Журнал «Золотой Лев» № 269-270- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Л.П. Грот

Швеция

 

Алгебра родства и практика призвания правителя

«со стороны» в европейской истории

 

 

Слова «практика призвания правителя со стороны», данные  в названии статьи, наверняка вызовут у читателя ассоциацию с известным событием из русской истории, связанным с призванием варягов на правление в княженье Словен из Повести временных лет (далее ПВЛ).Отношение отечественной общественной мысли к данному событию когда-то определил  тургеневский Созонт Потугин из ”Дыма”: «...самый первый исторический поступок нашего племени – призвание князей из-за моря – есть уже неправильность, ненормальность...». В современной науке сложилась концепция, которая трактует Сказание о призвании варяжских князей (далее Сказание) как приглашение скандинавских наёмников к предкам новгородцев [Кирпичников 1997, Кирпичников 1998; Кирпичников, Дубов, Лебедев 1986; Мельникова 2000, Мельникова 2003; Мельникова, Петрухин 1991; Носов 1998; Петрухин 1995; Петрухин, Раевский 2004; Пчелов 2001; Свердлов 1996, Свердлов 2003; и др.] В данной концепции сохраняется отношение к призванию как к чему – то аномальному, как к непонятному обращению к чужестранцам: «”Сказание” порождает ...недоумение. Если варягов изгнали, то почему именно их призывают вновь для установления порядка... Смысл приглашения чужестранцев, очевидно, заключался в стремлении привлечь опытного полководца...» [Кирпичников 1997]

Изложницей, штампующей этот вопрос на протяжении последних двух столетий, стала известная работа А.Л. Шлёцера «Нестор», где он в своё время и сформулировал его так: «Какая причина побудила к сему призванию?.... намерение призвать защитников от жестоких грабителей из сих же самых грабителей было странно и опасно... Они искали только защитников, предводителей, оберегателей границ...» [Шлёцер 1809] . Именно с тех пор проблематика «Сказания», законсервировавшись (даже формулировки почти идентичны) рассматривается исключительно в рамках славяно-скандинавского общественного симбиоза или через призму «туземных и иноземных элементов» [Пашуто 1970, Пашуто 1974 и др.], т.е. в умозрительной этнической плоскости. Умозрительной, поскольку «туземцы» как явствует из источников, были в рассматриваемый период полиэтнической системой («...идаша за море къ Варагомъ к Руси...ръша Русь Чудь Словъни и Кривичи...») [Лавр.//ПСРЛ. Т.I, 20] . Да и «иноземцы» в лице выходцев из скандинавских стран ничего этнически гомогенного из себя не представляли. Такой же схоластикой отдаёт мысль сторонников этой концепции о «безродном» Рюрике, который неизвестным образом стал князем № 1 в русской истории, и об институте древнерусской княжеской власти, возникшем как следствие или в рамках договора по найму с предводителями военных отрядов. [См. работы вышеприведённых авторов]

Мои исследования генезиса древнерусского института княжеской власти, результаты которых частично обсуждались на конференциях и других научных собраниях, а частично - представлены в ряде статей, которые находятся в печати, позволили мне сделать вывод о том, что вышеуказанная концепция (я называю её концепцией «Князя по найму») является реликтом теории Общественного договора, порождённой историософией эпохи Просвещения, согласно которой возникновение института наследственной власти – княжеской или королевской – явилось результатом сознательно заключённого между людьми договора, чему предшествует стадия анархии и «войны всех против всех», в результате которого из первобытного хаоса и народовластия возникает государство и королевская или княжеская власть, которая становится наследственной, причём по какой причине власть становилась наследственной, как-то упускалось из виду. Постулаты теории Общественного договора были привнесены в российскую науку немецкими академиками Г.Ф. Миллером и А.Л. Шлёцером. Теория Общественного договора стала их методологической базой в работе с русским летописанием.

Однако постепенно, в ходе исследования процесса политогенеза и генезиса феодализма  обнаружилась утопичность взглядов эпохи Просвещения, согласно которым  государство и феодализм возникают непосредственно из «демократической» первобытности. Учёными была обоснована идея о длительном переходном периоде от первобытного общества к феодальному. Это привело в 60-80-х годах к разработке как в отечественной, так и в западной науке  концепции поэтапной эволюции позднепервобытного / предгосударственного общества  или концепции вождества [Гуревич1970, Жуков1980, Неусыхин1968]. При изучении проблематики институтов власти в доклассовых обществах было  установлено, что институт наследственной власти – княжеской или королевской – возникает задолго до образования государства и тем более - формирования феодальных отношений, в рамках ещё первобытного общества, в недрах которого появляется верховная власть, носящая сакрализованный и наследный характер. [Баум 2006; Крадин1995; Попов 1990;Скрынникова1997; Claessen1984; Claessen1986; Claessen,Oosten1996; Cohen1978; Service1975 и др.] Что же касается теории Обществен-ного договора, то, по меткому выражению американского исследователя Р.Л.Карнейро, «...теория Общественного договора сегодня не более, чем историческая диковина». [Карнейро 2006, 56]

Эти результаты современных исследований институтов власти в доклассовых обществах должны были бы привлечь внимание российских медиевистов – исследователей проблематики, связанной со «Сказанием», однако этого не происходит. Одной из причин подобного невнимания, по моему убеждению, является то, что российские историки, по-прежнему, рассматривают, институты власти в доклассовых обществах через призму теории Общественного договора, согласно которой, первобытность – это народовластие и выборность (согласно каким принципам, кстати, тоже не исследовалось), а наследные правители – это государственность и феодализм, что, фактически, цементирует сомнительный с научной точки зрения взгляд на происхождение древнерусского института княжеской власти как на феномен без генезиса и корней.

В контексте этих рассуждений представляется интересным показать, какие механизмы преемственности власти действовали в условиях кризиса власти у других европейских народов в разные исторические периоды, начиная с первобытности, и как в истории разных стран осуществлялась практика призвания правителя «со стороны» (феномен достаточно обычный, как будет показано ниже).Тем самым представиться возможность  проверить, как концепция «Князя по найму» согласуется с общеисторической потестарной практикой в вопросах организации верховной власти, или проще говоря, - посмотреть, насколько обычным было в истории других стран отправиться куда-нибудь «за море» и нанять верховного правителя «по договору». Решению этой задачи и будет посвящена данная статья.

Используя резолютивную форму построения, могу сразу же ответить на заданный вопрос: концепция «Князя по найму», прижившаяся в отечественной медиевистике в пояснение возникновения древнерусского института княжеской власти,  полностью идёт вразрез с означенной практикой человечества, ибо верховные правители у любого народа в любые времена не нанимались по договору, а избирались в рамках правоотношения, отличного от отношения, возникающего при найме каких-либо услуг. Чтобы понять смысл этих правоотношений, необходимо представить глубину традиции наследной власти. И в этой связи можно сказать следующее.

Исследования потестарных традиций показывают, что выделение в этнополитической организации (ЭПО) правящего рода – предтечи династий – и передача власти по наследству в рамках этого рода уходит своими корнями в седую древность. Согласно моим исследованиям, этот феномен никак не связан с возникновением имущественного неравенства и на его основе – классового общества. Причина, его породившая, была совершенно другой. Генезис наследственного института власти необходимо непосредственно связывать со спецификой духовной жизни первобытного общества и помнить, что в эпоху мифопоэтического сознания идеологией общества была сакрализация природы. Природа, из которой выделилось человеческое общество, обожествлялась как материнское лоно. И с этой божественной средой надо было поддерживать связь, ладить, поклоняться ей, умилостивлять и т.д. Данная функция отводилась духам предков рода, также обожествляемым, которые расставшись с земной юдолью, поднимались на небо, поближе к сакральным силам Космоса. Формой общения с духами предков были особые ритуалы в рамках культа предков, участвовать в которых могли только члены рода, родовичи. Но каждый социум был гетерогенным, сложносоставным коллективом: союзы племён, вождества и другие объединения состояли из множества родов и кровнородственных групп. Процесс развития этих многородовых, этнополитических организаций требовал, естественно, и упорядочивания многочисленных культов предков и создания гармонично функционирующей общесоциумной сакральной системы. В ходе этого процесса выделялся один род, логично предположить, самый мощный, культ предков которого становился ведущим и духи предков которого воспринимались как обереги и гаранты благополучия всего социума. Выполнение обрядов родового культа, как уже было сказано, мог осуществлять только представитель рода, поскольку он был наилучшим медиатором между миром живых и божественными духами предков – защитниками социума. Поэтому верховный правитель и выдвигался из членов этого рода, а принадлежность к роду легла в основу определения легитимности правителя. Чужеродное лицо, не будучи введённым в род, в члены рода согласно обычаю и закону (брак, усыновление/удочерение) не могло стать легитимным правителем, испрашивающим у духов предков благоденствия, военных удач, стабильности и пр. Согласно общечеловеческой практике, ментальным традициям родовой организации имманентны понятий «родовичи» и «неродовичи», а не «туземцы» и «иноземцы». Образно говоря, алгебра родства является тем методом, который должен использоваться  для исследования генезиса наследной власти.

Вот из каких глубин первобытности и на основе каких традиций, согласно моим исследованиям, вырастал институт наследственной власти, институт сакрального наследного правителя, который хорошо известен в позднепотестарную эпоху. Он был всегда автохтонен, поскольку связан с родной землёй и с предками, её населявшими. Но этот институт не был гомогенен этнически в силу междинастийных связей: брачных и прочих.

Особенностью и этого института, и родовой организации вообще, как будет видно из приведённых в статье примеров, являлся учёт двух линий в традиции преемственности власти – отцовской линии и материнской линии - , составлявших вкупе действенный механизм престолонаследия. Согласно последней, легитимное право на власть могло быть получено либо благодаря браку с правительницей, либо по праву рождения от правительницы. Например, потомство княжён/принцесс, отданных замуж в другие страны, обладало законными правами на престол на родине своей матери. Вследствие этого родовичи – наследники могли находиться и за пределами исконной территории рода, но быть призванными туда, когда это требовалось.

Амбилинейность традиции наследования составляла как бы несущие опоры потестарно-политической системы, охватывая её кровно-родственными связями как изнутри, так и вовне, образуя сложную систему межродовых связей, использовавшуюся для поддержания преемственности власти и накопившую для этого с течением тысячелетий обширный арсенал средств. Каждый член в системе этих связей обладал наследственными правами, как минимум, по линии рода своей матери и по линии отцовского рода, поэтому этническая принадлежность любого кандидата в правители не рассматривалась как релевантная. Кроме того генеалогия могла быть, как уже говорилось выше, не только действительной, но и приобретенной через выработанный обычаем или установленный правом церемониал: вступление в брак, усыновление/удочерение. В этом смысле правящий род был открытой организацией, способной принимать в члены рода новых лиц, невзирая на кровные узы и этничность.

Генезис этих традиций, их взаимодействие и соперничество, их постепенная дифференциация и раздел сфер влияния заслуживают того, чтобы быть исследованными как отдельная тема, поскольку на протяжении многих тысячелетий в рамках наследного института власти был собран богатейший арсенал обычаев и правил для поддержания преемственности и дальнейшего развития форм и институтов власти, ибо самым страшным для общества всегда была опасность оказаться в состоянии безвластия. Но в рамках этой статьи можно только кратко очертить основные пути развития этих традиций и подкрепить их рядом примеров.

Сразу же следует сказать, что весь привлеченный к исследованию материал из истории Европы обнаруживает, что с определённого времени наследование власти по отцовской линии становится основной формой поддержания преемственности власти в европейских ЭПО. Однако с пресечением этой линии, по причине вымирания ее мужских представителей или их изгнания, в действие приводились другие средства, которые извлекались из древнего «арсенала» , и прежде всего это касалось традиции наследования по материнской линии. Сразу хочется отметить, что она оказываются и наиболее интересной при рассмотрении ситуации призвания правителя «со стороны», что будет показано ниже.

Материнская традиция престолонаследия давно является предметом моих особых исследований, и причин тому несколько. Во-первых, особый интерес для меня как исследователя генезиса древнерусского института княжеской власти она представляет потому, что согласно источникам, призвание Рюрика на княжение происходило именно в силу его прав наследования по материнской линии. Во-вторых, без её изучения, на мой взгляд, невозможно понять генезис наследственной власти вообще, а в современной исторической науке нет пока общепринятых концепций, которые учитывали бы весь материал, связанный с материнской линией наследования, оставленный нам историей, и показывали бы её взаимодействие с другими традициями наследования.

Проиллюстрирую ниже опыт её использования на материале истории разных европейских народов.

Традиция передачи власти по материнской линии, согласно моим наблюдениям,  имеет очень древнее происхождение. Возможно, генезис её восходит к традиции обожествления женского начала, прослеживаемой на европейских материалах уже в верхнем палеолите, в ходе эволюции которого он и формируется.

Вначале женская ипостась - родоначальница всего живого, затем - мать рода, обеспечивающая взаимодействие между родом и природой, далее - прародительница тотемических коллективов в образе либо божества, либо – супруги тотемного предка. В последующие эпохи культ Матери – прародительницы трансформируется в Культ Великой Матери (дошел до античного времени в образе Кибелы) и порождает идею универсальности власти в образе повелительницы Вселенной (Геката, Мокошь); культуры европейского неолита создают культ Матери – Земли и понятия «своя земля» - «чужая земля». [Лосев 1957, Городцов 1926, Бибиков 1951, Анисимов 1959, Флюер-Лоббан 1990, Claessen 1996 и др.]

История древнего мира сохранила память о тех незапамятных временах, когда рука правительницы давала право на престол, относительно чего имеется множество примеров. (Примеры, приводимые здесь, являются хрестоматийными и взяты из общеизвестных изданий: публикаций «Илиады» и «Одиссеи», работ А.Ф. Лосева по античной мифологии, «Истории Греции» С.Я. Лурье, «Истории Древней Греции» В.С. Сергеева, «Истории Древнего Рима под ред. В.И. Кузищина и др.)

Царская власть на Крите в архаичную эпоху (примерно, XX-XVI вв. до н.э.), как можно предположить, вела счёт родства по отцовской линии, хотя материнская традиция сохраняла свою роль посредничества с миром божественных мужских предков. Согласно мифу, критский царь Минос считался сыном бога Зевса и финикийской царевны Европы. Зевс явился царевне Европе, игравшей с подругами на берегу моря, в образе прекрасного быка, похитил ее и доставил на Крит, где Европа родила Миноса. Таким образом, Минос сделался царем на Крите благодаря  своему божественному происхождению от Зевса, но обретенному при посредстве женского естества. Следовательно, вся история Европы открывается основанием новой династии, родоначальником которой является потомок двух «разноэтничных» родов: заморского царского рода по линии матери и местного отцовского рода, восходящего к обожествлённому мужскому предку. Но имя «матери» несёт в себе большую сакральную охранительную силу, поскольку именно материнское имя Европы распространяется на все земли, разными нитями связанные с традициями критской культуры.

Ритуал мистического совокупления правительницы с божеством, принявшим облик тотемного животного, прослеживается и на примерах из афинской истории. По преданию, Афины были когда-то в зависимости от Крита и критская культура оказала большое влияние на афинскую. В Афинах  царская власть была практически отменена. Но должность царя (басилея) сохранилась, хотя он выбирался на год и выполнял лишь некоторые религиозные и незначительные административные обязанности. Однако жена этого царя – царица (басилинна) сохранила функции, уходящие в такую древность, что ее трудно выразить хронологически. Она должна была отправляться в особое здание, называемое ”бычьим стойлом” (буколейон) и там вступала в мистическое брачное общение с богом Дионисом, очевидно, мыслившимся в виде быка. [Лурье1993, 68]. Церемония эта осуществлялась в период особых празднований в честь Диониса под названием «антистерии», которые проводились в Афинах и других ионийских городах в начале весны. В эти дни статую Диониса в лодке на колесах привозили в город, где и совершался мистический брак бога с женой архонта-царя. [Мифологический словарь 1965, 25]. Из этого примера видно, что ментальная традиция древности наделяла, очевидно, различной функциональностью сакральность  мужских и женских носителей власти, различая в ней  два самостоятельных феномена, которые дополняли друг друга в социально-политической жизни. С ритуалами афинских антистерий перекликаются описания праздника коптосского бога производительных сил природы Мина в период правления Рамсеса III (середина XII в. до н.э.). Во время церемонии выноса статуи Мина в процессии участвовали фараон, царица и белый бык – воплощение бога Мина, который носил название «телец своей матери» [ Монтэ 1989, 286] . И в этом названии можно, как представляется, увидеть подчёркивание особого значения сакральности женского начала в процессе формирования потестарных представлений, выражаемых в образах отношений между божествами. Описанные ритуалы – отражение очень древних традиций, поскольку бык – один из наиболее почитавшихся культовых животных , символизировавших мифических предков-тотемов, которым в разных формах поклонялись как индоевропейские, так и другие народы. Только жизненной важностью традиции поддержания связи с мифическим предком можно объяснить сохранение этого культа в том или ином виде многими поколениями людей в разных странах в течение тысячелетий. И важно, что в дошедших до нас древних ритуалах сохранились свидетельства о том, что институт наследных правителей опирался на две основы: традиции почитания женского начала и мужского начала, что не достаточно принимается во внимание. Рассуждая, например, о традициях демократической власти в Афинах, научная мысль, как правило, упускает из виду, что все эти рассуждения строятся на наблюдениях за ролью мужских правителей, значение которых, действительно, сокращалось в иные периоды до минимума, поскольку одновременно увеличивалась роль женских правительниц: происходило как бы возрождение их  роли первостепенных сакральных цариц, поддерживавших связь с божественным предком и обеспечивавших, таким образом, благополучие всех жителей своего социума.

Мифы о родоначальнике римлян Энее, хотя и связаны с более поздней эпохой, говорят также о реархаизации потестарных традиций в начале римской эпохи, когда  материнская традиция вернула себе на время первенствующую роль в вопросе легитимизации права на власть.

Эней - сын земного царя Анхиса, правителя дарданов и божественной матери Афродиты Энеады, именем которой он и был назван. Иными словами говоря, божественное происхождение Энея, обеспечивавшее его особый статус, велось по материнской линии, в отличие от критских царей, где божественным предком являлся мужской предок. Согласно мифам, созданным, начиная с VI в. до н.э., Эней с частью дардан переселился за море в Гесперию (Италию), в Лаций. В мифах подчёркивается, что Эней спас часть троянских святынь и возил их с собой. В Лации он был с почётом принят местным царём Латином, женился на его дочери Лавинии и основал город, названный её именем. В 1958-59 гг. археологические раскопки вскрыли у устья Тибра руины древнего города в том месте, где по преданию находился Лавиний. Имя города было засвидетельствовано надписями. После гибели Латина Эней стал правителем объединённого народа аборигенов и троянцев - дарданов, получившего новое имя латинов в честь предыдущего правителя.

В мифах об Энее отчётливо видна трактовка правовой мыслью древности тех  юридичес-ких оснований, благодаря которым правитель, пришедший «со стороны», мог становиться легитимным правителем у другого народа. Такой правитель должен был стать членом правящего рода. Подобную возможность ему предоставлял брак с местной правительницей (миф об Энее и карфагенской царице, основательнице Карфагена Дидоне) или брак с дочерью местного правителя (миф об Энее и Лавинии). Архаичность этой традиции может быть засвидетельствована также сведениями из более древнего греческого мифа о боге северного ветра Борее, который женился на похищенной им афинской царевне Орейтии и получил в силу этого как бы особый титул: он стал называться «зятем афинян» [Мифологический словарь 1965, 52].

Приведённые примеры наводят на мысль о том, что в начале римской эпохи в вопросах преемственности власти отцовская линия хоть и играла заметную роль, но не была ведущей. Подкрепляет эту мысль и миф о спасении старого отца Анхиса, которого Эней вынес на плечах из горящей Трои – новая гуманистическая черта, поскольку по древним обычаям состарившегося царя убивали. Здесь, кстати, нелишне будет напомнить ещё одну особенность в развитии института власти мужских правителей, отличающую этот институт от традиции женских правительниц. Известно, что по древнейшим представлениям, благополучие социума, плодородие земли, скота, детородность женщин имели прямую связь со здоровьем и силой сакрального царя. Поэтому состарившихся и ослабевших правителей сплошь и рядом убивали, а на их место ставили молодых и здоровых представителей правящего рода. Со временем  этот жестокий обычай трансформировался в более гуманный: царь стал получать власть на определённый период, по истечении которого он отказывался от власти, но если его правление было годами процветания и удач, то его пребывание у власти продлялось, по воле божественных предков, проводниками которой выступали какие-либо представительные органы данного общества. До сих пор не обращалось внимания на то, что эти особенности развития касались только института мужских правителей. Старению же женских правительниц никакого значения не придавалось: их сакральность от старости не слабела. Этот момент, на мой взгляд, позволяет ставить вопрос о различном характере сакральности женских правительниц и мужских правителей в традиции мифопоэтического мировоззрения. Кроме того, анализ этих фактов со всей очевидностью показывают, что в действительности, выборный принцип являлся более поздним феноменом по отношению к наследственно-родовому, а не наоборот, как учит нас утопическая историософия эпохи Просвещения.

Значение высокого статуса материнского происхождения в римской традиции сохраняется и в мифе об основателях Рима – Ромуле и Реме. Их основоположничество обосновывается происхождением от царевны Реи Сильвии, дочери потомка Энея, легендарного царя латинского города Альбы Лонги Нумитора. Рея Сильвия родила своих близнецов Ромула и Рема от бога Марса – миф, который хранит в себе вышеупомянутую древнюю традицию приписывать женскому естеству способность осуществлять посредническую связь с божественным началом.

Но отцовский счёт родства становится, как известно, ведущим в период Римской империи. Так, римский род Юлиев и династия императоров, основанная Юлием Цезарем, вели своё происхождение уже от сына Энея – Юла.

Обратимся к примерам из истории Восточной Европы. И здесь мы также находим уже на очень ранней стадии принципы наследной власти, передающейся в рамках правящего рода на основе амбилинейности, т.е. материнской и отцовской линии.

Родоначальник династии скифских царей «первочеловек» Таргитай, согласно скифскому сказанию, сообщённому Геродотом, считался сыном Зевса и дочери Борисфена - Днепра. За метафорами сказания  видна  хорошо узнаваемая ситуация: носитель сакральной власти «со стороны» в ипостаси эллинского божества Зевса вступает в союз с дочерью местного владыки, отождествляемого с обожествлённым Борисфеном – Днепром и воплощавшего, таким образом, сакральную власть над людьми и природой. Плод этого союза Таргитай становится законным наследником своего деда по матери и правителем борисфенитов, наследуя власть по материнской линии. Кроме того, он, по всей видимости, являлся первым царём и родоначальником династии, связанной родством с державными линиями эллинов (сравним с Рюриком, который именно в аналогичном контексте называется также первым князем, т.е. родоначальником династии, создавшей новую систему династийных связей). У Таргитая родилось трое сыновей: Липоксай, Арпоксай и Колаксай. Младшему сыну Колаксаю досталось всё царство.

Эллинская версия происхождения скифской династии, также рассказанная Геродотом, повествует о Геракле (а он, как известно, считался, сыном Зевса), в своих странствиях достигшем Гилеи (Олешье в устье Днепра) и встретившем там местную царицу- полуженщину – полузмею. Они вступили в союз, от которого родилось трое сыновей: Агафирс, Гелон и Скиф. От младшего Скифа «произошли все скифские цари».

В задачу данной статьи не входит анализ несовпадений скифской и эллинской версий о происхождении династии скифских царей: генеалогическим легендам Геродота  уже посвящена огромная литература. Тем более что все несовпадения могут быть видимыми. Например, имена сыновей в обеих легендах могут разнится в силу традиции давать наследникам правящих родов по нескольку имён: одно из именослова материнских предков, другое – из именослова отцовских  предков. Вспомним сына Владимира Мономаха князя Мстислава, которого в исландских сагах называли часто Гаральдом, в честь его деда по матери англосаксонского короля Гаральда Гудвинссона.

Для нас важно только отметить, что и в данном примере из ранней истории Восточной Европы (согласно легенде, со времен первого царя Таргитая до вторжения в Скифию Дария - род. 558 до н.э. - прошло не больше 1000 лет, т.е. история первой скифской династии относится к XVI в. до н.э.) мы видим, что материнская и отцовская линии наследования и в династии скифских царей играют различную роль в организации верховной власти. Наследованием по материнской линии освящается начало новой династии, если родоначальник приходит «со стороны», а последующий счёт родства в его, так сказать, «рабочем» проявлении, ведётся по отцовской линии.

Обе традиции наследования использовались для введения в члены рода лиц «со стороны», которые становились законными членами правящего рода, не принадлежа к генеалогической системе связей по рождению, благодаря определённым юридическим актам, например, усыновлению. Причём и в этом случае материнская и отцовская линии наследования проявлялись в своих специфических формах.

Здесь уместно напомнить, что традиции усыновления/удочерения также уходят своими корнями в глубокую древность и, следовательно, в бесписьменную эпоху, когда заключение какого-либо соглашения или акта носило характер представления, где все действия становились частью обряда, причём обрядовые действия воспроизводили желаемый процесс в лицах и получали статус юридической нормы. Эти нормы обычного права передавались из поколение в поколение на протяжении тысячелетий как и все феномены устной традиции. К таким феноменам относится и обряд усыновления /удочерения, благодаря которому можно было юридическим путём создать постороннему лицу принадлежность к роду/семье и гарантировать родовую преемственность в целях обеспечения прав наследования власти, имущества и т.д. Сама по себе эта традиция хорошо известна как в истории стран Европы, так и у других народов, начиная с самого раннего периода, и хорошо отражена, например, в материалах, собранных Д.Д. Фрэзером в его труде «Фольклор в Ветхом Завете» [Фрэзер 1985]. Интересующий нас феномен Фрэзер называет обрядом или фикцией «вторичного рождения», заимствуя термин из обычного права восточноафриканских племён. Этот обряд, который Фрэзер прослеживает у самых разных народов, в том числе и у индоевропейских, заключался в проведении определённой церемонии, имевшей целью превращение постороннего лица в члена кровнородственного коллектива, а также и в ряде других случаев, например, для изменения статуса члена рода (замены старшего сына младшим), если требовалось отстраненить от наследования неподходящего родственника и пр.

Среди многочисленных примеров, приводимых Фрэзером, обращает на себя внимание тот факт, что усыновление могло осуществляться как женщиной, так и мужчиной, причём усыновление женщиной имело свою специфику. Фрэзер подчёркивает, что «....к фикции вторичного рождения прибегали естественным образом в случаях усыновления с целью превратить усыновленного в кровного ребёнка усыновляющей матери....» [Фрэзер 1985 , 239]. Среди приведённых им примеров интересны ссылки на Диодора Сицилийского, ссылающегося , в свою очередь, на сведения более древних авторов. Так, Диодор рассказывает, что, когда Геркулес был возведён в ранг богов, его божественный отец Зевс уговорил свою супругу Геру усыновить незаконнорождённого Геркулеса и признать его своим родным сыном. Гера согласилась. Она легла в постель, прижала Геркулеса к своему телу и уронила его на пол из-под своей одежды, имитируя тем наступившие роды. [Фрэзер 1985,239] После чего, добавим от себя, будущий герой и стал, вероятно, называться Геркулесом, унаследовав имя своей приёмной матери Геры и изменив своё настоящее имя Алкид, в котором угадывается имя его родной матери Алкмены. Мимоходом напомню, что по замыслу Зевса, Геракл должен был стать владыкой потомков царского рода Персея, к которому принадлежала его мать Алкмена. Здесь мы опять видим отражение правовой традиции, о которой говорилось выше: родоначальник новой династии Геракл становился членом царского рода Персеидов благодаря наследным правам по материнской линии (причём для обоснования его божественного происхождения потребовался также и ритуал материнского усыновления Герой), а  счёт родства у его многочисленных потомков Гераклидов вёлся уже по отцовской линии.

Что же касается материнского усыновления, то эта традиция как неотъемлемая часть наследования по материнской линии продолжала существовать в европейской истории и в более поздние времена. Диодор же Сицилийский отмечал, что в его время варвары  (т.е. европейцы – Л.Г.) применяли аналогичную Геркулесову усыновлению процедуру при усыновлении мальчика. А Фрэзер сообщал, что древнейший ритуал  усыновления женщиной продолжал служить обычной формой усыновления в Европе и в средневековую эпоху. Он приводит пример из «Всеобщей истории», составленной под руководством испанского короля Альфонса X Учёного в XIII в., где описывается такая церемония усыновления, когда приёмная мать рыцаря, надев поверх платья широкую рубаху, рукав которой натянула на рыцаря и пропустила его через ворот рубахи, признав его тем самым своим сыном и наследником . [Фрэзер 1985, 239] Фрэзер подчёркивает, что усыновление через древнюю юридическую фикцию «второго рождения» создавало такую прочную связь между усыновлённым ребёнком и родителем, что даже в случае последующего появления родных детей усыновлённый ребёнок сохранял все права первородства. [Фрэзер 1985, 229] Хотя, добавим, всё-таки это был акт, который можно было и расторгнуть.

Есть основания полагать, что древний обряд усыновления приёмной матерью через имитацию «рождения» усыновляемого из своего лона «породил» и ритуал мужского  усыновления, т.е. усыновление отцом сына. По вполне естественным причинам этот ритуал получил более упрощённую форму, когда телесный контакт в церемонии усыновления был ограничен заключением в объятия, посажением на колени. В исландских сагах сохранился термин для обозначения такого ритуала усыновления, который передаётся глаголом ”knesetja”, т.е. в буквальном смысле «посажение на колени». Т.Н. Джаксон отмечает, что данный термин служил для обозначения усыновления. [Джаксон 1993, 98 – 99].

К обрядам материнского усыновления принадлежал и обряд «молочного» усыновления. Его истоки уводят нас к древнейшим мифам многих народов мира о Матери. Вселенной и о Небесной Хозяйке мира и прародительнице. Образ Небесной Хозяйки в земледельческих культурах первобытной Европы  получил еще одно воплощение, связанное с водной стихией. Вода, влага для земледельца была важнейшим фактором жизни. Центральной фигурой в этих ритуалах выступало также женское божество - подательница небесной влаги или ”богиня дождя”. В этих ритуалах особым объектом поклонения становится женская грудь. Изображениями груди украшались ритуальные сосуды или специальные чары [Рыбаков 1997, 226-258].

Символика здесь ясна: кормящая грудь матери ассоциируется с небесной тучей, вскармливающей ниву. Этот образ хорошо узнаваем, поскольку был освоен бесчисленными поколениями художников и поэтов многих народов и вошел в сокровищницу художественного мышления. Но это произошло позднее. Вначале материнская грудь как сакральный атрибут фигурировала при ритуалах усыновления, когда усыновляемого подносили к груди будущей матери, и по совершении этого обряда усыновляемый становился членом семьи и кровным ребенком усыновившей его матери. Традиции подобного обряда у многих народов отмечена в науке [Фрэзер 1985, 243].

Одним из наиболее ярких известных примеров подобного ритуала является легенда об основании царской династии Рима и ее первом царе (rex) Ромуле, вскормленном волчицей вместе с его братом Ремом. По сути, эта легенда - облеченное в форму яркого иносказания описание акта усыновления посредством церемонии кормления материнским молоком или, что более вероятно, - имитации кормления, оформленной как ритуал поднесения к материнским сосцам жрицы или главы местного правящего рода, где в качестве тотемного предка почиталась волчица (La Lupa Capitolina), которую, согласно некоторым материалам, называли также этрусской волчицей. Возможно, в память основателей данной династии, материнские сосцы как сакральный атрибут стали основой самостоятельного культа, олицетворенного богиней материнских сосцов Руминой.

Имена Ромула и Румины напоминают о существовании женского божества по имени Рома, почитавшейся как олицетворение Римского государства и возникшего, вероятно, изначально тоже как местный культ матери-земли, как культ женского божества данной местности, имя которого и получил первый царь Рима и его основатель. Кстати, ”Рим” по-итальянски сохранил свое исходное имя ”Рома”. Если вспомнить также, что легендарным отцом Ромула был Марс, священным животным которого считался волк (культ Марса приобрел военный характер только после того, как он занял место среди олимпийских богов, а прежде был связан с земледелием и, очевидно, с родовым культом, где тотемом был волк), то перед нами возникнет картина взаимотношений двух брачующихся родов у римлян, которых роднит происхождение от одного тотемного животного, но разделяют линии родства: линия прародительницы – волчицы и линия прародителя - волка. Как известно, традиция ”молочного” породнения сохранилась и до наших дней, хотя и потеряла свое прежнее содержание.

4. Функционально традиция престолонаследия, основанная на родстве по мужской линии сделалась, как уже было отмечено, основной «оперативной» формой наследования власти, что было видно из приведённых выше примеров. Матрилинейная традиция стала постепенно отходить в сторону и подключаться в особых ситуациях: пресечение мужской линии, образование новой династии при слиянии двух старых (я веду здесь речь только об истории Европы) и пр. Но память об обеих линиях наследования проявляла необыкновенную устойчивость и сохранилась в династийных традициях вплоть до современности.

Если мы перенесёмся в эпоху, более близкую времени Сказания о варяжских братьях,   то увидим, что все вышеотмеченные традиции наследования власти сохранились и широко использовались в потестарной практике европейских стран и в средневековье. Так, выбирая  из наиболее известных примеров, можно напомнить, как со смертью сына германского императора Арнульфа – Людовика пресеклась Каролингская династия, и для поддержания преемственности власти обратились к потомству дочери Арнульфа: новым германским императором стал внук Арнульфа – Конрад I (911 – 918 гг.), наследуя власть по материнской линии. Явно, с учетом этой традиции заключался брак принцессы Гиты, дочери погибшего короля англосаксов Гаральда Гудвинссона, и Владимира Мономаха, поскольку их старший сын был назван двойным именем Мстислава – Гаральда (1125-1132 гг.). С гибелью короля Гаральда пресекалась англосаксонская ветвь королевского рода в Англии, но потомство дочери короля Гиты могло бы возродить эту ветвь, будучи призванным “со стороны”, если бы кризис власти в Англии предоставил такой шанс. Однако, как известно, королевская власть в Англии перешла к нормандской ветви в лице герцога Вильгельма Завоевателя, которая на какое-то время смогла закрепиться на троне. Полагаю нужным напомнить, что претензии герцога Нормандии Вильгельма на английский престол также покоились на родовых связях. Матерью скончавшегося без потомства представителя уэссекской династии короля Эдуарда Исповедника (1042-1066) была урождённая герцогиня нормандская Эмма и по отцу - родная тётка Вильгельма, которого бездетный Эдуард, в бытность свою в изгнании в Нормандии, по устному завещанию, назвал своим наследником. То, что Вильгельму пришлось добывать английский трон с мечом в руках, было делом нередким в те времена: традиция поручать свою судьбу благоволению высших сил, восходившая к древнейшим обычаям сакральных правителей, была тогда ещё очень в ходу, хотя многие из европейских венценосцев считались уже добрыми христианами. Древнейший обычай поединка между сакральными правителями был, видимо, так силён в те времена, что по сведениям, приводимым в «Великой истории Англии, или Хронике от 1066 до 1259 гг.» Матвея Парижского, Вильгельм, высадившись в Англии, послал гонца к Гаральду и предложил в присутствии обеих армий решить дело поединком. [История средних веков 2001, 623 - 633] Ведь Гаральд Гудвинссон стал королём англосаксов, также не будучи прямым наследником уэссекской династии. Королевская кровь в его жилах была им унаследована по линии матери, датской принцессы Гиты, дочери короля Свена Вилобородого и сестры Кнута Великого, который в течение своей жизни был не только конунгом датским и норвежским, но и английским королём [Königsfeldt 1856, 4-7]. Королём англосаксов Гаральд был провозглашён также по устному завещанию Эдуарда, по требованию англосаксонской знати, не желавшей видеть своим правителем нормандского герцога Вильгельма. В этом смысле Гаральд и Вильгельм были равны в своих правах на английский престол – оба названные наследники бездетного Эдуарда Исповедника, оба пришедшие в генеалогичес-кую систему «со стороны», по боковым линиям и втянутые в борьбу за английский престол в условиях пресечения прямой мужской линии. Победа, как известно, осталась за Вильгельмом, который стал родоначальником новой династии в Англии. Но довольно скоро пресеклась и она, а преемственность королевской власти в Англии была спасена тоже благодаря традиции призвания правителя «со стороны», когда на королевский трон из Франции был призван внук умершего без наследников Генриха I, сын его дочери Матильды по имени Генрих Плантагенет (1154-89 гг.), и в Англии началось правление ещё одной новой династии.

Использование традиции наследования по материнской линии как дополнительного регулятора социально-политического развития общества в целях предупреждения кризисов власти широко представлено в династийных историях всех европейских стран. Проиллюстрирую более подробно применение этой традиции в динамике исторического развития на материале из скандинавской истории, преимущественно, - шведской.

Исландские королевские саги – важнейший источник по истории Скандинавии – дают нам обильный материал, показывающий, что организующим принципом института власти в скандинавских странах, начиная с яиц Леды, был также династийно-родовой. Сага об Инглингах, открывающая свод исландс-ких королевских саг «Круг земной» крупнейшего исландского историка и знатока скальдических стихов Снорри Стурлусона (1179-1241), собственно и посвящена описанию того, как утверждалась в Скандинавии династии, с которых начинается её история. Легендарные основатели этих династий – боги Один, Ньёрд, Фрейр-Ингви – «пришлые» родоначальники, от которых ведут своё происхождение последующие королевские роды Дании, Норвегии, Швеции. Согласно легенде, божественный «праотец» Один, по своему «этническому» происхождению – выходец из Азии: «...К югу от этих гор недалеко от Тюркланда (Tyrklands). Там у Одина были большие владения. В те времена римские хёвдинги ходили [походами] по всей земле и подчиняли себе все народы, и многие хёвдинги бежали из-за этих войн из своих владений. Но так как Один был провидцем и колдуном, он знал, что его потомство будет жить в северной части земли. Тогда посадил он своих братьев Ве и Вили [правителями] над Асгардом, а сам пустился в путь, и с ним все дии и много другого народа. Он отправился сначала на запад в Гардарики, а затем на юг в Саксланд. У него было много сыновей. Он завладел землями во многих местах в Саксаланде и поставил там правителями своих сыновей. Затем он отправился на север, к морю, и поселился на одном острове. Это место теперь называется Одинсей на Фьоне» [Джаксон1993, 52-53]. Т.Н. Джаксон поясняет, что под топонимом «Тюркланд» следует понимать Малую Азию и близлежащие земли [Джаксон 1993,64]. Сам топоним «Турция» был употреблён впервые автором одной хроники крестоносцев в 1190 г. в применении к землям, захваченным тюркскими племенами в Малой Азии, где ими был создан целый ряд княжеств-эмиратов [Мейер 1987, 69-71]. С конца XI в. и в течение всего XII в. Малая Азия была ареной борьбы за верховенство между тюркскими политическими образованиями, византийскими войсками, крестоносцами – ситуация, перекликающаяся с картинами, изображаемыми С. Стурлусоном, а сам топоним был достаточно новым в его время. Если абстрагироваться от мифопоэтической формы рассказа, то в нём имеется немало материала, который иллюстрирует логику правового сознания того времени и традиции, с позиций которых регулировались отношения между прибывшими «со стороны»  правителями и местными конунгами. Например, легитимность легендарной династии Скьёлдунгов, от которой, согласно сказанию, произошли последующие династии датских королей, обосновывается мифом о женском божестве Гефьон – посланнице Одина. Гефьон через брак с местным «великаном» получила в своё владение нынешний остров Зеландию. Затем она вступила в связь с сыном Одина Скьёлдом, и их потомство положило начало легендарному роду Скьёлдунгов. Если абстрагироваться от сказочной символики саги, то её идея предельна ясна: пришлая династия получает легитимность только через урегулирование отношений (здесь – через брак) с местными «хозяевами земли». Глубокой древностью отдаёт мысль о том, что ролью связующего звена наделяется обожествлённая женская ипостась, потомство которой и становится законными правителями страны, хотя последующий счёт родства и ведётся по отцовской линии – традиция, как явствует из вышеприведённого, прослеживающаяся уже в крито-микенский период. Из этого примера видно, что для средневекового сознания обоснованием легитимности правителя также являлась древняя идея родовой наследственности власти, для поддержания которой были выработаны различные механизмы преемственности.

Наиболее типично проявлялось наследование власти по материнской линии в случаях не только прихода правителя «со стороны», но и призвания правителя «со стороны», что, кстати, было очень распространённым явлением в истории всех европейских монархий,  представлено множеством примеров, но связано с одной единственной ситуацией. Поиски правителя за пределами страны, но в системе генеалогических связей, предпринимались только тогда, когда представители правящего рода находящейся у власти линии вымирали, преемственность власти пресекалась, наступал кризис власти, беспорядки и междоусобицы. Тогда в отсутствие прямых безусловных наследников по мужской линии в действие вступала материнская традиция: призывалось потомство представительниц данного правящего рода, отданных замуж в другие правящие дома.

Вот несколько примеров из шведской истории. Первым шведским правителем, в исторической достоверности которого современные шведские историки не сомневаются, считается король Эрик Победоносный/Сэгерсель (около 970 – 995). Его род в течение более чем ста лет объединял под своей властью конунгства гетов и свеев. Но к концу 60-х годов ХI в. со смертью короля Эмунда Старого вымерли все его прямые наследники мужского пола, и возник острейший кризис власти. Прежний порядок пришел в расстройство, согласие между различными группировками нарушилось, кандидаты в конунги сменяли один другого, но все попытки найти кандидатов на престол из ближайшего родственного окружения потерпели неудачу. В эти смутные времена призвали свеи некоего Анунда из Гардарики. Анунд прибыл в Упсалу, где  и был одобрен тингом свеев. Он находился в Упсале пять лет, после чего разразился конфликт. Анунд был христианином, а свеи желали иметь короля-язычника, который осуществлял бы сакральные функции, руководил ритуалами жертвоприношений в традициях культа предков, обеспечивая жизнедеятельность и благополучие социума, им возглавляемого. Анунд был изгнан, и дальнейшая его судьба неизвестна. Для нас он интересен тем, что он был правителем, приглашенным ”со стороны”, и несмотря на скудость материалов о нем, мы можем на его примере выявить некоторые моменты функционирования данного феномена. Общий фон понятен – политический кризис, нестабильность, нарушение преемственности власти. А вот какими конкретными доводами руководствовались выборщики кандидата в конунги, ответить сложнее. Шведский литератор и историк Оке Ольмаркс, много работавший с переводами раннесредневековых скандинавских источников и составивший ”Древнескандинавский лексикон”, привел в одной из своих работ высказывание, приписываемое Анунду Гардарикскому. Вероятно, выступая перед тингом в Упсале, Анунд сказал: ”Матушка моя – от плоти и крови Шетконунга и Сэгерсэлля”, т.е. подчеркнул свое генеалогическое родство с угасающим королевским родом и свое место в нем через родство по женской линии [Ohlmarks1972,25].

Ссылка Анунда на свою принадлежность к конунгскому роду свеев по материнской линии позволяет предположить, что он был рожден одной из свейских принцесс, отданных замуж в Гардарике, и жил там как бы в династийном резерве до востребования его материнской родней в условиях кризиса власти. Здесь важно также отметить, что X-XII вв. шведские медиевисты [Lindkvist 1995, Gahrn 1988 и др.] относят к догосударственному периоду в шведской истории, определяя его как стадию вождества.

Есть еще один момент, на котором здесь хотелось бы заострить внимание - это природа конфликта между кандидатом на свейский престол Анундом и тингом - собранием свеев, который требовал от Анунда принятия их веры для того, чтобы выступать главой сакральных ритуалов. Считаем необходимым напомнить, что подобное требование носило универсальный характер: во все известные времена и у всех известных народов правитель обязан был принадлежать к сакральной системе руководимого им общества. Атеизм эпохи Просвещения притупил у нас понимание данной проблемы и породил профанную простоту подхода при анализе механизмов преемственности власти во времена первобытности и раннего средневековья. Власть в те времена представляется многим существующей вне всякой системы миропорядка.

А как же узурпаторы, завоеватели, могут спросить? Ведь те же начальные периоды в истории европейских стран просто переполнены рассказами о свержении правителей, захвате власти насильственным путем и пр. Отвечаем: ни один завоеватель или узурпатор не мог миновать решения проблемы сакральности, для чего имелись свои пути и общепризнанные средства. Все вышеизложенные традиции касались и их, поскольку все они были людьми своего времени и разделяли его взгляды и поверья. Завоевать можно было живых, а с духами предков можно было только «договариваться» через общепринятые ритуалы. Поэтому даже в случае открытого военного завоевания одного народа другим предводитель народа – победителя становился легитимным правителем побежденного народа только благодаря браку/наложничеству (для получения потомства и власти от имени этого потомства) с местной правительницей – вдовой убитого правителя – настолько требование принадлежности к роду было обязательным для правителя.

Очень ярким примером в этой связи  являются факты из жизни знаменитого Роллона, основателя Норманнского герцогства во Франции. По сведениям Августина Тьерри, Роллон, принадлежа к знати при дворе норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого (860-940?), был изгнан конунгом за пределы страны в числе других знатных людей королевства. Будучи избран предводителем изгнанников (мы не знаем, как происходили выборы, но ясно, что родовитость играла свою роль) и начал пиратствовать во владениях Карла Простого (879-920). Относительно французских земель он был просто разбойником до тех пор, пока при взятии Руана и Байё он не убил местного графа и не женился на его дочери, после чего получил титул графа и сделался «законным» местным сеньором. Дальнейшее известно: как представителю французской знати, ему было предложено принять христианство, вступить в брак с дочерью Карла Простого и получить удел, достойный герцогского титула [История средних веков 2001, 164-172].

Другим примером служит фрагмент из ”Саги о Хальвдане Эйстейнссоне” (в переводе Г.В. Глазыриной), где рассказывается о завоевании Альдейгьюборга конунгом Эйстеном. Завоевав страну, Эйстен убил местного правителя, а его вдове сказал:”Есть два выхода, - сказал конунг, - либо я сделаю тебя своей наложницей и ты останешься ею так долго, сколько тебе это суждено, либо ты выйдешь за меня замуж и отдашь все государство в мою власть, а я окажу тебе большой почет …Тогда этот разговор закончился, и дело было улажено….» [Глазырина 1996, 51-53]. Так что, завоевание завоеванием, а процессуальная сторона также требовалась во все времена.

Но вернемся снова к свейскому обществу, которое мы оставили во второй половине ХI в. в состоянии глубокого политического кризиса, вызванного отсутствием общепризнанного кандидата на престол правителя. Можно сказать, что этот кризис тянулся до начала ХII в., когда конунги сменяли один другого, но ни одному из них не удавалось утвердить правящий дом, который дал бы стабильную власть союзу свеев и обеспечил бы прочные связи с другими племенными союзами, существовавшими в то время на территории современной Швеции, в частности, с влиятельным союзом гетов. Как уже было сказано выше, кризис власти у свеев был вызван угасанием мужской ветви Эрика Победоносного/Сегерсэлля (правил около 970 – 995) и Шетконунга (правил 995 – 1022) из конунгского рода Инглингов: сын последнего его представителя - конунга Эмунда Старого (правил 1050-1060) - умер еще при жизни отца. Для преодоления возникшего кризиса власти влиятельные люди страны решили использовать традицию женской линии наследования и послали в соседнее конунгство Гётарике (королевство гётов/район современного Гётеборга), где была замужем дочь скончавшегося конунга Эмунда Старого. Муж этой свейской принцессы по имени Стенкиль (1061- 1066) был избран королём в Свеярике [Lagerqvist 1996, 39-42].Стенкиль был знатного происхождения, но – не королевского рода. Однако как муж урождённой принцессы, согласно старинному обычному праву, мог занять конунгский престол. Несколькими десятилетиями позднее точно таким же образом был провозглашён конунгом свеев зять Стенкиля по имени Блот-Свен, знатный человек из  гётов, получивший право на конунгский титул благодаря браку с принцессой, одной из дочерей Стенкиля [Ohlmarks 1979, 46-47].

Кризисы власти в связи с пресечением правящего рода были, как уже сказано, довольно частым явлением в истории Скандинавских стран. И одним из обычных способов урегулировать эти кризисы было обращение к наследованию по женской линии. Например, в течение XII в. в шведской истории подобное случалось не единожды: Магнус Нильссон (1125-1130) был призван из  Дании на опустевший престол сначала гётов, а потом – и свеев, в силу своих наследных прав по линии матери - шведской принцессы Маргареты Фредкуллы (сестры принцессы Кристины, супруги князя Мстислава, сына Мономаха), бывшей замужем за датским королём Нильсом Свендсеном (ум. в 1134); другой датский принц Магнус Хенрикссон (1160-1161), сын шведской принцессы Ингрид (внучки короля Инге Стенкильсона) также прибыл из Дании и короткое время был королём свеев как законный наследник по линии своей матери [Lagerqvist 1997, Ohlmarks 1979].

Традиция наследования по материнской линии содержала также возможности для лица некоролевской крови получить королевскую власть, например, править от лица потомства, рождённого в браке с урождённой принцессой. Так получил верховную власть известный шведский правитель Бирье-ярл (ум.1266). В середине XIII в. выродилась и сошла на нет очередная королевская линия. В 1250 г умер король Эрик Эрикссон (1216-1250), описываемый в хронике как скорбный умом, к тому же шепелявый и хромой. Он умер бездетным, и чтобы избежать беспорядков и претензий со стороны претендентов многочисленных боковых линий, влиятельные люди страны постановили и в этот раз использовать традицию наследования по женской линии. У покойного конунга Эрика была сестра - принцесса Ингеборг -, замужем за вышеупомянутым Бирье-ярлом, лицом некоролевской крови, но влиятельным и знатным человеком (“earl” в английской традиции, т.е. представитель родовой знати), с которым у нее было несколько детей. Один из них, малолетний Вальдемар и был провозглашен королем, будучи законным наследником престола по линии своей матери, принцессы Ингеборг. Бирье-ярл стал правителем при своем 12-тилетнем сыне Вальдемаре и правил благополучно 16 лет, не выпуская власть до самой своей смерти в 1266. Он был деятельным и способным правителем. И хоть Невская битва не относится к числу его удач, но в остальном Бирье-ярл оставил заметный след в шведской истории, при нем был проведен ряд серьезных реформ, создан знаменитый судебник с нормами об объектах неприкосновенности, т.е. неприкосновенности жилища, церкви, женского достоинства (наказание за изнасилование или похищение), тингов (здесь - судебных собраний). Он считается основателем Стокгольма. Но если бы так случилось, что во время его правления ”убиен бысть” от кого-нибудь его сын Вальдемар, то любой отпрыск хоть с каплей королевской крови мог бы явиться к Бирье-ярлу и сказать: ”Ты – не рода конунгского”,- и изгнать Бирье или скорее всего лишить его жизни. Бирье-ярл все свое многолетнее правление был правителем без титула ”конунга”, поскольку он не являлся им по рождению и не короновался конунгом в рамках определенных традиционных ритуалов. Тем самым мы хотим напомнить, что лицо некоролевской (некняжеской) крови могло получить королевские (княжеские) полномочия, но только при соблюдении определенных условий. Одно из таких условий мы продемонстрировали выше на примере Бирье-ярла: полномочия верховного правителя, приобретенные через отцовское опекунство над сыном, рожденным от представительницы королевского /княжеского рода и являющимся, в силу этого, естественным наследником королевской власти. Титул короля такое лицо не получало, осуществляя верховную власть только с титулом правителя. Подобных правителей в истории, например, Швеции было несколько. Лицо некоролевской (некняжеской) крови могло также быть провозглашено королем (князем), также с помощью церемонии усыновления/удочерения данного лица представителем королевского рода. Подробнее об этой традиции мы скажем ниже и приведем соответствующие примеры.

Однако кризис власти мог возникать и при наличии наследников престола, но в условиях обострения противоречий между различными группировками. Как уже было сказано выше, традиция наследственной власти никогда не отрицала возможности выбора между различными кандидатами. Примером может послужить правление последних представителей той династийной линии, которая пошла от Бирье–ярла и принцессы Ингеборг. Эта линия продержалась на шведском троне более ста лет, но также сошла на нет и оборвалась. Последние десятилетия правления ее представителей в лице короля Магнуса Эриксона (1319 – 1364) и его сыновей – принцев Эрика Магнуссона (1356 – 1359) и Хокана Магнусона (1340 – 1364) прошли в жестокой борьбе между королем и его родными сыновьями, борьбой, перераставшей периодами в настоящую войну, осложнявшуюся нападениями войск датского короля и вмешательствами соседей из–за моря, из северных немецких городов. Это был период длительных кровавых междоусобиц, когда ”род восставал на род”, брат на брата, сын на отца, страна распадалась и дробилась на мелкие враждующие области, различные группировки знати перехватывали друг у друга власть, внутренние распри втягивали в борьбу соседних королей-датского и норвежского, в стране свирепствовала эпидемия чумы.

В конце концов, оппозиция королю Магнусу внутри Швеции настолько усилилась, что и он, и его сын Хокан, который на короткое время провозглашался королем, были низложены, а влиятельные люди страны отправили за море, в Мекленбург, представительное посольство просить в шведские короли сына герцога Мекленбургского – Альбрехта. Какими основаниями руководствовались при этом? А той же традицией наследования по материнской линии. Дело в том, что матерью молодого герцога Альбрехта Мекленбургского была шведская принцесса – сестра вышеупомянутого злополучного  короля Магнуса - Эуфемия. Сын шведской принцессы был законным кандидатом на шведский престол. Но в данной конкретной ситуации начинают просматриватся и другие побудительные мотивы, которыми руководствовались, призывая правителя “со стороны”, помимо чисто физического отсутствия наследника власти. Это – непримиримые противоречия между различными группировками внутри страны, когда к кандидату “извне” прибегают как к фактору более нейтральному, способному уравновесить противоборствующие интересы. Но непременным условием для данного кандидата является его принадлежность к системе генеалогических связей, т.е. родство с правящим домом по той или другой линии. Приглашение правителя “извне” как компромисс между различными группировками является устойчивым элементом шведской истории в определенные периоды. Однако что касается Альбрехта Мекленбургского, то он не оправдал возлагаемых на него надежд. Годы его правления (1364 – 1389) - это годы нарастающей анархии и произвола в Швеции, годы дальнейшего разорения экономики страны. Найти выход из сложившийся ситуации было не так просто, если в стране отсутствовала стабильная династия с безусловными в рамках данной династии кандидатами на престол. Шведский король Хокан, правнук Бирье–ярла, свергнутый в пользу Альбрехта, скончался в 1380 г. Его сын Олав, рожденный от брака с датской принцессой Маргаретой, умер в 1387 г.  Чтобы разрешить кризис, в очередной раз обратилась шведская знать к традиции наследования власти по материнской линии, которая за тысячелетия развития потестарной культуры аккумулировала в себе достаточно богатый опыт, позволявший восстанавливать обрушившиеся основы здания власти в самых неблагоприятных обстоятельствах. Посольство было направлено к вышеупомянутой вдовой королеве Маргарете призвать ее на правление в Швецию как вдову шведского короля, хоть и свергнутого знатью, но вступившего на престол соответственно законам наследования шведской короны. Здесь следует сказать, что в тот период кризис власти по причине отсутствия наследников власти поразил и два другие скандинавских королевства – Данию и Норвегию. Упомянутый выше шведский король Магнус в бытность его шведским кронпринцем еще в детском возрасте был “призван” в короли Норвегии, поскольку был сыном норвежской принцессы (матерью Магнуса была норвежская принцесса Ингеборг Хокансдоттер) и, в силу этого, законным наследником норвежского престола по линии своей матери. Соответственно, сын Магнуса – Хокан унаследовал как норвежский, так и шведский престол и был провозглашен королем Норвегии, а позднее – королем Швеции. Ничего необычного в этом нет: одно физическое лицо может выступать в роли нескольких юридических лиц. Так, сын Хокана и датской принцессы Маргареты – Олав -  был еще в детские годы провозглашен датским королем как сын урожденной датской королевны, а со смертью Хокана – норвежским королем, наследуя своему отцу. В 1387 г. внезапно умирает малолетний Олав - и власть над Норвегией и Данией просто сваливается на руки вдовой королевы Маргареты. А тут подоспевают и послы из Швеции: “Принимай, матушка, и шведскую корону! Полной госпожой и хозяйкой у нас будешь! ” (”Sveriges fullmäktiga fru och rätta husbonde”). Маргарета соглашается. Так создается союз трех скандинавских королевств, оформившийся постепенно как Кальмарская уния и под этим названием вошедший в историю.

Период Кальмарской унии дает нам яркие примеры того, как матрилинейная традиция наследования власти использовалась политическими кругами не только в качестве средства прекращения внутридинастийных распрей, но и как гибкий механизм преемственности власти в межмонархических союзах.

Итак, цепь трагических событий привела к тому, что в руках одного лица оказалась власть над тремя скандинавскими королевствами. Маргарета и ее сторонники попытались утвердить унию на стабильных основах. К чему пришла политическая мысль трех королевств? Маргарета была вдова и бездетна. Матримониальных планов, по всей видимости, не имелось, поэтому для создания стабильной потестарной основы в союзе трех королевств предприняли следующее. У Маргареты была племянница Мария, дочь ее старшей сестры Ингеборг и урожденная герцогиня Мекленбургская. Мария была замужем за герцогом Померанским - Вратиславом. От этого брака был сын Богуслав (в шведской транскрипции Бугислав). Данный внучатый племянник по женской линии  был усыновлен своей двоюродной бабкой Маргаретой и провозглашен наследным принцем в трех королевствах под именем короля Эрика. Собственно, и с шведским, и с норвежским королевскими домами молодой герцог Богуслав был связан собственными близкими кровными узами. Его дед по матери, т.е. отец герцогини Марии был младшим сыном уже упоминаемой нами в связи с Альбрехтом Мекленбургским шведской принцессы Эуфемии, родной сестры шведского (и норвежского!) короля Магнуса. Иначе говоря, по материнской линии герцог Богуслав был также и внучатым племянником шведского короля, что делало его законным наследником шведской и норвежской корон.

Традиция наследования по материнской линии  использовалась создателями Кальмарской унии и в том случае, когда потребовалось заменить короля Эрика, налоговая политика которого вызывала недовольство, и найти ему преемника. Выбор пал на молодого герцога Кристоффера Баварского (1441–1448). Он имел бесспорные наследственные права на объединенный престол трех скандинавских королевств по линии своей матери – герцогини Катарины Померанской, родной сестры герцога Богуслава и, соответственно, тоже внучатой племянницы Маргареты и других скандинавских монархов, от которой ниточка матрилинейного родства протянулась еще далее от скандинавских стран, в глубь европейского континента. В этом выборе можно усмотреть определенный стереотип логики: для государственных союзов более широкого масштаба желательно было избирать монарха из более отдаленных уголков генеалогической системы родства (но именно системы родства, а не «рынка по найму»), поскольку кандидат ”со стороны” нейтрален относительно всех членов такого союза, в чем видится залог более стабильного правления. И возможно, что Кристофер Баварский стал бы таким гарантом для Кальмарской унии, но снова вмешалась судьба: безвременная смерть оборвала жизнь молодого короля Кристофера, и все опять ”смешалось” в королевских домах Скандинавии.

Все эти генеалогические подробности важны для понимания механизма европейской (да и не только европейской!) потестарной наследной традиции, где правители – монархи были генетически связаны с обладателями власти предыдущих периодов: глав линиджей, родов, укрупненных этнопотестарных образований, - и где генеалогическое родство как реальное, так и формальное (например, через брак или усыновление, о чём будет сказано ниже) играло важную организующую роль, выступая юридически объективной основой организации института верховной светской власти и обоснованием права на власть, индикатором легитимности правителя на протяжении необозримо длительного времени, а генеалогическая непрерывность воспринималась как залог стабильности и социального порядка, связывавшая воедино прошлое и настоящее, как опора для национального самосознания, поддерживающая чувство единства внутри общества, а также - его исключительности, отличия от других систем, т.е. выступающая как символ независимости. Поскольку этот механизм был когда-то порождён идеей харизмы или «священного мандата», которым архаичное сознание наделяло обладателей верховной власти, то вера в сакральность наследного правителя становилась всеобщим принципом соционормативной культуры в древности и средневековье, что определяло и особое отношение ко всем атрибутам божественной власти, включая и титулатуру. Поэтому вполне естественной динамикой развития было то, что со времени утверждения церкви как института ей были приданы полномочия «венчать» на власть кандидата в верховные правители и наделять его сакральной легитимностью даже в тех случаях, когда его родовая связь с генеалогической системой терялась во мраке времён.

Период Кальмарской унии, которая хотя и с перерывами, но формально просуществовала до 20–х годов ХVI в., хорошо отражал логику этой традиции. Так, шведские деятели предпринимали несколько попыток выйти из унии и возродить собственную традицию власти.  В один из таких периодов шведским конунгом был провозглашен представитель шведской знати, риксмаршал и наместник Карл Кнютссон, который в течение нескольких лет мужественно нес королевский венец, то отстраняясь от власти, то призываясь вновь (правил 1448-1457, 1464-1465, 1467-1470). Титул конунга он получил, будучи потомком в седьмом поколении по линии младшего брата Эрика Святого - Юара. Некоторые современные шведские ученые сомневаются в исторической достоверности такого отдаленного родства. Но для современников Карла Кнютсона данное родство было вполне очевидным и достаточным основанием для возведения его в королевское достоинство. В этот же период у кормила шведской власти сменяли друг друга лица, бывшие не менее сановитыми и могущественными представителями шведской знати: Стен Стюре – Старший (правил 1470 – 1497, 1501 – 1503), Сванте Нильссон Стюре (правил 1504 – 1512), Стен Стюре – Младший (правил 1512 – 1520). Но ни один из них не провозглашался королем, поскольку ни один из них не имел для этого родовых оснований. Для таких случаев, когда правящая династия вымирала, а бесспорных представителей ее боковых линий, одобренных всеми кругами общества, не находилось, политичеслая мысль создавала особую титулатуру. В Швеции лицо, возглавлявшее государство, но не имевшее права на королевский титул, получало звание ”госуправляющего” (”riksförеståndare”). Напомним, что титулы ”государя” (король, князь, царь, хан и др.) несли в себе содержание древней сакральности, тогда как звание ”госуправляющий” или аналогичное ему (аналоги можно найти в истории любой европейской страны) было сугубо светским, профанным. Так что не все так просто было с передачей титулов ”князь” или ”король”, как это кажется современной исторической мысли, рассакрализованной идеологией эпохи Просвещения.

Но вернемся к рассмотрению хода династийной истории Швеции. Итак, в течение всего периода существования Кальмарской унии, образование которой было вызвано пресечением королевских родов Швеции и Норвегии, в Швеции предпринимались мучительные попытки возродить шведскую королевскую династию. Период Кальмарской унии шведские ученые представляют как мрачную главу в истории Швеции, полную кровавых междоусобиц, разорявших страну. Наконец, в 20-х годах ХVI в. из среды шведского служилого дворянства выдвинулся Густав Эриксон Васа (1496 – 1560), которому удалось восстановить оборванную нить шведской династийной традиции и основать династию Васа, от которой опять повилась непрерывная династийная традиция в Швеции, дошедшая до наших дней. Густав Васа по праву считается одним из самых значительных шведских монархов. Он возродил шведский суверенитет,  провел целый ряд важнейших реформ, сыгравших большую роль в жизни страны и не утративших своего значения и до наших дней. В этой связи Густав Васа называется в шведской исторической традиции основателем современного шведского государства. [Lagerqvist 1976; Carlsson, Rosen 1969] Интересно его правление и для темы данной работы, поскольку дает показательные примеры решения проблем поддержания преемственности власти.

По своему происхождению, по отцовской линии Густав Васа принадлежал к знатному аристократическому роду, но без признаков королевской крови. Однако его мать, Сесилия Монсдоттер Эка, могла посчитаться родством с потомством вышеупомянутого конунга Карла Кнутссона, и это уже в глазах современников давало Густаву основания выступать законным кандидатом на королевский венец. Кроме того, как уже упоминалось выше, с утверждением монополии церкви на руководство сакральной сферой ей стало принадлежать право возлагать венец верховной власти на правителей, венчая их как представителей бога на земле. Эта традиция отразилась и при утверждении династии Васа, когда Густав был сначала провозглашён конунгом на риксдаге в Стрэнгнэсе 6 июня 1523 г., а затем коронован  в Уппсале 21 января 1528 г. [Carlsson, Rosen 1969].

Как видно из вышеприведенных примеров, практика призвания правителя “со стороны” не раз выводила королевскую власть в Швеции из политического хаоса. Благодаря опыту этой практики была основана и ныне существующая шведская династия Бернадоттов.

В 1809 г., через полгода после коронования, тяжело заболел шведский король Карл XIII (правил 1809 – 1818). Его единственный сын умер в младенчестве, а слабое здоровье короля не оставляло надежды на другое потомство. Для решения проблемы наследования власти прибегли опять к практике отыскания кандидата «со стороны». В ходе многочисленных дебатов остановились на кандидатуре французского маршала Ж.-Б. Бернадотта. Была проведена церемония усыновления маршала Бернадотта шведским королем Карлом XIII (кандидат со стороны должен стать членом правящего рода) и принятия лютеранской веры (наследник престола как будущий правитель должен быть той же сакральной системы, что и руководимый им социум), после чего маршал Бернадотт, получив династийное имя ”Карл Юхан XIV” (имя правителя – важный элемент  сакральной традиции – должно соотвествовать родовому именослову), был провозглашен на заседании риксдага наследным принцем шведского престола и после смерти Карла XIII в 1818 г. как законный наследник шведского короля вступил на престол, на котором и правил благополучно до своей смерти в 1844 г.[Höjer 1943, Alin 1899]. Таким образом, нынешняя шведская королевская семья – это прямые потомки маршала Бернадотта, но также и наследники всех предыдущих шведских королевских династий.

Призванием кандидата на престол «со стороны» была восстановлена и норвежская династия, занимающая норвежский престол в наше время.  После отмены унии между Швецией и Норвегией в 1905 г. норвежский Стортинг (парламент) принял решение о сохранении в Норвегии монархического строя и пригласил «со стороны» датского принца Карла «володеть и править» на норвежском престоле. Датский принц Карл был провозглашён норвежским монархом под именем Хокона (Håkon) VII, а его сын Александр – наследным принцем  норвежского престола под именем Олава. Хочется обратить внимание на выбор имени родоначальника новой норвежской династии: если бы дело было в «скандинавстве»/«германстве» имён, то такое имя как Карл не должно было бы вызвать неприятия в норвежском обществе: более «германское» имя трудно себе представить. Однако Норвегию заботили тогда совершенно конкретные проблемы: воссоздание независимой норвежской монархии, исконность которой подчёркивалась бы в том числе и символикой имён. Имя «Хокон» – сугубо норвежское (здесь, кстати, уместно напомнить, что понятие скандинавские имена, широко используемое в науке, весьма умозрительно; именослов, общий для скандинавских стран, складывался также из именословов датских, шведских, норвежских через междинастийные связи). Первый норвежский правитель с этим именем Хокон Адальстейнсфостре – приёмный сын Адальстейна (ум. 960) прославился своими победами против датских и шведских конунгов, поэтому его имя несло в себе соответствующий потребностям момента настрой. А имя Карла было чужеродным для собственно норвежской традиции, поэтому его и поменяли.¹  

В связи с последним примером хочется отметить ещё один важный момент  для традиций наследования власти: это обязанности правителя перед тем социумом, куда его призывали кандидатом на престол, а именно обязанность принадлежать той сакральной /конфессиональной системе, которой принадлежало большинство общества. Случай с изгнанием Анунда, отказавшегося принять язычество свеев, был рассказан выше. В силу этой же причины были изгнаны и другие правители, призванные «со стороны» в более позднюю эпоху. В 1592 г. на шведский престол взошёл король Сигизмунд (1592-1599), сын короля Юхана (Иоанна) III Васы и польской принцессы Катарины Ягеллонки. Своё имя он получил в честь деда по матери, польского короля Сигизмунда I. Ни Сигизмунд, ни его сын Владислав, провозглашённый на риксдаге шведским королём после смерти Сигизмунда, на шведском престоле не удержались.До того, как Сигизмунд, наследник шведского престола по отцу, был призван в Швецию, он был призван в Польшу, наследовав венец Ягеллонов по линии своей матери – польской принцессы Катарины. Но в протестантской Швеции король–убеждённый католик, не собиравшийся менять веру, был не ко двору. Религиозные распри и войны, которые терзали многие европейские страны того времени, являли слишком печальные примеры. Поэтому и Сигизмунд – законный шведский принц, и его сын Владислав были изгнаны из Швеции.

Число примеров из династийных историй европейских стран можно было бы продолжать до бесконечности, но и приведённых вполне достаточно, чтобы убедиться  в том, что институт верховной власти в европейской истории уходит в глубочайшую древность, а не возникает по какому-то «договору», как мыслится догматичным приверженцам теории Общественного договора. Традиции преемственности власти в рамках этого института при всём многообразии форм и проявлений обнаруживают универсальность как в пространстве, так и во времени. Везде, куда бы мы не обращались за примерами, мы видели соблюдение традиции наследования, связанной либо с материнской линией, либо – с отцовской, в русле которых и осуществлялось во все времена и у всех народов избрание кандидата в правители. Выбор кандидата из множества претендентов существовал также во все времена, но этот выбор осуществлялся не на основе свободного рынка труда, а в рамках родовых традиций, развившихся из древних обычаев обожествления предков рода и культов поклонения этим предкам. Эти старинные принципы живой истории и должны быть положены в основу анализа генезиса древнерусского института княдеской власти.

Однако древние родовые традиции престолонаследия, представленные в данной статье, использовались в истории не только в качестве основы для поддержания преемственности власти и разрешения внутренних кризисов. Они часто служили также и предлогом для вмешательства в чужие внутренние дела, использовались для политического интригантства и в качестве повода для  домогательств на  власть с целью подчинения какой-нибудь страны чужим интересам, а не в целях урегулирования и восстановления внутриполитической стабильности. Вопросы, рождённые подобными суждениями, в той или иной форме задавались мне неоднократно во время  представления моей концепции в разных научных собраниях. Поэтому мне показалось уместным завершить эту статью небольшим рассказом, где я проиллюстрирую, как алгебра родства могла использоваться и для решения внешнеполитических задач. Фоном для этого рассказа я избрала события Смутного времени. Этот сравнительно небольшой период в российской истории тем лучше подходит для указанной цели, что он полон политическими амбициями, в которых средством для воспламенения заряда служило родство по материнской линии и форма призвания правителя «со стороны».

Родство через междинастийные браки, которое связывало, практически, все правящие дома Европы, а особенно тесным было между соседствующими государствами, активно использовалось в международных отношениях Швеции, Польши и Русского государства в конце ХVI-начале XVII вв. и придавало особую эмоциональную окраску и драматическую напряженность их взаимоотношениям.

На начало XVII в. приходятся последние годы правления Бориса Годунова (правил в 1598-1605). В Швеции в это время у власти был  Карл IХ (регент в 1599 - 1604, король Швеции в 1604-1611), а в Польше – уже упоминавшийся выше Сигизмунд III (правил в 1587 – 1632). Сигизмунд и Карл состояли в близком родстве и доводились друг другу племянником и дядей. Сигизмунд, как уэе упоминалось выше, был сыном одного из старших братьев Карла - Юхана III (или Иоанна в русской исторической литературе) и польской принцессы Катарины из династии Ягеллонов (или Ягайло) и, таким образом, внуком Густава Васы по прямой мужской линии, а по материнской линии - наследником венца Ягеллонов – династии, образовавшейся в 1386 г. вследствие междинастийного брака литовского князя Ягайла и единственной наследницы умершего польского короля Людовика – Ядвиги, что и послужило основанием для образования новой польско-литовской династии Ягеллонов.

После смерти Юхана III, правившего в Швеции в 1568-92 гг., Сигизмунд наследовал по отцу шведский престол. Но еще при жизни отца в 1587 г. он был избран польским королем после смерти Стефана Батория благодаря своему наследным правам по материнской линии. Швеция, в силу этого, оказалась в династической унии с Польшей, как и Литва. Но Швеция со времени короля Густава Васы (1496-1560) приняла лютеранскую веру, а Сигизмунд был воспитан своей матерью как убежденный католик. История  европейских стран XV-XVI вв. давала множество печальных примеров того, как трагически складывалась судьба страны, если туда проникала религиозная распря. Стабильность страны требовала, чтобы верховный правитель и страна имели одну религию, - традиция, которая восходила еще к родовым культам древнейших времен. Тревога за то, что Сигизмунд постарается вернуть Швецию в лоно католической церкви, и в стране начнется религиозная война, быстро создала этому королю оппозицию во главе с дядей по отцу - герцогом Карлом. Эта оппозиция добилась свержения Сигизмунда как шведского короля в 1599 г. и поставила у власти герцога Карла. Понятно, что не только политические, но и чисто человеческие отношения между двумя этими монархами были отравлены подозрительностью и духом соперничества.

Вот на таком историческом фоне над царским троном Русского государства  стали нежданно-негаданно собираться черные тучи: в 1602 – 1603 гг. в пределах Речи Посполитой объявился  самозванец, назвавший себя сыном Ивана Грозного - царевичем Дмитрием, счастливо спасшимся от смерти.

О Смуте и самозванщине имеется обширная литература, в силу чего общий ход событий достаточно хорошо известен. Поэтому обратимся к тем событиям этого периода, которые могут послужить непосредственной иллюстрацией к тематике статьи.

Обращает на себя внимание тот факт, что в первые годы Смуты и самозванщины правящие круги Швеции и король Карл IХ сохраняли нейтральное отношение к событиям в Русском государстве. Объясняется это очень просто. Во время борьбы за шведский трон между Карлом и Сигизмундом все симпатии Бориса Годунова были на стороне Карла, поскольку объединение в руках Сигизмунда польской и шведской корон имело бы негативное значение для Русского государства. Поэтому, когда в Польше появился Лжедмитрий I, и многие усматривали  причастность Сигизмунда к этому явлению, то Карл IX стал объективным союзником царя Бориса: вражда между Борисом и Сигизмундом была лучшей порукой Карлу IХ в том, что союз между Польшей и Русским государством будет невозможен. Но внезапная кончина Бориса Годунова в 1605 г., въезд Лжедмитрия I в Москву летом этого же года, коронация его как русского царя, а затем убийство его взбунтовавшимися москвичами через год, в мае 1606 г., вскоре после венчания его с Мариной Мнишек, последовавшее вслед за этим воцарение Василия Шуйского на московском престоле (правил 1606 –1610) и почти одновременное появление

Лжедмитрия II - все эти события вывели на историческую сцену новых лиц и побудили остальных участников переориентироваться в новых условиях и предпринять действия в соответствии с обстановкой.

Здесь хотелось бы сделать небольшую оговорку и обратить внимание читателя на то, что в существующей по данной теме литературе, как представляется, не получила должной оценки тема дипломатической тактики, использовавшейся в тех запутанных событиях. Хотя всем понятно, что дезинформация, блеф, двойная игра и прочие дипломатические комбинации не являются изобретениями нашего времени, однако старина (особенно, старина Московского государства) обычно представляется чем-то более непритязательным и упрощенным. Ниже мы попробуем показать развитие событий в ракурсе именно дипломатической игры, которая велась в Смутное время всеми его участниками и в которой политические деятели Русского государства должны были проявлять много изворотливости и гибкости, чтобы выбраться из той адской ситуации, в которой оказалась страна. И значительная роль в политических играх отводилась такой старинной родовой традиции как наследование по женской линии. Выше уже было упомянуто, что как династия Ягеллонов, так и активный участник событий Смутного времени Сигизмунд III утвердились у власти в Польше благодаря родству по женской линии. Идеями, порождёнными этой же традицией, воспользовались и деятели Русского государства для выхода из кризиса власти в период Смутного времени, как будет показано ниже.

Еще при жизни Лжедмитрия I группа московских бояр во главе с Василием Шуйским выступили инициаторами дипломатической игры сразу в двух направлениях, пытаясь вовлечь в нее как Сигизмунда, так и Карла, и благодаря этому освободить себе руки для борьбы с самозванцем, который на тот момент оценивался как самая грозная опасность для существования Русского государства. Для этой цели был использован шведский дипломат П. Петрей, неоднократно бывавший в начале XVII в. в Москве по делам дипломатической службы. Осенью 1605 г. он как раз находился в Москве и был приближен к кругу московских бояр, открывших ему свои оппозиционные настроения относительно Лжедмитрия I. Шведскому дипломату было дано понять, что он завоевал доверие боярской оппозиции и избран ею для тайного и небезопасного поручения: отправиться ко двору Сигизмунда, которого Петрей знал лично, добиться встречи с ним и передать ему информацию о ставшем известным боярам самозванстве царя. Шведский дипломат выполнил эту миссию с блеском: зимой 1605-1606 гг. он получил аудиенцию у короля Сигизмунда, сообщил королю факты, доказывавшие самозванство Лжедмитрия, а также передал предложение московской боярской оппозиции оказать ей поддержку в случае свержения Лжедмитрия.

Но, позвольте! - может кто-нибудь воскликнуть. Здесь все как-то неправильно. Можно понять еще, зачем шведскому дипломату понадобилось взять на себя поручение к польскому королю: чтобы потом, из первых рук донести уже до своего шведского монарха информацию чрезвычайной важности о ”сепаратных” переговорах московских деятелей с врагом шведской короны – Сигизмундом. Но зачем московским боярам надо было втягивать в это дело шведского дипломата, зная, что он доложит обо всем своему королю? Как нетрудно догадаться, именно затем и надо было. Направить шведского дипломата к злейшему сопернику Карла IХ с тайным поручением урегулировать отношения между Сигизмундом и московским боярством – идея остроумная и дипломатически очень тонкая. В ней просматривается явный расчет на то, что шведский король, получив информацию о ”тайной” миссии своего дипломата, постоянно обеспокоенный как и все участники данного политического ”треугольника” тем, что двое из них объединятся и образуют враждебный союз против третьего, станет также добиваться сепаратных союзнических отношений с московским двором и будет связан этой политической альтернативой, по крайней мере, на какое-то время, а, следовательно, будет и предсказуем, поскольку будет играть роль по сценарию, ему подброшенному.

Так, собственно, и получилось. После гибели Лжедмитрия и избрании на царство 19 мая 1606 г. Василия Шуйского, уже в июне 1606 г. Карл IX стал предпринимать шаги для организации переговоров с представителями нового московского царя [Sveriges krig 1936, s...]. Во всех шведских официальных документах подчеркивается, что вопросом первостепенной важности для шведского короля являлась необходимость не опоздать выказать поддержку новому правителю на русском троне с целью предупредить установление тесных отношений между царем и польским королем. Дипломатические обращения с шведской стороны осуществлялись как из Нарвы и Выборга через воевод Новгорода и Корелы (Приозерска), так и в виде официальных миссий в Москву. В литературе имеются сведения о посольстве С. Леммия в кон.1606 – нач. 1607 согласно Юхану Видекинду и о посольстве Бернда Нюмана в сентябре 1607 – апреле 1608. И конечно же активную роль в этих дипломатических связях играл П. Петрей, бывшее ”доверенное” лицо и ”посредник” московских бояр в контактах с окружением Сигизмунда III. Ему предоставлялась возможность встречаться с царем Василием Шуйским. Во время этих встреч П. Петрей пытался активно агитировать в пользу русско-шведского союза, доказывая царю, что явление Лжедмитрия – дело Сигизмунда и папы, желающих овладеть Россиею, и предлагал, от имени Карла IX помощь и поддержку. Поскольку Василий Шуйский был одним из тех, кто несколько месяцев назад снарядил П. Петрея с ”тайной” миссией к Сигизмунду III, то сейчас, в первый год своего правления царь имел право быть довольным результатом своей дипломатии: Карл IX усиленно ищет союза с ним и интригует против Сигизмунда. Но Василий Шуйский не спешил заключать союз с Карлом IХ, поскольку надеялся обойтись без войны с Сигизмундом.

В отношениях же с Сигизмундом разыгрывалась своя карта. Эта карта общеизвестна – предложение королевичу Владиславу, сыну Сигизмунда, выступить кандидатом на царский трон. Многие могут возразить: как же так? Ведь в литературе давно уже утвердилась мысль о том, что к поискам иноземного кандидата на русский престол обратились от  разочарования и неверия в отечественных кандидатов: вот, дескать, опять «туземцы» отправились бить челом «иноземцам», поскольку видели в них лучшую альтернативу. Такие толкования весьма распространены в исторической литературе. К вопросу об альтернативе мы еще вернемся, но с разочарованием и неверием постараемся разобраться сейчас же. Для этого надо только уточнить, когда именно и кем была впервые выдвинута мысль о кандидатуре королевича Владислава на московский престол. Да вот именно тем же кружком московских бояр во главе с Василием Шуйским и была выдвинута. В то же самое время, когда была организована поездка П. Петрея к Сигизмунду, параллельно с ней в Краков из Москвы была отправлена еще одна дипломатическая миссия во главе с Иваном Безобразовым. Официально Иван Безобразов являлся царским гонцом с грамотами от Лжедмитрия I к королю Сигизмунду. Но кроме официального поручения Иван Безобразов имел и секретное задание от московских бояр, а именно: уведомить короля Сигизмунда о желании бояр избавиться от Лжедмитрия и предложить его сыну королевичу Владиславу выступать кандидатом на царский престол [Скрынников 1990, c.192-193]. Таким образом, идея о том, что к ”иноземцам” стали обращаться с ”горя”, не видя других средств для преодоления кризиса, - выступает скорее как плод сухой академической мечтательности, а не как результат анализа реальной действительности. Совершенно очевидно, что обращение к Сигизмунду относительно его сына с самого начала было частью дипломатической игры московского боярства с целью занять сладчайшим образом мысли одного из своих соседей–противников увлекательным политическим прожектом и тем самым нейтрализовать его хотя бы на время. Эта часть игры велась в глубокой тайне от второго соседа – Карла IX, который получил только часть информации о том, что московское боярство ищет союзников, собираясь свергнуть Лжедмитрия I. И как только свержение произошло, шведский двор поспешил предложить в союзники себя, выставляя Сигизмунда в самом невыгодном свете. Но правительство Василия Шуйского, как уже было сказано, занимало выжидательную позицию относительно шведских предложений. Из ответов московского царя Карлу IX , что путем этих проволочек старались выиграть время и, удерживая в силках дипломатической казуистики как Карла IX, так и Сигизмунда, пытались избежать открытых военных действий с обоими и, таким образом, могли сосредоточить все силы на борьбе с внутренней смутой.

Все эти перипетии, как уже было отмечено, многажды рассматривались в исторической литературе. Но любопытно то, что внимание исследователей, привычно вращающееся в кругу представлений об этничности правителей, а не об их родовой принадлежности, не обращалось к вопросу о том, на каких основаниях покоилась идея, которой пытались соблазнить Сигизмунда московские бояре во главе с Василием Шуйским - предложение королевичу Владиславу выступить кандидатом «со стороны» на московский престол?

В XVII в. это был вопрос существенный. Родословные являлись важными элементами политической мысли того времени и неотделимой частью международных отношений: ими обменивались при обсуждении политической практики. Сведения о происхождении правителей: кровное родство, членство в правящем роде, генеалогия мужских и женских предков, т.е. всё, что доказывало легитимность правителя, были материалом, подвергавшемся тщательному рассмотрению в международных отношениях между правящими европейскими домами. Подобные знания служили основой для разработки порядка и норм международного общения и для решения практических вопросов церемониала общения: какой титул занимает более  высокое положение в системе европейской титулатуры, кто обладает в ней старшинством и т.д. Родословные таблицы европейских правящих домов были легитимными документами урегулирования межполитических отношений в монархической Европе, основанием для решения внутриполитических кризисов, в тех случаях, когда правящая династия где-нибудь  вымирала, что случалось не так уж редко, и возникала необходимость отыскания законных кандидатов на опустевший престол, а также, разумеется, формально законным поводом вмешательства в дела других стран в период междувластий и междинастических розней.

Поэтому права Сигизмунда и его сына Владислава на московский престол, как и положено в случаях призвания правителя «со стороны», имели вполне реальный характер и были общеизвестны.

Право династийных притязаний на московский престол польская корона получила в наследство от литовских князей при объединении Польши с Литовским княжеством, кото-рое, как уже было сказано выше, произошло в форме междинастийного брака князя литовского Ягайла и единственной наследницы польской короны после смерти польского короля Людовика – Ядвиги. Связи же Литвы и Руси были переплетены межродовыми браками литовских и русских княжеских домов с глубочайшей древности, чему способствовало не только близкое соседство, но и единство сакральных традиций с древнейших времен, восходящих, например, к культу Перуна, а также и широкого распространения православия среди литовских князей до принятия Ягайлой католичества, что было условием его избрания польским королем при женитьбе на принцессе Ядвиге (обязанность правителя принадлежать сакральной традиции того народа, бразды правления над которым он принимает!). Так, в частности, основатель династии Ягеллонов – князь Ягайло -  был сыном русской княжны, а именно - тверской княжны Ульяны Александровны из рода князей Холмских, выданной замуж за великого князя литовского Ольгерда. Сам Ягайло был также женат на русской княжне Софии Андреевне, княжне Друцкой, род которых происходил от князей галицко-волынских. Все перечисленные княжеские роды входили составной частью в обширную генеалогическую систему Рюриковичей. Таким образом, наследственные права Сигизмунда и Владислава как на польский, так и на московский престолы происходили по материнской линии – древнейшей традиции, приводящейся в действие в периоды кризисов власти.

Однако, права – правами, но каждый кандидат на престол, как уже не раз напоминалось, имел и обязанности перед своей будущей страной, и прежде всего - обязанность ”володеть и править” по обычаю и закону той страны, на трон которой кандидат претендовал, иначе говоря - принять ее веру и духовные принципы. Кроме того, кандидат в правители был только кандидатом до тех пор, пока он не утверждался на престоле, будучи одобренным и признанным церковью и обществом. Если претендент на престол не признавал за собой названных обязанностей, то он входил в страну как завоеватель, где наследственные права становились просто политической уловкой.

Но вернёмся к прерванному  описанию чреды событий, где важным инструментом служили рассматриваемые династийные традиции. В феврале 1609 г. между представителями Василия Шуйского и Карла IX был заключен Выборгский договор о присылке наемного отряда численностью 5000 чел. (3 тысячи пеших и 2 тысячи конных) под шведским командованием в лице Якоба Делагарди в распоряжение князя М.В. Скопина-Шуйского. Это подтолкнуло к действию короля Сигизмунда. Он счел союз Василия Шуйского со своим заклятым врагом Карлом IХ достаточно легитимным поводом для начала открытых военных действий против Русского государства и, нарушив договор с Василием Шуйским, заключенный в июле 1608 г. на 3 года и 11 месяцев, в июле 1609 г. с большим войском выступил под Смоленск.

Противоправные действия более, чем какие-либо другие, нуждаются в благовидном идеологическом обосновании. Сигизмунд выдвинул  сразу два обоснования: одно – для католического мира в Западной Европе, другое – для населения Русского государства. Перед королем испанским Сигизмунд мотивировал свой поход тем, что он был ”...предпринят для блага всего христианства, король видел, что колеблющемуся государству Московскому, с одной стороны, угрожают турки и татары, с другой – еретические государи: в войсках Шуйского были татары, были еретики французы, голландцы, англичане, набранные теми (шведами), которые хотели, заключив союз против Польши с варварами, истребить католическую религию и основать еретическое государство с титулом империи, который москвитяне себе присваивают” [Соловьев 1994, с. 585] А вот для агитации в пределах Русского государства Сигизмунд ловко использовал идею кандидатуры Владислава на московский престол, что три года тому назад ему предложили московские бояре. Момент и все обстоятельства подходили как нельзя лучше: престарелый царь Василий Шуйский не имел своих детей и бесспорных наследников, и с его смертью язва безвластия стала бы и дальше разъедать Русское государство. Так тонкости дипломатии оборачиваются иногда против того, кто их сотворил.

Ход описываемых событий известен: летом 1610 г. Боярская Дума, создавшаяся в Москве после отстранения Василия Шуйского от власти, вынуждена была принять решение без совета с городами и согласиться на предложение командующего польскими войсками Жолкевского, направив ему условия, на которых Русское государство готово было признать Владислава царем. Начались переговоры, в результате которых гетман Жолкевский подписал условия, и в августе 1610 г. на Девичьем поле на имя Владислава была принесена присяга московскими жителями. Но Владислав был избран только Москвой, без ведома других городов и без договоренности с лидерами ополчения. В это же время Сигизмунд прислал Жолкевскому письмо, в котором требовал, чтобы Москва была занята его именем, а не Владиславовым: избрание Владислава, таким образом, становилась бесчестным обманом. К Сигизмунду были отправлены послы из Москвы для утверждения условий и встречи с Владиславом. Переговоры с Сигизмундом затянулись на месяцы. Сигизмунд требовал присяги и себе, и сыну, грозил военными действиями.

Между тем с избранием Владислава менялись и отношения Русского государства с шведским королем и с наемными шведскими отрядами: Василий Шуйский свержен, на московском престоле – враг Карла IХ, правовых отношений ни с кем из представителей русских властей нет. На территории Русского государства находились остатки отряда Делагарди, а также другие небольшие шведские отряды, которые параллельно с ”союзническими” действиями его отряда уже с осени 1609 г. предпринимали безуспешные попытки захватить Ивангород, Ям, Копорье, Орешек. Еще летом 1609 г. Карл IХ предложил дополнительные военные отряды царю Василию, но в награду за это потребовал отдать ему Орешек, Ладогу и часть Кольского полуострова до мыса Святой нос. Тогда же были отдан тайный приказ Делагарди: если русские будут нарушать свои обязательства (по выдаче жалованья, например), то Делагарди должен воспользоваться этим как предлогом и захватить Новгород [Sveriges krig 1936, 331].Некоторыми исследователями высказывались предположения о том, что Делагарди сам провоцировал мятежи в своем отряде, умышленно задерживая жалованье, чтобы иметь законный повод отступать к русско-шведской границе и держаться вблизи Новгорода. [Видекинд 2000,  584]. Осенью 1609 г. военный отряд под командованием Балтазара Бэка и Исака Бема получил приказ выступить на захват Колы. Походы шведов на Русский Север с целью захвата северных русских городов и торговых пунктов начались еще в период правления Густава Вазы, а затем продолжались и в правление его сына Юхана III. Во время походов 1586, 1589, 1590, 1591 гг. предпринимались попытки захватить весь Мурманский берег, побережье Белого моря, Соловецкие острова, Архангельск, Сумской острог - попытки, закончившиеся полным крахом. Шведскую корону привлекала русская северная торговля и, соответственно, стремление установить контроль над ней с целью извлечения доходов, как это получилось на Балтике в ходе Ливонской войны. Карл IХ продолжил безуспешную политику своих предшественников, но и его попытки захватить северные русские города силой успеха ему на принесли.

Но там, где оружие бессильно, в дело снова вступает дипломатия. На фоне успехов династийных притязаний польского короля и его сына летом 1610 г. родился аналогичный ему проект, но уже со шведским принцем как кандидатом на московский престол. В исторической литературе на сегодняшний день нет полного единства по вопросу о том, кому первому принадлежала идея о выдвижении одного из шведских принцев в кандидаты на московский престол. В работах историков начала ХХ в., таких как шведский исследователь Х.Альмквист, русский историк Замятин Г.А., проводилась мысль о том, что идея избрания шведского принца в русские цари родилась в самом московском ополчении (т.е. весной-летом 1611 г.) при обсуждении там различных кандидатур как альтернатива выходцам из русских боярских родов (эта вечная идея альтернативы!). Но есть источники, которые свидетельствуют о том, что идея эта исходила от Делагарди и стала распространяться им по его собственной инициативе, без официального одобрения ее Карлом IX,  весной 1611 г.[Видекинд 2000, 168] Однако есть также основание полагать, что мысль вмешаться в династийные дела Русского государства возникает в самом Стокгольме, хотя до поры до времени скорее витает, чем принимает конкретные формы королевского приказа. В шведском сборнике документов «Войны Швеции» (”Sveriges krig”), со ссылкой на шведские архивные документы, говориться, что весной 1610 г. Карл IХ принимает решение захватить несколько северо-западных русских городов. Собирается сводный военный отряд численностью в 7000 чел. под командованием шведского наместника в Ревеле Андерса Ларссона, которому отдается приказ выступить в направлении Ивангорода, Яма и Пскова, жители которых присягали Лжедмитрию II,  и силой или хитростью принудить эти города сдаться и присягнуть либо царю Василию, либо шведскому королю [Sveriges krig 1936, 338]. Из этого можно заключить, что мысль о шведском кандидате на русский престол родилась в шведской среде где-то через год после того, как была обнародована инициатива короля Сигизмунда по предъявлению прав на русский престол, послужившая интерлюдией к завоеванию Карлом IX русских городов. Действия Сигизмунда явно соблазнили и политическую мысль Швеции. Еще связанный союзническими отношениями с царем Василием Шуйским, Карл IХ уже, вероятно, начинает увлекаться планом использовать идею Сигизмунда в собственном сценарии. Это было, вероятно, небезызвестно в шведских придворных и военных кругах, что и объясняет предприимчивость и дерзость Делагарди в его политической инициативе выступить ходатаем за кандидатуру шведского принца как за нового кандидата «со стороны».

Однако историческая мысль, занятая дискуссиями о том, кому первому пришла идея о кандидате из Швеции, проходит мимо такого существенного вопроса, как основания, которые породили идею этой кандидатуры. В пылу споров, направляемых привычкой занимать воображение этнической принадлежностью правителя, никому не приходило в голову спросить: в силу каких формальных прав представители шведской короны стали обсуждаться как кандидаты в русские правители «со стороны»? Ведь в то время любой династийный проект не мог возникнуть без наличия хотя бы самых отдалённых наследственных прав. Выше мы напомнили и показали достаточно подробно, какими наследственными правами обладали, например Сигизмунд и Владислав на русский престол, а также какими наследственными правами они обладали на шведский престол, в обоих случаях выступая наследниками в рамках родословия по женской линии. А чем располагали Карл IX и его сыновья Густав Адольф и Карл Филипп? Для политиков XVII в., воспитанных на принципах наследной монархической власти, - это был естественный вопрос. А современной науке он и в голову не приходил. Вместо этого сложилась как бы некая многозначительная мина и полунамёк на таинства этнической субстанции. Вот, дескать, как получается, развивают свою мысль сторонники концепции об  ”альтернативе”: когда-то Рюрика из Швеции призвали, также вот и в Смутное время  призвали бы шведского принца, и всем было бы хорошо!

При этом как-то не принимается в расчёт, что в рамках подобных рассуждений Рюрик и представители шведской династии Ваза лапидарным мазком соединяются в рамках единой системы династийных связей. А на каком основании, позвольте спросить? Ведь Рюрик–то у современных исследователей безроден, как было показано в начале статьи. Но поскольку  безродность Рюрика явилась результатом утопии XVIII в., попробуем посмотреть, что могло послужить основанием в XVII в. участникам событий Смутного времени начать обсуждать кандидатуру одного из сыновей шведского короля Карла IX  в качестве претендента на московский (или новгородский) престол. Первоочередными основаниями могли выступать, как было показано, родовые связи, причём родовые связи как в рамках отцовского, так и в рамках материнского родословия.

Что касается родословия сыновей Карла IX  по отцовской линии или по линии династии Васа, то там как ни подводи, никаких оснований найти не удастся.² А вот исследование материнского родословия принцев Густава Адольфа и Карла Филиппа небезынтересно. Тем более, что в хлопотах об этнических аспектах кандидатов «со стороны» историческая мысль ни разу и не обеспокоилась рассмотрением материнской линии наследования шведских принцев. И – зря, поскольку  в рассматриваемый период, как было показано в статье, материнское родословие играло очень важную роль в международной политике.

Поэтому самое время напомнить, что супругой Карла IX во втором браке и, соответственно, матерью Густава Адольфа и Карла Филиппа была герцогиня Гольштейн - Готторпская Кристина (1573 – 1625), дочь герцога Адольфа Гольштейн – Готторпского. Герцогство Гольштейн – Готторпское, выделившееся из Шлезвин-Гольштейна, было домом с очень древними традициями и разветвленными междинастийными связями, не раз дававшее наследников в разные правящие дома Европы. Так что, если точно опреде-лять этничность Карла Филиппа, то он был полиэтничен: полушвед и полуголштинец, почти как Пётр III, урождённый герцог Шлезвиг-Гольштейнский (а после смерти отца – и герцог Гольштейн-Готторпский), который являлся «скандинавом» по линии своей бабки по отцу, шведской принцессы Хедвиги-Софии (родной сестры Карла XII), и голштинцем по отцу как сын гольштейн-готторпского герцога Карла-Фредрика. Но призывали-то его в наследники российского престола как сына царевны Анны Петровны, супруги Карла-Фредрика, т.е. как прямого потомка Петра I по материнской линии.

Маленькие герцогства Шлезвиг-Гольштейнское и Гольштейн-Готторпское были наследниками правящих домов южной Ютландии и Вагрии. Карл Филипп был шведом  по отцу, и гольштейнским герцогом по линии своей матери, выступая потомком многих поколений правителей этого богатого династическими традициями края. Сложные переплетения новых и старинных династийных связей этих мест хорошо иллюстрируются следующими примерами. Датский король Кристиан I (1448-1481), родоначальник Ольденбургской династии в Дании, получил датский престол по линии своей матери Хедвиги, которая была дочерью графа гольштейнского и герцога шлезвигского Герхарда VI и, соответственно, по отцовской линии была в родстве с датскими королями. После смерти братьев матери Кристиан унаследовал также и титулы графа гольштейнского и герцога шлезвигского, объединив эти земли в одно владение. Герхард VI по боковой линии через Никлота I, господина Верле (Вурле) происходил от князя ободритского Никлота (ум. 1160/62), бывшего и владетелем Вагрии. Отцом Кристиана был Дидрих, граф Ольденбургский³, что дало имя  новой династии в Дании. В лоне этой Ольденбургской династии и родилась Кристина, которая по отцовской линии была правнучкой Кристиана I Ольденбургского и дочерью герцога шлезвиг-гольштейнского Адольфа, родоначальника гольштейн-готторпской герцогской линии. В его честь был назван старший сын Кристины – Густав Адольф [Königsfeldt 1856, 9-91]. Память о династийной истории свято блюлась правящими домами, поскольку, помимо родовой романтики, она имела и большую прикладную значимость. Образчики тому во множестве представлены событиями Смутного времени, когда старинная материнская традиция наследования широко использовалась как политический инструмент, что, по моему убеждению, возбудило и творческую потенцию сановников Карла XI. И взаимодействие вот каких факторов, на мой взгляд, наверняка, послужило внешним толчком, который запустил маховик переговоров о шведских принцах в качестве кандидатов в русские правители.

В общественной мысли Европы в XVI-XVII вв. можно отметить отчётливое стремление к собиранию и публикации  генеалогических материалов. Тенденция эта вполне естественна, поскольку она рождалась на историческом фоне крупных и знаменательных событий в европейской истории. Означенный период был временем общеевропейских потрясений, религиозных войн, смены культурно-этнических ориентаций, переоценки мировоззренческих принципов, складывания национальной государственности и пр. В такой обстановке естественно обострялся интерес к прошлому и стремление зафиксировать, сохранить в памяти старинные сведения, уносимые в  небытие потоком новых пристрастий и взглядов. Развитие книгопечатания на рубеже XV-XVI вв. также благоприятствовало развитию этого интереса, что хорошо иллюстрируется деятельностью составителей немецких генеалогий. Среди наиболее известных из них следует назвать имя ректора городских училищ в Новом Бранденбурге/Мекленбурге и Фленсбурге/Шлезвиге Бернгарда Латома (1560-1613). Он прославился, в частности, как один из исследователей овеянной преданиями ранней истории Мекленбурга и составителей генеалогий Мекленбургского герцогского дома, прямыми предками которых были правящие роды Вагрии и Ободритского дома, с отдалённых времён связанные междинастийными узами со многими европейскими домами, в том числе, и на севере Восточной Европы [Thomas1717].⁴ В рамках этих междинастийных связей Б.Латом называет и призванных предками новгородцев Рюрика,Трувора и Синеуса (Rurich, Sinaus, Truwor, Wagerisch&Obetritische Prinsen nach Rusland berufen), которые являлись сыновьями князя вендов и ободритов Годлава (Godelaibus oder Gudlaff, Furst der Wenden und Obetriten), скончавшегося в 808 г.[ Thomas 1717]. Кроме того, по сведениям, собранным Б. Латомом, вышеупомянутый в связи с родословием королевы Кристины  ободритский князь Никлот (у Латома – король вендов и ободритов) был прямым потомком младшего брата прадеда Рюрика. Прадедом Рюрика называется Арибертус II, король вендов (ум. 728), а его младшим братом был Билингус I (ум. 765) , князь ободритов, прямым потомком которого в 12-ом колене и являлся князь Никлот. [Thomas 1717]. Эти родословия, действительно, связывают с Рюриком шведскую королеву Кристину, а через неё - и её сыновей Густава Адольфа и Карла Филиппа. Имея в виду, что труд Б. Латома «Genealochronicon Megapolitanum» был опубликован в 1610 г., а также учитывая, что материнские родословия были соответствующим фоном в политике Сигизмунда для придания легитимности захвата им русских городов как раз в 1609 – 1610, то не будет слишком большой смелостью предположить, что сумма этих обстоятельств была принята в соображение и придворной мыслью в окружении Карла IX (а может быть, и им самим) по принципу: «А мы – то чем хуже?! И мы тоже можем счесться родством с русскими правителями, да ещё каким родством!». Разумеется, это пока предположения, но они представляются вполне логичными.

В контексте приводимых рассуждений следует учитывать и то обстоятельство, что собственно сведения о происхождении князя Рюрика от вагрско-ободритского королевско-княжеского рода не было какой-то новостью, открытой Б. Латомом. Как уже говорилось, для периода  XVI – XVII вв. был характерным интерес к генеалогическим материалам, которыми дополнялись исторические исследования. Одним из наиболее значительных историко-географических трудов первой половины XVI в. считалась «Космография» соотечественника Б. Латома, немецкого гуманиста Себастьяна Мюнстера (1488-1552), в которой он стремился выступать последователем «Германии» Тацита и воспеть историю своей страны от самых древнейших времён. Мюнстер затрагивал и наиболее важные события из истории междинастийных отношений, в частности, упомянув, что в 861 г. от вагров (wagrer) или от варяг (wareger), главным городом которых был Любек, был призван будущий властитель России Рюрик [Munster 1628, 1420]. Немаловажно напомнить, что одним из вдохновителей труда С. Мюнстера был отец Карла IX, шведский король Густав Васа (1521-1560), призывавший прославить на страницах «Космографии» былое величие и славу древних готских королей, что придало бы блеск и ранней истории Швеции. Мюнстер выполнил это пожелание со всем тщанием, провёл расследование древностей, затрагивавших правителей Швеции, и посвятил свою работу Густаву Ваcе [Latvakangas1995,117]. Никаких претензий относительно связей Швеции с «властителем России Рюриком» со стороны шведского короля высказано не было, хотя тема родоначалия правящих европейских династий была в фокусе общественной мысли Европы XVI в. и привлекала постоянный интерес как политики, так и науки. Кроме С. Мюнстера о вагрско-ободритской родословной Рюрика сообщали и другие западноевропейские авторы XVI–XVII вв. (С. Герберштейн, М. Стрыйковский, К. Дюре, А. Майерберг и др.).⁵ Но только сочетание всех вышеуказанных обстоятельств (брак шведского короля с Кристиной Гольштейн-Готторпской, публикация генеалогических материалов, связывавших её родословную с родословием русских правителей, политика Сигизмунда в русских землях) вызвали к жизни в конце лета 1610 г. проект требовать от русских городов признания шведского короля своим покровителем, хотя сначала и в виде аморфных планов в ходе военных операций шведских отрядов в русских землях.⁶

Но ход событий подгонял развитие политических прожектов. Летом 1611 г. представители русского народного ополчения, зародившегося в конце 1610 г. – начале 1611 г. и взявшего на себя роль своеобразного временного правительства в условиях бездействия Думы, начали переговоры с Делагарди, который подтянул тогда свой отряд под стены Новгорода. Представитель ополчения Василий Бутурлин предлагал от имени московских чинов заключить новый договор о мире, об участии шведских отрядов в военных действиях под Москвой на стороне ополчения против поляков, а также о приглашении одного из сыновей шведского короля ” на великое княжение в Московию”. Делагарди, от имени шведского короля, требовал передачи шведам городов Орешка, Ладоги, Яма, Копорья, Иван-города, Гдова. ”Лучше умереть на своей земле, нежели искать спасения такими уступками”, - был ответ послов московского ополчения. В качестве ответного предложения шведам были обещаны деньги, если оно уйдут от Новгорода к Москве и примут участие в сражениях с польскими отрядами на стороне ополчения.

8 июля Делагарди попытался ворваться в Новгород, но приступ был отбит. Ночью с 15 на 16 июля шведский отряд вломился в западную часть города, в Чудинцовские ворота. Все спали. Воины Делагарди резали безоружных. Началась паника: люди бросались в реку, бежали в поле, в лес. Сражалась только горсть людей под начальством головы стрелецкого Василия Гаютина, атамана Шарова, дъяков Голенищева и Орлова: они не хотели сдаться и все погибли. В городе начался пожар, и воевода князь Никита Одоевский предложил Делагарди мирные условия. Заключили 17 июля договор от имени Карла IХ и Новгорода, где, в частности, говорилось о том, что новгородцы, отвергнув короля Сигизмунда и наследника его, признают своим защитником и покровителем короля шведского с тем, чтобы Россия и Швеция вместе выступали против их общего врага, а также чтобы один из сыновей шведского короля Густав Адольф или Карл Филипп был бы царем и великим князем владимирским и московским. В договоре подчеркивалось, что его условия должны будут исполняться Новгородом даже в том случае, если ”московское правительство, вопреки ожиданиям, не пожелают с ним согласиться”. Как заметил еще в свое время С.М. Соловьев [Соловьёв 1994. Кн. 4, 699-700]  договор был написан в таком виде, что Московское государство никогда и не могло бы его принять, ибо с избранием королевича в цари соединялась обязанность признать короля-отца и всех его наследников покровителями Русского царства, т.е. копировалась тактика, которую избрал Сигизмунд. С той только разницей, что Сигизмунд был увлечен какой-то феерической идеей покорить себе ”под нози” всю Московию, а Карл IХ как политик более практичный явно ограничивал свои притязания Новгородскими  землями, полагая, в крайнем случае, расширить их на север до Кольского полуострова и на юго-запад до Пскова. Аналогичными тактике Сигизмунда были и проволочки с выездом одного из шведских принцев в пределы Русского государства, чтобы представиться своему будущему народу и принять обязательства перед ним.

Перечитывая документы и материалы, связанные с этим этапом русско-шведских переговоров, отчетливо видишь, что со стороны шведской короны предложение одного из шведских принцев вместо польского претендента Владислава было также дипломатическим маневром добиться желаемого, действуя династийными традициями как отмычкой с целью приобретения северо-западных территорий Русского государства, которые не удавалось присоединить к себе силой оружия. Есть основания полагать, что лидеры народного ополчения, активно включившиеся в эту дипломатическую игру, представляли себе всю ситуацию достаточно реально. Их настойчивые требования приезда принцев как минимум в Новгород, а затем и в Москву для проведения всех формальных актов принятия царской власти изрядно обременяли сначала Карла IХ, а после его внезапной смерти 9 октября 1611 г. - и наследовавшего ему Густава Адольфа. У С.М. Соловьева приводятся фрагменты из летописи, посвященной описанию событий Смутного времени и, в том числе, русско-шведских отношений. Там говорится, что в конце весны 1612 г., когда ополчение под руководством К. Минина и Д. Пожарского готовилось выступить ”на очищение Московского государства”, то ”...положили: отправить послов в Новгород, занять шведов мирными переговорами, а на козаков послать войско. В Новгород отправился Степан Татищев с выборными из каждого города по человеку, повез грамоты к митрополиту Исидору, князю Одоевскому и Делагарди: у митрополита и Одоевского ополчение спрашивало, как у них положено со шведами? К Делагарди писало, что если король шведский даст брата своего на государство и окрестит его в православную веру, то они ради быть с новгородцами в одном совете. Это было написано для того, говорит летопись, чтоб, как пойдут под Москву на очищение Московского государства, шведы не пошли воевать в поморские города” [Соловьев 1994. Кн.4, 721].

Известно, чем закончилась вся история. В ответ на запросы о приезде Карла Филиппа в Новгород, направляемые народным ополчением, шведский риксрод предложил отложить приезд принца до начала 1613 г. Но одновременно шведские отряды продолжали летом – осенью 1612 г. вести военные действия и осаждали Орешек, Копорье, Гдов и Ивангород. В октябре 1612 г. в Нижнем Новгороде было образовано второе земское правительство, и в течение октября 1612 г. силами объединенного ополчения К.Минина и Д. Пожарского была освобождена Москва, которая снова стала центром, объединяющим силы Русского государства.7 февраля 1613 г. земское правительство, рассуждая о кандидатах на русский престол, остановило свой выбор на Михаиле Романове, и 21 февраля от лица ”Совета всея земли” он был провозглашен царем.

15 января 1614 г. Карл Филипп в Выборге официально объявил русским представителям о своем нежелании быть царем не только всего Русского государства, но и Новгородской земли. Шведская корона, меж тем, не желала отказываться от своих территориальных притязаний в Русском государстве. 16 июня 1614 г. Густав Адольф прибыл в Нарву, чтобы лично руководить военными действиями по захвату русских городов. 16 сентября капитулировал Гдов, и шведский король выказал готовность начать переговоры с русским царем на условиях отделения Новгорода от Русского государства и выплаты огромной контрибуции, в залог которой шведы требовали передачи им Пскова. В Москве не торопились давать ответ шведскому королю, и он покинул Нарву с тем, чтобы вернуться туда летом 1615 г. Началась осада Пскова, которую шведам пришлось прекратить в октябре 1615 г.  Вскоре после этого и начались русско-шведские переговоры, которые тянулись несколько месяцев и завершились, как известно, подписанием Столбовского мира 23 феврала 1617 г. По Столбовскому договору Швеция возвращала Русскому государству Новгород, Старую Русу, Порхов, Ладогу и Гдов с уездами, а также Сумерскую волость. В руках шведов оставались Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корела. Шведам выплачивалась контрибуция в 20 000 рублей серебром, а также предоставлялись различные торговые привилегии.

Казалось бы все ясно и общеизвестно. Но споры в науке вокруг этих сюжетов, как уже было сказано, не утихают. И одна из самых живучих дискуссионных мыслей: был ли принц Карл Филипп альтернативой Михаилу Романову или нет. Ход рассуждений сторонников этой идеи примерно таков: на самом деле очень многие в Русском государстве всерьез мечтали видеть на русском престоле шведского принца, в частности, многие благородные бояре и князья, такие как сам князь Дмитрий Пожарский. Но народ и особенно буйное казачество, по темноте своей, не могли оценить всех прелестей приглашения иноземного кандидата, ”своего” им, видишь ли, подавай. Пришлось уступить под напором консервативных сил и выбрать Михаила Романова. А патриотический порыв и настрой, превращение Минина и Пожарского в национальный символ - всё сочинили потом. Какой же князь Пожарский национальный патриот, если он на самом деле мечтал о шведском принце?! Идея «туземцев» и «иноземцев» в ходе выбора кандидата в правители крепко засела  в головах многих современных исследователей.

В рамках этих взглядов вина за то, что Карл Филипп не был коронован на русское царство, как-то плавно перекладывается на русскую сторону. Но ведь рассуждая о том, хотел, например князь Пожарский шведского принца на престол или только притворялся, что хотел, нельзя забывать и о том, а чего, собственно, хотела шведская сторона. А по имеющимся сведениям, шведская сторона не имела никакого коренного интереса отправлять одного из своих принцев в Москву. Это видно из того, как ими велись переговоры. Свои интересы в русских землях у шведских королей были, в данном очерке они представлены, но к их интересам не принадлежала забота об урегулировании  верховной власти в Русском государстве. А поскольку шведские короли (как Карл IХ, так и Густав Адольф) не были заинтересованы в отправке Карла Филиппа в Москву, то никакой ”альтернативы” как бы и в зародыше не было. Были дипломатические игры, подспудный смысл которых осознавался всеми участниками, поскольку все они были опытными политиками, чего с инфантильным упрямством не замечают многие современные исследователи. Поэтому событиям Смутного времени следует посвятить ещё не одну работу. Здесь же в завершение хочется только сказать, что представители русского народного ополчения прекрасно понимали, что проблема урегулирования верховной власти в Русском государстве - это  забота самого Русского государства. Поэтому-то они с этой проблемой и справились – верховная власть в Русском государстве была восстановлена. И пора, наконец, обратить внимание, что восстановлена она была также благодаря использованию традиции наследования по женской линии.

Ещё при жизни Ивана Грозного был учреждён титул русской царицы, который и получила супруга государя Анастасия Романовна. Таким образом, древнейшая традиция передавать властные полномочия и по женской линии изначально подключалась к новому институту царской власти, чтобы поддержать её преемственность, если мужская линия пресечётся. Эта предусмотрительность сыграла свою роль и при утверждении новой династии Романовых, что положило конец Смуте. Внимание этому факту до сих пор не уделялось, но при обосновании прав Михаила Романова на царство указывалось на его родство с царицей Анастасией (год кончины 1560), которой он доводился внучатым племянником по линии брата царицы – Никиты Романовича (царь Михаил Федорович был сыном Федора Никитича, сына вышеупоманутого Никиты). Таким образом, Михаил Романов был избран, имея  наследные права на царский титул по линии родства с первой русской царицей Анастасией. Полагаю, что это родство сыграло в выборе кандидата в цари важное значение. В современной исторической мысли смысл многих древних традиций утерян или почти утерян. Для наших же предков ХV – XVI вв. они имели глубокий смысл. Не припоминается, например, чтобы кто-нибудь обращал особое внимание на то, что первая невеста основоположника династии Романовых, царя Михаила Федоровича – дворянская дочь Мария Хлопова, став царской невестой, была наречена именем “Анастасии”, т.е. именем первой русской царицы Анастасии Романовны. Зачем бы надо было проводить такую церемонию? А вот ведь провели – значит видели в этом глубокий смысл! Стоит также обратить внимание на то, что и собственно утверждение в 1561 г. Ивана IV в царском сане потребовало обращения и к традиции наследования по женской линии. В соборной грамоте патриарха константинопольского Иоасафа, которой в 1561 году Иван IV утверждался в царском сане, законность данного акта, т.е. присвоение титула царя аргументировалась тем, “...что нынешний властитель московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры императора Багрянородного, и что митрополит ефесский, уполномоченный для того собором духовенства и византийского, венчал российского князя Владимира на царство”. Документ этот приведен в истории Н.М.Карамзина, и историк отмечает, что данная грамота подписана тридцатью шестью митрополитами и епископами греческими. [Карамзин 1997.Т.VII, 168-169]

 

Полагаю, что фрагментами из истории Смутного времени можно закончить эту статью, хотя рассмотренные здесь традиции родословий и наследования власти продолжают жить и за его пределами, в том числе, и в наше время в тех странах, где сохранился монархический режим. Но думается, что материала, представленного здесь, вполне достаточно для того, чтобы ответить на вопрос: насколько обычным было в истории других европейских стран, в условиях кризиса власти отправиться «на сторону» и принанять кандидата в верховные правители по трудовому договору.

Как видно из приведённых многочисленных примеров, подобной практики история человечества не знает: в любые времена, как бы глубоко мы не проникали взыскующим взором, верховная власть в человеческом обществе основывалась на принципах, не имеющих ничего общего с договорами по найму. Важнейшим фактором, организующим структуру институтов власти, был сакральный фактор, который родился в глубине времён из поклонения природе и начальной формой которого были культы предков. Из этого лона вышла традиция передачи власти по наследству в рамках определённого правящего рода, а принцип экзогамии создал разветвлённую систему междинастийных связей с другими правящими родами, которые и использовалось в случаях необходимости призвания правителя «со стороны». Как видим, в потестарной системе нет места отношениям найма, поскольку услуги по найму осуществляются в профанной среде, а традиции верховной власти рождаются в сфере сакральной.

В статье рассматривались традиции верховной власти только на материале европейской истории, но феномен этот универсален, и среда, его породившая – система родства. Не подвержена этому феномену, если верить сторонникам концепции «Князя по найму», только древнерусская история. Но поскольку сама концепция «Князя по найму» - плод  утопии, то от её чресл могут происходить только аномалии. И только дальнейшее изучение реальных родовых традиций и династийных связей могут привести отечественную науку к подлинным истокам древнерусского института княжеской власти – необходимой составляющей при изучении процессов политогенеза в древнерусской истории.

 

Примечания

 

¹ Представляется уместным напомнить, что неотъемлемой частью концепции «Князя по найму» является полемика об именах древнерусских князей, начатая Г.-З. Байером, который определил, что не только древнерусские князья, но и их имена имеют одну единственную этническую принадлежность: «Потому ж есче от Рюрика все имяна варягов, в руских летописях оставшиеся, никакого иного языка, как шведского, норвежского и датского суть...». По мнению Байера, даже если «имя точно славенское есть, ежели так выговорить, как в руских книгах написано.... уповательно, что от нормандского языка испорчено». (Татищев 1994. Т.I, 296).

Полагаю, что пора подвергнуть сомнению прежде всего оправданность самого подхода к проблеме княжеских имен как категорий этнических. Самое странное в этом подходе то, что его адепты полагают, что этническая принадлежность человека и его имени обязательно совпадали в период, описываемый в Сказании о призвании варягов. Эта странность внесла столько путаницы в изучение указанного периода, что теперь придётся писать труды только по вопросу о древнерусских княжеских именах, чтобы привести данные источников в единство с объективными закономерностями развития. Ниже считаю необходимым привести краткую выдержку из моих исследований по этому вопросу. 

Прежде всего хочу напомнить, что имена являются, в первую очередь, принадлежностью династийно-родовых и сакрально-конфессиональных систем.

Имена наиболее прославленных предков обожествляются и передаются из поколения в поколение, создавая золотой фонд родового именослова.  Особой значимостью для традиционного общества обладало имя правителя, обязанностью которого было обеспечивать благополучие и стабильность социума. С момента интронизации правитель рассматривался как медиатор между социумом и космосом, и его имя являлось важным атрибутом как  в инициационных обрядах, так и в последующих важных общественных обрядах, когда произнесению имени придавалось значение воссоздания заключённой в нём сущности и благодаря этому - усиления сакральной способности правителя осуществлять как защитную, так  и медиативную функции между коллективом людей и сверхъестественными силами (природой, духами усопших предков и т.д.) [Этнография имён 1971 и др.]. Поэтому имя лица, утверждаемого правителем, должно было принадлежать родовому именослову руководимого им социума и заключать в себе позитивную энергетику сильного и знаменитого предка. Если имя кандидата в правители не отвечало одному из этих требований, не соответствовало родовой традиции, оно менялось при восшествии на престол на более подходящее. Проиллюстрирую примерами.

Выше приводился пример короля Эрика Померанского (1382 – 1459). Он был сыном герцога Вратислава Померанского и при рождении был наречён родовым именем Богуслава (Бугислава в скандинавской традиции). По материнской линии он доводился внучатым племянником датской королеве Маргарете, возглавлявшей так называемую Кальмарскую унию трёх королевств – Дании, Норвегии и Швеции. В нужный момент молодой герцог Богуслав был «призван» своей двоюродной бабкой Маргаретой, усыновлён ею и провозглашён наследным принцем в трёх вышеназванных королевствах под именем Эрика, в честь деда королевы Маргареты с материнской стороны – герцога Эрика II Южноютландского (титул, впоследствии заменённый на титул Шлезвигских герцогов). К  какой «этничности» отнесём мы этого правителя, исходя из его имён? Он был урожденным герцогом поморским Богуславом и, соответственно, нёс в себе всю родовую вертикаль вендо-поморских славянских династий, но поскольку жил на рубеже 14-15 вв., то по вере был “немцем”, а взойдя на королевский престол в Кальмарской унии, стал “скандинавом”.

Отбор имён в именословы  правящих родов и наречение именами представителей этого рода подчинялось своим правилам. В именословы стремились включить имена прославленных предков различных родовых линий – этничность была здесь ни при чём. В шведской истории втор. пол. XII в. известно имя конунга Болеслава (Бурислева в шведской традиции), потомка по материнской линии польского короля Болеслава III. Связи польских и шведских правящих династий имели прочные традиции. В 1592 г. на шведский престол взошёл король Сигизмунд (1592-1599), сын Юхана (Иоанна) III Васы и польской принцессы Катарины Ягеллонки. Своё имя он  получил в честь деда по матери, польского короля Сигизмунда I. Ни Сигизмунд, ни его сын Владислав, провозглашённый на риксдаге шведским королём после смерти Сигизмунда, становясь шведскими королями, имен не меняли. Как уже было сказано, при выборе имени правителя учитывалось не этническое значение имени, а его генеалогическая значимость. 

Связь имени правителя с родовой сакральной системой на примере из европейской истории хорошо иллюстрируется эпизодом из жизни конунга свеев и гётов Анунда - Якоба (правил 1022 – 1050 гг.). Анунд - Якоб был крещён своими родителями в бытность его наследником престола и получил христианское имя в честь Святого Якова. Хотя большинство свеев и гётов в ХI в. продолжало оставаться язычниками, это ни у кого не вызвало протеста, но только  до тех пор, пока не пришло время принцу принимать королевские полномочия. И тогда, как об этом сообщается у Андерса Фрюкселля, шведского историка ХIХ в., от наследника престола потребовали сменить имя, ”… поскольку им (свеям – Л.Г.) не нравилось его христианское имя ”Якоб”, и был он назван ”Анундом”, каковое имя он в дальнейшем и сохранил” [Fryxell 1909.T.1,126]. Как видно из этого эпизода, имя правителя должно было соответствовать той сакральной традиции, которая занимала главенствующее положение в обществе. Шведское общество продолжало оставаться языческим и требовало от лица, провозглашаемого конунгом, полной идентичности с сакральной жизнью социума, включая и имя. Поэтому имя “Якоб” было совершенно неприемлемо в глазах свеев и гетов для их короля как чужеродное и, следовательно, враждебное, нелегитимное. А имя “Анунд” (иногда пишется “Энунд”) восходило к легендарному конунгу свеев Брёт – Анунду, о котором рассказывалось, что во время его правления царило благополучие и процветание, земля родила, осваивались пустоши, население прибывало [Fryxell 1909.T.1, 59].

Сестра Анунда-Якоба принцесса Ингигерд, выходя замуж за великого князя Ярослава, также должна была расстаться со своим природным именем и приняв православие, была наречена Ириной. Княжна Евпраксия Всеволодовна (1070 – 1109), сестра Владимира Мономаха, став невестой маркграфа Нордмарки Германской империи Генриха, была наречена именем Адельгейды, которое после императрицы Германской империи Адельгейды (ум. в 999) сделалось родовым именем многих правящих домов в пределах Германской империи. Вспомним и российскую императрицу Екатерину II. Ее имя, полученное при рождении, было, как известно,  София–Августа–Фредерика. “София” – имя, пришедшее из греческой традиции, а из какого племенного именослова оно туда попало – теряется во мраке времен. “Августа” – латиноязычное имя, образованное из титула древнеримских императоров. “Фредерика” – имя, которое по своему звучанию  восходит , возможно, к племенным именам франков (вспомним королеву Фредегонду), а возможно – англосаксов, где имена с корнем “фред” также были очень популярны. Но никому, находящемуся в здравом уме, не приходит в голову видеть в Екатерине лицо греко–латино-франкского этнического состава. Все без особого труда разбираются в том, что имя будущей императрицы отражает именно сакральную историю края, где она родилась, - Штеттина (нынешнего польского Щецина) в Балтийском Поморье/Померании и последовательно сменявшихся там прусско-вендских сакральных традиций, затем пришедших им на смену католических,  а впоследствии - лютеранских. Сделавшись невестой наследника российского престола, София–Августа–Фредерика приняла, согласно существующим для правящих родов нормам, православную веру и была наречена именем Екатерина, принадлежащем российскому царскому именослову. И в этом случае никто не принимает во внимание, что “Екатерина” пришло в российский именослов через православие тоже из греческой традиции, как и ее первое имя “София”. Очевидно, что наречение каждого нового правителя именем из родового именослова осуществлялось на основе принципов, которые нами забыты.

Согласно В.Н. Татищеву, княгиня Ольга в девичестве носила имя Прекраса: ”....., а Олег преименова ю и нарече во свое имя Ольга.” (Татищев 1994. Т. I, 111), т.е. имя “Ольга” принадлежало официальному именослову того княжества, за правителя которого выходила замуж Прекраса.

Многие правители носили по несколько имён, в которых отражалась как сакральная традиция общества, так и династийные связи по отцовской и материнской линиям. Выше мы назавали имена Екатерины II. Напомним также о князе Мстиславе Владимировиче, был наречён именем из русского княжеского именослова, но носил и второе имя Гаральда в честь деда с материнской стороны. Сам Владимир Мономах перечислял в своей духовной все свои имена и писал, что в крещении он получил имя Василий, в честь предков отцовской линии был назван Владимиром, а в честь материнских предков – Мономахом. ( Гедеонов 2005, 413).

Список этот можно было бы продолжать бесконечно, но мысль и так ясна: попытки доказать  этническую принадлежность правителей через привязку их имён к какой-то определённой языковой среде оторваны от исторических традиций и лишены научного содержания. Антропонимические исследования в данном контексте должны прежде всего сосредоточиваться на династийно-родовых традициях, поскольку неродовое имя заменялось на родовое, если на престол приглашался кандидат, не принадлежащий системе генеалогических связей, и поскольку родовое имя могло передаваться и по наследству, распространяясь не в русле культурно-языковых процессов, а в рамках династийно-генеалогических связей. Так, собственно, имя Владимира Мономаха и было унаследовано датским королевским родом, принесённое туда дочерью Мстислава Владимировича княжной Ингеборг (названной так, кстати, тоже в честь своего деда с материнской стороны шведского короля Инге Старшего). Будучи выданной замуж за датского герцога и короля ободритов Кнута Лаварда, княжна Ингеборг обогатила датский династийный именослов именем ”Владимир”, назвав в честь деда по отцовской линии Владимира Мономаха  своего первенца от брака с Кнутом. Принц Владимир вошел в историю скандинавских стран как датский король Вальдемар I Великий (1131-82). Дочь Вальдемара I – Рикисса стала супругой шведского короля Эрика Кнютссона и назвала дочь именем Ингеборг в честь матери своего отца. А эта принцесса Ингеборг, ставшая женой известного шведского политического деятеля Бирье–ярла, ввела имя Вальдемар в шведский именослов, назвав этим именем своего сына  в честь деда по материнской линии. Так в шведском именослове появилось имя Вальдемар. Напоминаю, что у саксов, т.е. в культурно-языковой среде германских языков имя Вальдемар было отмечено в IX – X вв., но в датский и шведский именословы оно вошло в XII-XIII вв. как наследие русского великокняжеского именослова.

Бесплодным умствованием отдают и сохранившиеся до ныне упрямые попытки доказать тезис Байера о том, что древнерусские княжеские имена «...нормандского языка испорчены» на основе лингвистической схоластики. В этих попытках не учитывается тот фактор, что любая этническая целостность (этносы, суперэтносы и т.д.) является сложносоставной системой, возникшей в своё время в связи с ломкой старых систем или выделившейся из них, унаследовав, естественно, определённую часть традиционных ценностей, ключая и именословы. Поэтому имена, которые фиксируются источниками, например, в германской традиции или в славянской традиции, могут быть намного древнее этих суперэтнических систем, родившись либо в более архаичной индоевропейской языковой среде, либо являясь переводами древних имён на язык новой формирующейся этнической системы. Упоминавшееся имя Эрик традиционно считается древнескандинавским, зафиксирована старинная форма его написания как Ainarikiar/Aiwarikiar и даже найдена к нему какая-то подходящая семантика. Однако если заглянуть в древнегреческую мифологию, то мы находим имя Эрик уже там. Эрик был сыном Бута-аргонавта и Афродиты. Привлечённый пением сирен, он бросился с корабля «Арго» в море, но был спасён Афродитой и перенесён на Сицилию, но позднее погиб от руки Геракла. Какими-то своими путями имя этого героя проникло в Скандинавию, вошло в королевские именословы, стало почитаться как имя святого заступника Швеции. 

С верой  в постулат Байера о княжеских именах, от «нормандского языка испорченных»,  по-прежнему, пытаются анализировать имена первых князей Рюриковичей исследователи А.Ф. Литвина и Ф.Б. Успенский в монографии «Выбор имени у русских князей в X-XVI вв.» [Литвина, Успенский 2006]. Любопытно то, что её авторы стоят на высоте современных теоретических знаний по вопросам  антропонимики, в рамках которых и понимают значение имени для правящего рода: «Выбор имени ...был важной частью династической стратегии, он подчинялся целой системе правил. ...Наречение именем было одной из важнейших составляющих культа рода... Чтобы стать полноправным членом рода... княжич должен был получить родовое, династическое имя...воспроизведение имени предка исходно было связано с верой в ”реинкарнацию”...» [Литвина, Успенский 2006, 7-33]. Но все эти принципы именословных традиций у древнерусских князей обнаруживаются  авторами монографии только….. с XI в. А на каких же принципах функционировал и развивался антропонимикон Рюриковичей до этого периода? Ведь это – почти 200 лет! Вразумительного ответа на этот вопрос мы в монографии не найдём, поскольку её авторы пытаются на него ответить с позиций привычной схоластики: во главу угла ставится этническое происхождение княжеских имён – они, разумеется, «...были изначально германскими (скандинавскими) ...» -, а остриё анализа перемещается с традиций культа рода в абстрактный мир грамматических компонентов, где оперировать спокойнее, учитывая, что Рюрик у этих авторов традиционно «безроден» и освобождён от бремени реинкарнации и проблемы культа предков – умозрительное детище абстрактного «германского» мира. Однако сами же авторы признают, что таким образом сложно объяснить, как в гомогенно «германский» именослов Рюриковичей попали несколько позднее славянские имена Святославов, Ярославов и др.: «...мы не можем сказать ничего определённого о том, каким образом эти имена впервые попадали в княжеский обиход» [Литвина, Успенский 43]. Но одно им понятно, что для «скандинавского рода, каким были первые поколения Рюриковичей, адаптация славянских имён не могла не представлять немалых сложностей. Эти имена не были для них родовыми (курсив мой – Л.Г.), и только насущная необходимость жить и править в новых условиях, сопровождающаяся неизбежной «славянизацией» рода, могла привести к столь кардинальной смене типа родовых имён» [Литвина, Успенский, 41].Полагаю, что у Рюриковичей, как и у всякой правящей династии, было, действительно, немало трудностей, но наименьшей из них была проблема с родовыми именами, поскольку механизмы регулировки родовых именословов были отработаны с древности. И совершенно очевидно, что эти механизмы невозможно анализировать через призму этнического догмата, поскольку он является чужеродным для понимания функционирования системы междинастийных связей.

² Как уже упоминалось, родословные европейских правителей были документами международных отношений, которыми обменивались при обсуждении политической практики.

Так, хотелось бы напомнить об обмене родословными в ходе спора между Иваном Грозным и шведскими королями из династии Ваза, касающегося уровня ведения шведско-русских переговоров, который был определен в русском государстве таким образом, что послов шведских королей принимали, как правило, в Новгороде, а не в Москве, что последним всегда касалось унизительным.

В переписке с сыном Густава Васы  Юханом III полемика по вопросам происхождения становилась иногда очень резкой: ”…Скажи, чей сын отец твой? – вопрошал в гневе Иван IV  шведского короля. – Как звали вашего деда? Пришли нам свою родословную; уличи нас в заблуждении: ибо мы доселе уверены: что вы крестьянского племени. О каких древних королях шведских ты писал нам в своей грамоте? Был у вас один король Магнус, и то самозванец: ибо ему надлежало бы именоваться князем. Мы хотели иметь печать твою и титло государя шведского не даром, а за честь, коей ты от нас требовал: за честь сноситься прямо со мною, мимо новгородских наместников. … Ты писал, что мы употребляем печать римского царства: нет, собственную нашу, прародительскую. Впрочем и римская не есть для нас чуждая: ибо мы происходим от Августа – кесаря….” [Карамзин 1997. Кн.3, 395]. В результате этой переписки Ивану Грозному, как сообщает Н.М. Карамзин, была представлена длинная родословная дома Васа, чтобы убедить московского царя в известности шведского королевского рода. Но как и при Густаве Васе, при Юхане III никаких попыток со стороны шведского двора счесться  родством с русскими правителями предпринято не было. Хотя тут -то бы казалось и напомнить о шведском происхождении Рюрика и указать: родня ведь мы с Вами, Иван Васильевич, пусть хоть и по какой-нибудь боковой, женской линии... и если уж величаться происхождением от Августа – кесаря, то вместе мы от него и происходим! Однако в той «длинной родословной шведских королей», которую шведские историографы XVI в. подготовили для московского государя, ни о чем подобном не упоминается: а уж они – то, наверняка, с примерной тщательностью обследовали все изгибы генеалогических линий. Мысль связать происхождение Рюрика и его братьев со шведским королевским родом родится позднее, в Смутное время, но тоже в  шведских политико-дипломатических кругах. (О родословных русских правителей в правление Ивана Грозного и происхождении от Августа, на что царь ссылался в приведенной выше переписке со шведскими королями,  см.[ Гольдберг 1976, 204]).

³ Не могу не упомянуть, что и графство Ольденбургское, вернее, его название своими истоками тоже связано с Вагрией, с родовым гнездом правителей Вагрии – Альтенбургом/Старгородом, который ещё во времена Адама Бременского был славен и знаменит, а столетие спустя оказался в эпицентре борьбы за власть над балтийским побережьем между различными представителями саксонской родовой знати и датскими конунгами – проводниками влияния Римской церкви – с представителями местных старинных ободритских, вагрских и других династий. В ходе этой борьбы учреждалась новая титулатура, под которую создавались новые владения. Так, в начале XII в. в рамках Саксонского герцогства было образовано графство Ольденбургское, на фоне яростной борьбы за овладение Вагрией и другими владениями ободритских князей, которую возглавлял герцог Саксонии и Баварии Генрих Лев. Главная резиденция нового графства получила имя Ольденбург – имя главного города вагров. Факт переноса топонимов – явление известное, также уходящее своими корнями к сакральным верованиям древности.В результате – наличие нескольких населённых пунктов с одним и тем же названием, как в нашем случае: Ольденбург в Гольштейне и вышедший из его лона Ольденбург (первое упомнание относится к 1108 г.) вблизи Бремена.

⁴ Генеалогические изыскания Б. Латома были продолжены в течение XVII в. его соотечественником  И.-Ф. Хемницем, который подтвердил  сведения Б. Латома о том, что Рюрик был сыном вагрского и ободритского князя Годлиба. Результаты этих исследований были восприняты и получили развитие в работах немецких авторов XVIIIв., таких как знаменитый философ и математик Г.-В. Лейбниц, составители генеалогических таблиц Иоганн Хюбнер, Фридрих Томас, историки Г. Клювер, М. фон Бэр, Д. Франк, С. Бухгольц и др. [Меркулов2003,136-143]. Мекленбургские генеалогии и княжеское вагрско-ободритское родословие Рюрика были объектами исследования вплоть до середины XVIII в., а затем исчезли из науки под влиянием новых теоретических веяний. Однако устная традиция продолжала существовать. Доказательством тому служат материалы французского исследователя фольклора К. Мармье, записавшего в первой половине XIX в. во время путешествия по Мекленбургу устное предание о трёх сыновьях князя Годлиба, призванных в Новгород на правление [Marmier1841].

⁵ Так, современник С. Мюнстера, дипломат Сигизмунд Герберштейн в своей знаменитой книге  «Записки о Московитских делах», создававшейся на протяжении 20-40 – х годов XVI в., не преминул также отметить, что «...Русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев или Варягов...когда Русские стали однажды состязаться друг с другом о верховной власти...между ними поднялись сильнейшие раздоры, то Гостомысл, муж и благоразумный,  и пользовавшийся большим влиянием в Новгороде, посоветовал послать к Варягам...»[Герберштейн1908, 4]. Аналогичные сведения поместил в своём «Всеобщем историческом словаре» французский историк и натуралист Клод Дюре (ум.1611), указав, что новгородцы по совету Гостомысла призвали Рюрика,Синеуса и Трувора «из Вандалии» (т.е.из вендских земель); те же данные сообщал в книге «Путешествие в Московию» А .Майерберг, глава посольства Священной Римской империи в Москву в 1661-1662 гг., рассказав, что «некогда правили русскими братья Рюрик, Синеус и Трувор родом из варягов или вагров...». [Фомин 2005, 37]. Число примеров можно было бы продолжить, но объём статьи ограничивает.

⁶ Интересно, что идея о древних родовых связях между правителями Русского государства и Швеции, восходящая к Рюрику, была использована шведскими сановниками для фальсификации данных в отчёте о переговорах шведов и новгородцев от 28 августа 1613 г. об избрании принца Карла Филиппа в «цари и великие князья», когда ими от себя была добавлена в протокол переговоров фраза о том, что был в Новгороде «великий князь из Швеции по имени Рюрик» [Фомин 2005, 20 –33, 52]. (Заметим – «князь», ибо кому же  в здравом уме в XVII в. могло придти в голову считать правителя безродным наёмником – до эпохи Просвещения было ещё далеко!) Фраза эта получила хождение в науке, где используется до сих пор [Latvakangas 1995, 128-132; Фомин 2005, 17-57] В монографии В.В.Фомина даётся исчерпывающее разъяснение того, как эта фраза появилась в шведских официальных документах. Для этого необходимо было сличить тексты официального протокола встречи с другими документами. Так в официальном протоколе встречи, который хранится в Государственном архиве Швеции, согласно записи, приведены следующие слова архимандрита Киприана, возглавлявшего посольство новгородцев: «....новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик, несколько сот лет до того, как Новгород был подчинён Москве, и по их мнению, было весьма важно иметь у себя своего великого князя, а не московского». Но этот протокол, говорит В.В.Фомин, представляет собой лишь одну из версий речи Киприана. Другую версию можно прочесть в другом документе, такжде хранящемся в Государственном архиве. Этот документ – «Путевые записки от июня 1613 г. вплоть до февраля 1614 г.», написанные присутствовавшим на выборгских переговорах Даниэлем Юртом, секретарём Карла Филиппа. Даниэль Юрт вёл записи аккуратно, как и подобает секретарю, для того, чтобы зафиксировать ход заседаний, не доверяясь ненадёжной человеческой памяти, и затем довести информацию до своего патрона. Но эти записи были как бы его рабочим документом, он их не редактировал, поэтому они сохранились в форме механических записей, которые известны всем ведущим протокол заседания. Так вот, у Даниэля Юрта  слова Киприана записаны следующим образом: «...На что архимандрит отвечал.......что, как-то явствует из старинных летописей, имели новгородские господа испокон у себя своего великого князя....И ещё оповестил о том, что касательно последнего, то один из собственных Великих князей был из Римской империи по имени Родорикус» (Перевод  цитируется по монографии В.В. Фомина, но я внесла в него редакцию своего перевода. – Л.Г.) [Фомин 2005, 24, 52] 

Как видим, официальный протокол встречи, составленный шведскими сановниками, прошёл очевидную редакционную правку для  придания ему требуемой политической корректности. После ретуширования этот документ был предан гласности и запущен в оборот как оригинальный документ и, соответственно, как  источник аутентичный. А «Путевые записки» Даниэля Юрта тихо лежали в архиве, пока фрагменты из них не были опубликованы, как напоминает нам В.В. Фомин, Г. Форстеном в 1889 г. [ Фомин 2005, 52], что уже не произвело особого эффекта, поскольку фальсифицированный протокол был прочно освоен исторической мыслью. Как дальновидно когда-то заметили наши предки: что написано пером, то не вырубишь топором.

Представляется, что история этой фальсификации даёт небезынтересный материал для размышлений и по тематике родовых традиций, по крайней мере, по менталитету, порождаемому этими традициями. Ведь шведские сановники, ретушировавшие протокол встречи между новгородцами и шведской делегацией, были людьми своего времени, воспитанными в лоне династийных традиций и знавшими эти традиции. В статье приводится достаточно материала, иллюстрирующего данное утверждение. Поэтому если в официальном документе, вышедшем из-под пера шведских сановников XVII в., родословие шведских правителей связывалось с родословием Рюрика, то единственным формальным основанием для этого могло послужить родословие королевы Кристины, урождённой герцогини Гольштейн-Готторпской. Иными словами говоря, вышеупомянутый подлог сановников Густава Адольфа также является косвенным подтверждением того, каким родословием обладал Рюрик.

 

Использованные источники и литература

 

Анисимов А.Ф. Космологические представления народов Севера. М.-Л., 1959

Бибиков С.Н. Культовые женские изображения раннеземледельческих племён юго-восточной Европы.  СА, 1951, XV.

Баум Р. Ритуал и рациональность: корни бюрократического государства в Древнем Китае//Раннее государство, его альтернативы и аналоги.Волгоград,2006

Видекинд Юхан, История шведско-московитской войны ХVIIв./Перевод С.А. Аннинского, А.М. Александрова/Под ред.В.Л. Янина, А.Л. Хорошкевич. М.2000

Глазырина Г.В. Исландские викингские саги о Северной Руси.М., 1996

Гольдберг А.Л. К истории рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // ТОДРЛ.Т.30, Л.1976

Городцов В.А. Дако–сарматские религиозные элементы в русском народном творчестве. Тр.ГИМ, 1926, т.I

Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970

Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. М., 1993

Дьяконов И.М., Неронова В.Д., Свеницкая И.С. (ред.) История Древнего мира. М.,1989

Жуков Е.М. Очерки методологии истории. М., 1980

 Замятин Г.А. К вопросу об избрании Карла Филиппа на Русский престол (1611-1616). Юрьев.1913

История средних веков. М.,  2001

Карамзин Н.М. История государства Российского. В 4 книгах. Ростов н/Д. 1997

Карнейро Р.Л. Теория происхождения государства//Раннее государство,его альтернативы и аналоги. Волгоград, 2006.

Кирпичников А.Н. Сказание о призвании варягов. Анализ и возможности источника// Первые скандинавские чтения. СПб,1997

Кирпичников А.Н. Сказание о призвании варягов: Легенды и действитель-ность//Викинги и славяне.СПб, 1998

Кирпичников А.Н., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени)//Славяне и скандинавы. М.,1986 

Крадин Н.Н. Вождество: современное состояние и проблемы изучения//Ранние формы политической организации. М. 1995

Кузищин В.И. (ред.) История Древнего Рима. Изд. 3-е.М., 1994

Кулланда С.В. Царь богов Индра: юноша–воин–вождь. Ранние формы политической организации. Москва, 1995

Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X – XVI вв. М., 2006

Лосев А.Ф. Античная мифология в её историческом развитии. М., 1957

Лурье С.Я. История Греции. СПб, 1993

Мейер М.С. Средневековая Турция в XI – XV вв.// История стран Азии и Африки в средние века.Ч.2. М., 1987

Мельникова Е.А. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции//Древнерусские государства Восточной Европы. 1998г. М., 2000.

Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Легенда о призвании варягов и становление древнерусской историографии// Вопросы истории. 1995, №2.

Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. ”Ряд” легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии//Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования 1990 г. М., 1991

Меркулов В.И. Немецкие генеалогии как источник по варяго–русской проблеме//Сборник русского исторического общества. Том №8 (156). М. 2003

Мисюгин В.М. Мифы и этносоциальная история. АЭС. Вып. 14, 1984

Мифологический словарь. М., 1965.

Монтэ П. Египет Рамсесов. М.,1989

Неусыхин А.И. Дофеодальный период как стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья)//Проблемы истории докапиталистических обществ.Кн.1.М., 1968

Носов Е.Н. Первые скандинавы в Северной Руси//Викинги и славяне. СПб. 1998

Пашуто В.И. Летописная традиция о ”племенных княжениях” и варяжский вопрос//Летописи и хроники. М., 1974

Пашуто В.Т. Русско – скандинавские отношения и их место в истории раннесредневековой Европы//Скандинавский сборник. ХV. Таллин, 1970.

Петрухин В.Я Начало этнокультурной истории Руси IX – XI вв. Смоленск, М., 1995

Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. Москва, 2004.

Повесть временных лет. М.; Л. 1950

Повесть временных лет. Перевод Д.С.Лихачёва  СПб., 1997

Повесть временных лет. Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д.С.Лихачёва/Под редакцией В.П. Адриановой-Перец. Изд. 2-е исправленное и дополненное. Подгот.М.Б.Свердлов.СПб.,1996

Полное собрание русских летописей. СПб.; М.; Л., 1843 - 1989

Попов В.А., Этносоциальная история аканов в XVI – XIX вв. М., 1990

Пчелов Е.В. Генеалогия древнерусских князей. М., 2001

Ранние формы политической организации. Москва, 1995

Ранние формы социальной организации. Санкт – Петербург. 2000

Рыбаков Б.А. Язычество древних славян.М.1997

Свердлов М.Б. Домонгольская Русь.Князь и княжеская власть на Руси VI – перв. трети XIII вв. СПБ, 2003

Свердлов М.Б. Дополнения//Повесть временных лет.Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д.С. Лихачёва/Под ред. В.П. Адриановой-Перец. Изд.2-е исправленное и дополненное. Подгот. М.Б. Свердлов.СПб.,1996

Селицкий А.И. «Воданические короли»: религиозный аспект формирования королевской власти у древних германцев. Скандинавские чтения 2000 года

Сергеев В.С. История Древней Греции. СПб., 2002

Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале ХVII в. Григорий Отрепьев. Новосибирск.1990 

Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингис – хана. М., 1997

Соловьев С.М. История России с древнейших времен, Соч. В 18 томах. М. 1994

Срезневский И.И. Рожаницы у славян и других языческих народов. СПб, 1855

Фаминцин А.С. Божества древних славян. СПб., 1884

Флюер-Лоббан К., Проблема матрилинейности в доклассовом и классовом                 обществе//СЭ 1, 1990.

Фомин В.В. Варяги и Варяжская Русь. К дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005

Шлецер А.Л. Нестор. Русские летописи на Древле-Славенском языке, сличенные, переведенные и объясненные Августом - Лудовиком Шлецером. СПб.1809

Аlmquist Helge Sverige och Ryssland. Tvisten om Estland, förbundet mot Polen, de ryska gränslandens erövringar och den stora dynastiska planen. Uppsala.1907

Almquist Helge Tsarvalet år 1613. Karl Filip och Mikail Romanov. – Historiska studier tillägnande professor Harald Hjärne på hans sextioårsdag den 2.maj 1908.Uppsala 1908.

Carlsson S., Rosen J. Svensk historia. Stockholm, 1969

Claessen H.J.M. The Internal Dynamics of the Early State.Current Anthropology. Chicago, 1984, vol. 25, № 4.

Claessen H.J. Kingship in the Early State. Bijdragen Tot de Taal – Land – En Volkenkunde.D.142,1986.Af.1

Claessen H.J., Oosten J.G. (eds.) Ideologi and the Formation of Early States. Leiden, 1996

Cohen R. State Origins:A Reappraisal.The Early State.The Hague,1978

Höjer T. T:son. Carl XIV Johan. Kronprinstiden. Stockholm, 1945

Fryxell A. Berättelser ur svenska historien. Stockholm, 1909 

Gahrn L. Sveariket i källor och historieskrivning. Göteborg, 1988

Königsfeldt J.P.F. De nordiske rigers kongeslegter. Köbenhavn,1856

Lagerqvist L. O., Sverige och dess regenter under 1000 år. Norrtälje. 1976

Lagerqvist L. O. Sveriges regenter. Från forntid till nutid. Stockholm, 1997

Latvakangas A. Riksgrundarna. Turku, 1995

Lindkvist - Sjöberg. Det svenska samhället  800 - 1720. Lund, 2003

Lindkvist Th. Gotland och Sveariket. I boken: Gutar och vikingar.St., 1983

Lindkvist Th. Svensk medeltidsforskning. Tvärvetenskap och problem. Mediaevalia Fennica. – Historiallinen Arkisto 96. Helsinki 1991

Marmier X. Letters sur le Nord par X. Marmier. Paris, 1841

Munster S. Cosmographia. Das ist Beschreibung der ganzen Welt, Darinnen aller Monarchien, Keyserthumben, Königreichen, Furstenthumben...Basel, 1628. Faksimile-Druck nach dem Original von 1628. Lindau, 1978.

Ohlmarks Å. Alla Sveriges kungar. Malmö, 1979

Ohlmarks Å. Fornnordisk ordbok. Kristianstad, 1975

Oredsson S. Gustav Adolf: Sverige och Trettioårige kriget. Historieskrivning och kult.  Bibliotheca Historica Lundensis 70. Lund 1992

Service E. Origins of the State and Civilization.N.Y., 1975

Sveriges krig. 1611 – 1632. Band 1. Danska och ryska krigen. Stockholm.1936.

Thomas Friedrich Avitae Russorum atqve Meclenburgensium Principum propinqvitatis seu consanguitatis monstrata ac demonstrata vestigia. Rostock, 1717