организационным выводам и значительным кадровым перемещениям. Скорее всего, она в данный момент не нашла поддержки у советского вождя и его ближайшего окружения». Никак не сказалась на ситуации в Союзе писателей Украины докладная записка руководителя НКВД Украины на имя Н.С. Хрущева от 27 марта 1943 г., о том, что видные деятели украинской культуры А.П. Довженко и Ю.И. Яновский находят ненормальным, когда Союз возглавляет еврей по национальности [90].

Великая Отечественная война в целом была временем решающих уступок национальному сознанию народов СССР, особенно русскому национальному самосознанию. Гимн страны, повсеместно исполнявшийся с 15 марта 1944 г., закреплял новую линию партии в национальном вопросе. Попытки ультраинтернационалистов сузить масштабы уступок военного времени и возвратиться к довоенной программе, лозунгам и методам интернационально-патриотического воспитания не имели успеха. Это продемонстрировало, в частности, совещание историков в ЦК ВКП(б) (май–июль 1944 г.), инициированное ревностными историками-марксистами, взращенными в известной школе М.Н. Покровского. Уступки русскому национальному сознанию были сохранены, а позже, в период борьбы с «низкопоклонством перед Западом» и «космополитизмом» в какой-то мере и расширены.

К концу войны со всей остротой встала проблема репатриации на родину пяти миллионов советских граждан («перемещенных лиц», включая военнопленных, «восточных рабочих», узников концлагерей, военнослужащих в немецких формированиях и пр.), оказавшихся за пределами СССР и оставшихся в живых. Сталинское руководство опасалось, что длительное бесконтрольное пребывание советских людей за границей повлияло на их мировоззрение и политические настроения. «Контраст между уровнем жизни в Европе и у нас, контраст, с которым столкнулись миллионы воевавших людей, – писал К.М. Симонов, – был нравственным и психологическим ударом, который не так легко было перенести нашим людям, несмотря на то, что они были победителями в этой войне» [91]. Этот контраст мог стать основой «низкопоклонства перед Западом», распространения которого среди советских людей очень опасались во властных структурах страны. Им же была порождена особая настороженность властей к согражданам, побывавшим в годы войны в капиталистических странах Европы.

Этапом возвращения к родным домам для всех этих лиц стали сборно-пересыльные пункты Наркомата обороны и проверочно-фильтрационные пункты НКВД (для гражданских лиц), специальные запасные части военных округов (для военнопленных – бывших военнослужащих Красной Армии). Выявленные в результате проверки «преступные элементы» (служившие у немцев), а также лица, «внушающие подозрение», направлялись в проверочно-фильтрационные лагеря НКВД. Из 1836 тыс. вернувшихся из плена около миллиона было направлено в Красную Армию для дальнейшего прохождения службы, 600 тыс. – для работы в промышленности в составе в рабочих батальонов НКО и 339 тыс. как скомпрометировавших себя в плену – в лагеря НКВД [92].

Следствием войны были вооруженные антисоветские националистические организации на территориях, вошедших в состав СССР незадолго до ее начала, главным образом в Западной Украине и Прибалтике. Сотрудничавшие ранее с гитлеровцами и сражавшиеся в одних рядах с ними против Красной Армии националисты и после их ухода продолжили вооруженную борьбу с советской властью. С марта 1944 г. развернулись акции НКВД по подавлению отрядов Организации украинских националистов (ОУН) и Украинской повстанческой армии (УПА) на Западной Украине. В ходе их члены банд ОУН–УПА зачастую уничтожались вместе с семьями, сочувствующие им жители подвергались депортации. Только с февраля по октябрь 1944 г. были уничтожены более 44 тыс., взяты в плен более 37 тыс., выселены из городов и сел и отправлены в ссылку около 100 тыс. украинских националистов (оуновцев). В Литве, где действовало множество повстанческих отрядов под эгидой Литовского национального фронта, к 1 марта 1945 г. было проведено 2257 карательных операций и по официальным данным ликвидировано 17 тыс. бандитских групп, захвачено более 10 тыс. бандитов, арестовано более 31 тыс. человек. Сражения с националистами велись на Украине и в Прибалтике до конца войны и затем продолжались еще многие годы [93].

Трагическим наследием Великой Отечественной войны стала депортация в Казахстан, Сибирь и другие восточные районы населения из ряда национальных регионов. По данным НКВД СССР на начало октября 1945 г., спецпоселенцев в стране насчитывалось 2230500 человек. Среди них были немцы (687,3 тыс.), чеченцы и ингуши (405,9 тыс.), крымские татары, греки, болгары, армяне (195,2 тыс.), турки, хемшины, курды (88,8 тыс.), калмыки (80,3 тыс.), карачаевцы (60,1 тыс.), балкарцы (33,1 тыс.), оуновцы (20,8 тыс.). Значительную часть спецпоселенцев (608,8 тыс. чел., или 27,3% их общего числа) составляли бывшие кулаки [94]. Причиной депортаций военного времени были повышенная готовность населения некоторых национальных регионов к пособничеству оккупантам или подозрения в этом (немцы, ингерманландцы и финны, выселенные в 1941 г.; карачаевцы и калмыки – 1943 г., чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары – 1944 г.). В этих случаях депортации носили карательный или превентивный характер. Другие народы были выселены за то, что имели несчастье жить в приграничных районах, рискующих стать новым театром военных действий (курды, турки-месхетинцы в 1944 г.). Выселение мусульманских народов Кавказа и Крыма было во многом связано с напряженными отношениями между СССР и Турцией во время Второй мировой войны, а также с пантуранистскими планами турецких националистов, получавших одобрение со стороны гитлеровской Германии. Главной причиной депортаций были соображения военно-стратегического характера, что, конечно, не извиняет беззакония.

В то же время ряд авторов предлагают рассматривать проблему депортированных народов с учетом региональной специфики. И.В. Пыхалов полагает, что «родившиеся и выросшие на Кавказе Сталин и Берия совершенно правильно понимали психологию горцев с ее принципами круговой поруки и коллективной ответственности всего рода за преступление, совершенное его членом» [95]. В этой связи «коллективное наказание» народов представляется «меньшим злом» в сравнении с массовым законным наказанием конкретных коллаборационистов. С.Г. Кара-Мурза считает, что такие репрессии вылились бы в этноцид. В качестве примера приводятся крымско-татарский и чеченский народы. Значительная часть военнообязанных мужчин из их числа могла подвергнуться обвинению в бандитизме и предательстве и получить наказание в виде смертной казни или длительного заключения. Поэтому депортация как «тип наказания, тяжелый для всех, был спасением от гибели для большей части мужчин, а значит для этноса» [96]. Соглашаясь с таким доводом, И.В. Пыхалов утверждает, что «с точки зрения формальной законности, кара, постигшая в 1944 г. чеченцев и ингушей, была гораздо мягче полагавшейся им по Уголовному кодексу за массовое дезертирство, бандитизм, укрывательство диверсантов. Депортацию народов предлагается определить как «гуманное беззаконие» [97].

В годы войны большие и невосполнимые утраты несли все народы СССР. При этом потери граждан России составили 71,3% от общих демографических потерь Вооруженных сил страны [98]. Демографические потери СССР (26,6 млн чел.) в 2,2 раза превышали потери Германии и ее сателлитов (11,9 млн чел.). Столь существенная разница объясняется геноцидом гитлеровцев в отношении гражданского населения на оккупированной территории, унесшим жизни 17,9 млн человек. Соотношение между советскими и немецкими безвозвратными потерями составляет 1,3:1. Во многом это связано с тем, что число военнопленных, погибших в нацистских лагерях (более 2,5 млн чел. из 4,6 млн), в пять с лишним раз превышает число военнослужащих противника, умерших в советском плену (420 тыс. чел. из 4,4 млн чел.) [99]. К примеру, из более 55 тыс. советских евреев, попавших в плен к гитлеровцам [100], в живых остались только 4457 человек [101], другие стали жертвой Холокоста. 10172 евреям, сражавшимся на стороне Германии и попавшим в советский плен, подобная участь не грозила [102]. Общая численность евреев, шедших вместе с гитлеровцами покорять народы СССР, превышала число евреев, участвовавших в партизанской борьбе с оккупантами на территории СССР (17,5 тыс. чел.) [103]. Всего, по данным израильской газеты «Вести», в составе гитлеровской армии на фронтах Второй мировой войны воевали 150 тыс. еврейских солдат и офицеров [104].

Своеобразным подведением итогов войны и основой послевоенной пропагандистской кампании по воспитанию народов СССР в духе советского патриотизма стало выступление Сталина на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 г. В знаменитом тосте «за здоровье русского народа» в сущности признавалось, что победа была достигнута не только за счет преимуществ социалистического строя, «морально-политического единства советского народа», но прежде всего за счет патриотизма русского народа. В этом выступлении было провозглашено, что русский народ «является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза», что он заслужил в войне «общее признание, как руководящей силы Советского Союза». Были отмечены не только «ясный ум» народа, но и такие его качества, как стойкий характер и терпение, доверие правительству в моменты отчаянного положения, готовность идти на жертвы [105].

Политика и патриотическое воспитание с опорой на эти качества таили определенную опасность окрашивания их в цвета русского национализма и великодержавия. Некоторые усматривали проявление национализма уже в самом сталинском тосте, выделявшем в многонациональном советском народе только одну «выдающуюся» нацию. Это не могло не вызывать обеспокоенность за будущность национального развития у представителей других народов страны. К примеру, участник приема в Кремле И.Г. Эренбург был так раздосадован тостом, что даже расплакался [106]. Сталинское выступление явно расходилось с националистическими намерениями всемерно культивировать представления о евреях как народе, больше других пострадавшем от гитлеровского геноцида.

В предисловии к «Черной книге», написанном А. Эйнштейном, утверждалось, что «в процентном отношении еврейский народ потерял больше любого другого народа, испытавшего несчастья недавних лет». Охарактеризовав его как «нацию в формально-политическом смысле», он требовал, чтобы при организации мира евреям было уделено «особое внимание», в частности, чтобы «за страдания в годы войны они были вознаграждены новыми возможностями эмиграции в Палестину» [107]. Позднее некоторые представители этого народа стали рассматривать трагедию военных лет как «вексель, подлежащий вечному погашению всем остальным человечеством» [108] и кощунственно (в свете приведенных выше цифр) возлагать на руководство СССР и его народы ответственность за Холокост, якобы проявившийся «в отказе принять еврейских беженцев из Германии и оккупированных государств Европы в 1939–1940 гг., а также в том, что не были использованы все силы и средства для… спасения евреев – граждан СССР» [109].

Незадолго до знаменитого приема в Кремле Сталин был ознакомлен с добытой советской разведкой стенограммой секретного заседания Совета по международным отношениям, из которой следовало, что, несмотря на демонстрацию дружеских чувств на Ялтинской конференции, в США разрабатываются враждебные в отношении СССР планы на послевоенный период. «Мы бросим все, что мы имеем, все золото, всю материальную помощь или ресурсы на оболванивание и одурачивание людей», – говорил секретарь Совета А. Даллес. Он заверял Г. Трумэна и других высокопоставленных слушателей: «Мы найдем своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России… будем всегда делать главную ставку на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них агентов нашего влияния, космополитов свободного мира» [110].

Принадлежность этого текста А. Даллесу в последние годы нередко подвергалось сомнению. Однако многие исследователи считают его если и не по букве, то по духу во многом соответствующим реальному положению вещей. И.В. Сталину было доложено об этом выступлении в кратчайшие сроки. Начальник секретариата Л.П. Берия Б.А. Людвигов впоследствии вспоминал, что эти слова вызвали у Сталина резко отрицательную реакцию [111]. К настоящему времени есть свидетельства, пусть и не самого надежного характера [112], о том, что в числе агентуры могли быть жена президента Элонора Рузвельт и/или личный секретарь Рузвельта Локлин Кари [113].

1 февраля 2007 г. И.М. Ильинский, ректор Московского гуманитарного университета, в беседе с генералом армии Ф.Д. Бобковым, имея в виду цитированный выше текст, спрашивал: «Письмо Аллена Даллеса, бывшего шефа ЦРУ, в котором он говорит о том, как они будут морально разлагать, развращать советский народ, и прежде всего молодежь, – оно было или нет? …Где его найти? Потому что говорили, что письмо было сфабриковано». Ф.Д. Бобков отвечал, что такое письмо было и оно опубликовано. «Где-то в году 1968-м, по-моему, тогда еще Мортин был начальником внешней разведки, мы с ним впервые написали в ЦК документ на базе разведданных об идеологической борьбе, как мы ее видели и т. д. Серьезный был документ. Коллегия КГБ заседала по этому поводу» [114].

План А. Даллеса, принятый на вооружение администрацией США, заставлял с особой настороженностью относиться и к безоглядным советским поборникам расширения союзнических отношений с Америкой, и к лицам, наиболее податливым к восприятию космополитических воззрений.

Руководители пропагандистского аппарата старались не допустить кривотолков в понимании сталинского тоста о русском народе. В передовых статьях «Правды» и других изданиях разъяснялось, что «патриотизм советского, русского народа ничего общего не имеет с выделением своей нации, как “избранной”, “высшей”, с презрением к другим нациям» [115]. Утверждалось, что русскому народу, «старшему и могучему брату в семье советских народов, довелось взять на себя главную тяжесть борьбы с гитлеровскими разбойниками и он с честью выполнил эту свою великую историческую роль. Без помощи русского народа ни один из народов, входящих в состав Советского Союза, не смог бы отстоять свою свободу и независимость, а народы Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, временно порабощенные немецкими империалистами, не могли бы освободиться от немецко-фашистской кабалы» [116].

Вместе с тем, многие советские чиновники продолжали проявлять особую осторожность в отношении русской темы. В сентябре 1945 г. журналистка А.Н. Протопопова жаловалась в письме И.В. Сталину на то, что русскому человеку, по сути дела, возбраняется говорить вслух о своей национальной гордости. Когда она написала статью для «Комсомольской правды» на эту тему, редактор газеты сказал: «Выпячивать русскую национальность было политически нецелесообразно, когда немцы были под Москвой. А сейчас, когда немцы на Украине, это политически вредно. И никто не разрешит». После сталинского тоста она вновь спрашивала редактора, считает ли он по-прежнему, что о воспитании русской национальной гордости нельзя говорить вслух? Ответом было: «Мы не рутинеры, а творческие работники. Тогда были одни указания, а на данном этапе – другие. Но и сейчас заострять этот вопрос нельзя» [117].

Тем не менее, победа в войне и переоценка русского национального фактора в послевоенной внутренней и внешней политике вынуждали именно «заострять» этот вопрос и, в частности, по-новому оценивать вклад русской культуры в культуру народов СССР и мировую. Вызвано это было не только тем, что советские ученые и деятели культуры внесли огромный вклад в усилия Красной Армии по разгрому Германии. По замыслу советских властей, культурные достижения России и СССР должны были стать противоядием от возможного низкопоклонства перед культурой Запада, представление о высоком уровне которой в ее повседневных проявлениях составили многие миллионы советских людей, побывавших за годы войны в Европе.

В.М. Молотов, вероятно, хотел более чем кто-либо быть уверенным в правоте своих слов, когда 6 ноября 1947 г. говорил:

 

«Наемные буржуазные писаки за рубежом предсказывали во время войны, что советские люди, познакомившись в своих боевых походах с порядками и культурой на Западе и побывав во многих городах и столицах Европы, вернутся домой с желанием установить такие же порядки на Родине. А что вышло? Демобилизованные... взялись с еще большим жаром укреплять колхозы, развивать социалистическое соревнование на фабриках и заводах, встав в передовых рядах советских патриотов».

 

Признавая, что «у нас еще не все освободились от низкопоклонства и раболепия перед Западом, перед Западной культурой», Молотов вдохновлялся сам и пытался вдохновить слушателей «историческими словами» Сталина:

 

«Последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства» [118].

 

Исторический оптимизм советского человека власти стремились питать не только героизмом свершений советского народа в 1917–1945 гг., но и всей многовековой культурой страны. Прославление деятелей отечественной культуры, с именами которых связывались «великие вклады в мировую науку, выдающиеся научные открытия, составляющие важнейшие вехи развития современной культуры и цивилизации», начались на заключительном этапе войны и были с новой силой продолжены после ее окончания. В приветствии, которое направили 16 июня 1945 г. в адрес Академии наук СССР в связи с ее 220-летием СНК СССР и ЦК ВКП(б), говорилось:

 

«Советский народ по праву гордится основоположником русской науки Ломоносовым, гениальным химиком Менделеевым, великими математикам Лобачевским, Чебышевым и Ляпуновым, крупнейшим геологом Карпинским, всемирным географом Пржевальским, основателем военно-полевой хирургии Пироговым, великими новаторами-биологами Мечниковым, Сеченовым, Тимирязевым и Павловым, замечательным преобразователем природы Мичуриным, искусным экспериментатором-физиком Лебедевым, создателем радиосвязи Поповым, основоположниками теории современной авиации Жуковским и Чаплыгиным, выдающимися двигателями русской революционной мысли – Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, великим пионером марксизма в нашей стране – Плехановым» [119].

 

2 января 1946 г. П.Л. Капица написал письмо Сталину, в котором сетовал, что мы «мало представляем себе, какой большой кладезь творческого таланта всегда был в нашей инженерной мысли. В особенности сильны были наши строители». Рекомендуя к изданию книгу Л.И. Гумилевского «Русские инженеры» [120], Капица утверждал: «Большое число крупнейших инженерных начинаний зарождалось у нас», «мы сами почти никогда не умели их развивать (кроме как в области строительства)», «причина неиспользования новаторства в том, что обычно мы недооценивали свое и переоценивали иностранное». Недооценку своих и переоценку заграничных сил, излишнюю скромность высоко ценимый Сталиным ученый называл недостатком еще большим, чем «излишняя самоуверенность». Капица предлагал дополнить книгу рассказами о таких чрезвычайно крупных инженерах-электриках, как А.С. Попов (радио), П.Н. Яблочков (вольтова дуга), А.Н. Лодыгин (лампочка накаливания), М.О. Доливо-Добровольский (переменный ток) и др. [121]

Все это находилось у истоков антизападнической кампании, в ходе которой пропагандировалась концепция исторического приоритета нашей страны во многих областях науки, техники, культуры. Известные перегибы в этой пропаганде, стремление объявить детищем русских талантов почти любое изобретение от велосипеда до самолета [122], давали поводы для шуточных заявлений вроде «Россия – родина слонов» [123]. Однако эти издержки точно так же, как и послевоенные репрессии по русофобскому «Ленинградскому делу» [124], «делу Еврейского антифашистского комитета» и другим проявлениям еврейского буржуазного национализма [125], по своим масштабам и последствиям не шли ни в какое сравнение с издержками и репрессиями русофобского и национал-нигилистского плана, характерными для первых двух десятилетий после октября 1917 г. Репрессии, несомненно, имели своей целью стремление режима «взять под контроль некоторые национальные импульсы, допущенные им во время войны в пропагандистских целях» [126].

Послевоенная кампания против «космополитов» была вдохновлена отнюдь не мифическим «сталинским антисемитизмом». Она была направлена не только против известной доктрины А. Даллеса, определившей содержание ряда директив Совета Национальной безопасности США (от 18 августа и от 24 ноября 1948 г., от 7 апреля 1950 г. и др.), но и против разрабатываемого в США «Гарвардского проекта» [128], также нацеленного на разрушение советского патриотизма и замену его «общечеловеческими ценностями», вполне совместимыми с традиционным патриотизмом американцев и отношением к Америке «космополитов» в других странах мира, не имеющих ничего против этой страны как метрополии будущей единой мировой республики. Слова американского президента Г. Трумэна перед канзасскими избирателями о том, что «народам будет так же легко жить в добром согласии во всемирной республике, как канзасцам в Соединенных Штатах», были встречены в Советском Союзе резко отрицательно. Ученые-правоведы (как и все советские граждане) мобилизовывались на выполнение «первой и основной задачи советской патриотической науки» – «отстаивать всеми доступными ей средствами национальную независимость, национальную государственность, национальную культуру и право, давая сокрушительный отпор любой попытке посягательства на них или хотя бы на их умаление» [129].

Борьба с космополитизмом стала содержанием одной из наиболее масштабных послевоенных идеологических кампаний [130]. Основные причины кампании выявились уже к концу Великой Отечественной войны.

 

Примечания

[1] См. Ленинизм и национальный вопрос в современных условиях. М., 1974; Советский народ – новая историческая общность людей: становление и развитие. М., 1975; История национально-государственного строительства в СССР. 1917–1978: В 2 т. 3-е из. М., 1979; Основные направления в изучении национальных отношений в СССР. М., 1979; Куличенко М. И. Расцвет и сближение наций в СССР. Проблемы теории и методологии. М., 1981; Национальная политика КПСС: Очерк историографии. М., 1981; Грошев И. И. Сущность национальной политики КПСС. М., 1982; Национальные отношения в СССР в трудах ученых союзных республик. М., 1986; Бурмистрова Т. Ю. Зерна и плевелы: Национальная политика в СССР. 1917–1984. СПб., 1993; Национальная политика России: История и современность. М., 1997; Басалай А. А. Развитие наций и их взаимоотношений в СССР. М., 1998. Ч. 1; М., 1999. Ч. 2; Шаститко П. М. Обреченные догмы: Большевизм и национальный вопрос. М., 2002; Вдовин А. И. Национальный вопрос и национальная политика в СССР в годы Великой Отечественной войны: мифы и реалии // Вестник Моск. ун-та. 2003. № 5. С. 24–54; Вдовин А. И. Национальная политика в годы Великой Отечественной войны // Страницы Великой Отечественной (К 60-летию Победы): Доклады Академии военных наук: Военная история. № 3 (15). Саратов, 2005. С. 122–139; Синицын Ф. Л. За русский народ! Национальный вопрос в Великой Отечественной войне. М., 2010; и др.

[2] Сталин И. В. Соч. М., 1947. Т. 6. С. 371–380.

[3] См.: Устрялов Н. В. Национал-большевизм. М., 2003; Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. М., 2003.

[4] См.: Ортенберг Д. И. Сорок третий: Рассказ-хроника. М., 1991. С. 400.

[5] Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 274.

[6] Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М., 2001. С. 132.

[7] Земсков В. Н. Документы трагического времени // Аргументы и факты. 1990. № 35; Козлов В. И. Национальности СССР. М., 1982. С. 285.

[8] Цит. по: Назаров М. В. Тайна России. Историософия ХХ века. М., 1999. С. 112.

[9] Антирелигиозник. 1937. № 11. С. 2.

[10] См.: Безбожная пятилетка // Православная энциклопедия. М., 2002. Т. IV. С. 443–444.

[11] Карпов В. В. Генералиссимус. Калининград, 2002. Кн. 1. С. 98. См. также: Курляндский И. А. О мнимом повороте Сталина к православной церкви // Вопросы истории. 2008. № 9. С. 3–16.

[12] Известия ЦК КПСС. 1990. № 3. С. 198–201; № 5. С. 191–192.

[13] Цит. по: Марьина В. Георги Димитров – советский гражданин. 1934–1945 гг. (по материалам дневников Г. Димитрова) // Россия XXI. 2007. № 4. С. 96.

[14] Там же. С. 86–97.

[15] Там же. С. 100.

[16] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 131.

[17] См.: Лубянка. Сталин и ВЧК–ГПУ–ОГПУ–НКВД. Архив Сталина: Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 – декабрь 1936. М., 2003. С. 824.

[18] Цит. по: Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 204.

[19] История Коммунистического Интернационала. 1919–1943: Документальные очерки. М., 2002. С. 192, 194.

[20] Джилас М. Беседы со Сталиным. М., 2002. С. 57.

[21] Правда о религии в России. М., 1942. С. 15–17.

[22] См.: Васильева О. Ю. Русская Православная церковь в 1927–1943 гг. // Вопросы истории. 1994. № 4. С. 42.

[23] См.: Поспеловский Д. В. Русская Православная церковь в ХХ веке. М., 1995. С. 185.

[24] Джилас М. Указ. соч. С. 56.

[25] Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 2002. С. 37.

[26] Верт А. Россия в войне 1941–1945. М., 1965. Вып. 1. С. 247.

[27] Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 1991. С. 200.

[28] Бразаускас А. Пять лет президента. События, воспоминания, мысли. М., 2002. С. 465–467.

[29] Вестник Еврейского университета в Москве. 1995. № 5. С. 152.

[30] Альтман И. А. Жертва ненависти: Холокост в СССР. 1941–1945 гг. М., 2002. С. 389.

[31] Народы и власть в истории России: Проблемы исследований. Майкоп, 2002. С. 165.

[32] Померанц Г. С. Записки гадкого утенка. М., 2003. С. 156.

[33] Там же. С. 159.

[34] Там же. С. 161.

[35] Медведев Р.А. Они окружали Сталина: Несостоявшийся «наследник» Сталина//Юность. 1989. №9. С. 71.

[36] См.: Климов Г. П. Песнь победителя. Краснодар, 1994. Т. 1. С. 34; Исраэлян В. Л. На фронтах Холодной войны: Записки советского посла. М., 2003. С. 14, 29.

[37] См.: Кирсанов Н. А. В боевом строю народов-братьев. М., 1984; Кирсанов Н. А., Дробязко С. И. Великая Отечественная война 1941–1945 гг.: национальные и добровольческие формирования по разные стороны фронта // Отечественная история. 2001. № 5.

[38] Население России в ХХ веке: Исторические очерки: В 3 т. М., 2001. Т. 2: 1940–1959. С. 15.

[39] Солженицын А. И. Двести лет вместе. М., 2002. Ч. II. С. 363.

[40] Россия и СССР в войнах ХХ века. Статистическое исследование. М., 2001. С. 238.

[41] Там же. С. 430.

[42] Подсчитано по: Печенкин А. А. Высший командный состав Красной Армии в годы Второй мировой войны. М., 2002. С. 61–62.

[43] Источник. 1996. № 2. С. 149.

[44]Семанов С. Н. Русско-еврейские разборки. М., 2003. С. 25.

[45] Великая Отечественная война. 1941–1945: Энциклопедия. М., 1985. С. 439, 484, 513, 694, 762.

[46] Награды Великой Отечественной. М., 1993. С. 134–135.

[47] Исраэлян В. Л. На фронтах Холодной войны: Записки советского посла. С. 40, 41.

[48] В августе 1943 г. послом в США назначен А. А. Громыко, а послом в Великобритании – Ф.Т. Гусев (См.: Залесский К. А. Кто есть кто в истории СССР. 1924–1953. М., 2009. С. 169, 174).

[49] История Коммунистического Интернационала. 1919–1943. С. 237, 235.

[50] Цит. по: Копелев Л. Вопрос без ответа // Огонек. 1989. № 46. С. 14.

[51] Цит. по: Жуков Ю. Н. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000. С. 281.

[52] «По решению Правительства Союза ССР…». Депортация народов: Документы и материалы / Сост. Н.Ф. Бугай, А. М. Гонов. Нальчик, 2003. С. 246.

[53] Иванов М. П. Малоизвестные страницы Великой Отечественной войны. Элиста, 1996. С. 87.

[54] «По решению Правительства Союза ССР…». С. 277–249.

[55] И. Сталин – Л. Берии: «Их надо депортировать». М., 1992. С. 38.

[56] Там же. С. 255.

[57] Известия ЦК КПСС. 1990. № 9. С. 195.

[58] История российских немцев в документах (1763–1992 гг.). М., 1993. С. 168.

[59] «По решению Правительства Союза ССР…». С. 360.

[60] Мусаев В. И. Ингерманландский вопрос в ХХ веке. СПб., 1999. С. 98.

[61] Россия в ХХ веке: Историки мира спорят. М., 1994. С. 513–514.

[62] Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. М., 1990. С. 383.

[63] Россия: исследования по социально-политической истории, историографии и демографии. Красноярск, 1998. С. 103–104.

[64] Политическая история России / Отв. ред. В. В. Журавлев. М., 1998. С. 554.

[65] Ратушняк В. Н. Актуальные проблемы истории и историографии Северного Кавказа. Краснодар, 2000. С. 217.

[66] По данным политуправления Северо-Кавказского военного округа, от мобилизации уклонилось 63% жителей Чечено-Ингушетии, подлежащих призыву (См.: Данилов В. Н. Советское государство в Великой Отечественной войне: Феномен чрезвычайных органов власти 1941–1945 гг. Саратов, 2002. С. 252).

[67] Бугай Н. Ф., Гонов А. М. Кавказ: народы в эшелонах (20–60-е годы). М., 1998. С. 135.

[68] Репрессированные народы России: чеченцы и ингуши. М., 1994. С. 45.

[69] Бугай Н. Ф. Л. Берия – И. Сталину: «Согласно вашему указанию…». М., 1995. С. 96.

[70] Там же. С. 93, 95.

[71] Зорин В. Ю. Национальная политика в России: история, проблемы, перспектива. М., 2002. С. 203.

[72] Бугай Н. Ф. Правда о депортации чеченского и ингушского народов // Вопросы истории. М., 1990. № 7. С. 35.

[73] Пыхалов И. В. За что Сталин выселял народы? М., 2010.

[74] Поспеловский Д. В. Указ. соч. С. 183–186.

[75] Там же. С. 192.

[76] Шкаровский М. В. Нацистская Германия и Православная Церковь. М., 2002. С. 496.

[77] См. там же. С. 197–201.

[78] Ахмадуллин В. А. Политика Советского государства по отношению к мусульманской религии в 1917–1945 гг. Автореф. дис… канд. ист. наук. М., 2002. С. 17.

[79] Шкаровский М. В. Указ. соч. С. 498.

[80] Медведев Ж. А., Медведев Р. А. Неизвестный Сталин. М., 2001. С. 275.

[81] Иоанн, митрополит. Самодержавие духа. Очерки русского самосознания. М., 1995. С. 290.

[82] Толстой А. Четверть века советской литературы // Новый мир. 1942. № 11–12. С. 208.

[83] См.: Александров Г. Товарищ Эренбург упрощает // Красная звезда. 1945. 11 апреля.

[84] Стенограмма совещания по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б) в 1944 г. // Вопросы истории. 1996. № 2–6, 9.

[85] Вопросы истории. 1996. № 4. С. 93.

[86] Марьямов Г. Б. Кремлевский цензор: Сталин смотрит кино. М., 1992. С. 61.

[87] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 9-е изд. М., 1985. Т. 7. С. 514, 518.

[88] Там же. С. 540.

[89] Тихонов Н. Советская литература в 1944–1945 гг. // Литературная газета. 1945. 17 мая.

[90] Альтман И. А. Указ. соч. С. 411– 412.

[91] Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. М., 1988. С. 106.

[92] Россия и СССР в войнах ХХ века. С. 463–464.

[93] Там же. С. 544–548; НКВД–МВД СССР в борьбе с бандитизмом и вооруженным националистическим подпольем на Западной Украине, в Западной Белоруссии и Прибалтике (1939–1956 гг.). Сборник документов / Сост.: Владимиров А. И., Кокурин А. И. М., 2008.

[94] «По решению Правительства Союза ССР…» С. 564.

[95] Пыхалов И.В. Великая оболганная война – 2. Нам не за что каяться! М., 2008. С. 76.

[96] Кара-Мурза С. Г. Советская цивилизация от начала до Великой Победы. С. 609.

[97] Пыхалов И. В. Великая оболганная война – 2. С. 56, 57, 65, 73, 74.

[98] Россия и СССР в войнах ХХ века. С. 236.

[99] Там же. С. 518–519.

[100] Альтман И. А. Указ. соч. С. 300.

[101] Россия и СССР в войнах ХХ века. С. 463.

[102] Военно-исторический журнал. 1990. № 9. С. 46. По другим данным, только среди венгерских солдат, взятых в плен под Воронежем в январе 1943 г., насчитывалось 20–30 тыс. евреев (Еврейский антифашистский комитет в СССР, 1941–1948: Документированная история. М., 1996. С. 234).

[103] Альтман И. А. Указ. соч. С. 372.

[104] См: Капитонов К. Еврейские солдаты Гитлера // Независимое военное обозрение. 2002. № 33. С. 5.

[105] Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. С. 151.

[106] Чуковский К. Дневник (1930–1969). М., 1995. С. 214.

[107] Чёрная книга о злодейском повсеместном убийстве евреев немецко-фашистскими захватчиками во временно оккупированных районах Советского Союза и в лагерях Польши во время войны 1941–1945 гг. Вильнюс, 1993. С. XIII; Еврейский антифашистский комитет в СССР. С. 244.

[108] Топоров В. Л. Двойное дно: Признания скандалиста. М., 1999. С. 340.

[109] Альтман И. А. Указ. соч. С. 417.

[110] Цит. по: Платонов О. А. Россия под властью масонов. М., 2000. С. 8–9.

[111] См. там же. С. 6, прим.

[112] См.: Зенькович Н. А. В тени Кремля. Смоленск, 2000. С. 465–467, 526.

[113] Шевякин А. П. Загадка гибели СССР. История заговоров и предательств. М., 2004. С. 14.

[114] Мир – это война: Беседа И. М. Ильинского с Ф. Д. Бобковым. М., 2007; http://www.ilinskiy.ru/ publications/ sod/mirvoina-sod.php).

[115] Правда. 1945. 26 мая. Передовая.

[116] Лебедев Вл. Великий русский народ – выдающаяся нация // Правда. 1945. 7 июля.

[117] Советская жизнь. 1945–1953: Документы советской истории. М., 2003. С. 453.

[118] Большевик. 1947. № 21. С. 16.

[119] Правда. 1945. 17 июня.

[120] Книга была опубликована в 1947 г. и переиздана в 1953 г.

[121] Капица П. Л. Письма о науке. 1930–1980. М., 1989. С. 247–248.

[122] См.: Поповский А. Д. Восстановить правду. Заметки писателя о русской науке. М., 1950; Сталин и космополитизм. 1945–1953: Документы Агитпропа ЦК КПСС. М., 2005. С. 133, 145–149.

[123] См.: Борев Ю. Б. Сталиниада. М., 1990. С. 268.

[124] См.: Постановление Президиума ЦК КПСС о «Ленинградском деле» // Реабилитация: Как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Март 1953 – февраль 1956. М., 2000. С. 115. По последним публикациям, всего по «Ленинградскому делу» были осуждены более 2 тысяч представителей ленинградской номенклатуры, из которых около 200 человек расстреляли. Потом волна репрессий прокатилась по всей стране, захватывая членов семей, родственников и друзей «врагов народа» (Алексеева М. «Ленинградское дело»: трагический юбилей // «Петербургский дневник»: Еженедельная газета Правительства Санкт-Петербурга. 2009. 23 ноября. № 45; http://www.spbdnevnik.ru/?show=article&id=6440).

[125] В книге воспоминаний И. Г. Эренбурга приведены данные о том, что послевоенные преследования космополитов до 1953 г. закончились арестами 217 писателей, 108 актеров, 87 художников, 19 музыкантов (Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Воспоминания в 3 т. М., 1990. Т. 3. С. 103). По данным Г. В. Костырченко, в ходе послевоенной борьбы с «еврейским буржуазным национализмом» было арестовано около 500 человек и около 50 расстреляно (Слёзкин Ю. Эра Меркурия: Евреи в современном мире. М., 2007. С. 517–518.

[126] Шафаревич И. Р. Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России. СПб., 2002. С. 240. Для погашения тех же импульсов в исторической науке была издана статья: Против объективизма в исторической науке // Вопросы истории. 1948. № 2.

[127] См.: Главный противник: Документы американской внешней политики и стратегии 1945–1950 гг. / Сост. и авт. вступ. ст. Ильинский И. М. М., 2006; Мальков В. Л. Россия и США в ХХ веке. Очерки истории межгосудартсвенных отношений и дипломатии в социокультурном аспекте. М., 2009.

[128] См.: Кодин Е. В. «Гарвардский проект». М., 2003; Яковлев Н. Н. ЦРУ против СССР. М., 1983. С. 38, 63; Широнин В. С. КГБ – ЦРУ. Секретные пружины перестройки. М., 1997. С. 74–80.

[129] Коровин Е. А. За советскую патриотическую науку права // Советское государство и право. 1949. № 7. С. 6–8.

[130] См.: Вдовин А. И. «Низкопоклонники» и «космополиты». 1945–1949: История и современность // Новая книга России. 2007. № 2. С. 20–37: http://www.rspp.su/articles/11.2006/nizlopoklonniki.html; Наш современник. 2007. № 1. С. 173–183: http://www.nash-sovremennik.ru/p.php?y=2007&n=1&id=7.

 

7 августа 2010 г.